Ожидаемой свары, впрочем, не завязалось: блуждающий взгляд Айронза, несмотря на горевшую в нем ярость, недвусмысленно указывал, что мысли возмущенного слушателя на самом деле бродят где-то очень далеко. Как раз в эту минуту исполнитель утер губы о край рукава и подытожил балладу следующими строфами:
Забудешь ты про покой и сон,
На муки душа твоя обречена.
Как у книжника, что думами удручен,
Потухнет твой взгляд и согнется спина.А приблизишься к смертному рубежу -
И станут судить твой путь земной,
Я руку тебе на плечо положу -
И ты, Шеймас Хэнлон, пойдешь со мной!"
Зловещая баллада завершилась продолжительным монотонным гудением - излюбленным приемом ирландских деревенских музыкантов. Разговор собравшихся переключился на темы убийств, привидений и возмездия преступникам, однако устрашающая мелодия по-прежнему не умолкала в ушах мистера Айронза.
Пустячный и по виду совершенно случайный эпизод, каковым он мог представиться стороннему взгляду, этот вокальный дивертисмент с нравоучительным финалом оказал тем не менее весьма долговременное воздействие на жизненную судьбу Айронза; повлиял он также и на будущность прочих действующих лиц нашей истории. Мистер Айронз осушал стакан за стаканом - и пунш все более погружал его в состояние безысходной мрачности. Чернее ночи, он горбился в своем углу у очага, сохраняя угрюмое молчание; впрочем, до того, что скрывалось за его хмурым обличьем, никому из собравшихся дела не было. За выпитое Айронз расплатился с самым свирепым видом, словно проигравшийся в пух и прах головорез, и, ни с кем не попрощавшись даже кивком, угрожающе хлопнул за собой дверью. Кто-то из честной компании, весело коротавшей вечер в "Доме Лосося", отпустил ему вслед ехидную реплику, и, едва нежеланный посетитель скрылся за порогом, все разом облегченно вздохнули.
Минуту-другую спустя на крыльце дома, расположенного слева от трактира, появился мистер Лоу. Подозвав слугу, он вручил ему вместе с серебряной монетой записку, подкрепленную настоятельным устным распоряжением. Грум, почтительно тронув край шляпы, потуже застегнул ворот, поскольку дул довольно резкий восточный ветер, и, вскочив на лошадь, во весь опор помчался в сторону Дублина.
За необычной суматохой у входа в жилище доктора Стерка безмолвно и пристально наблюдал наш озлобленный выпивоха, только что покинувший "Дом Лосося", где принял изрядную порцию спиртного. Теперь, заложив руки в карманы, он подпирал спиной стену, желая небрежной позой замаскировать тревожное волнение и стараясь рассеять полнейшую сумятицу, которая царила у него в голове.
Мистер Лоу скрылся в доме, однако служанку задержал на ступеньках цирюльник, мистер Мур, рассыпавшийся в нескончаемых любезностях. Дождавшись, когда тот откланяется и поспешит наконец в направлении собственного крова, выпивоха одним махом пересек улицу и в самый последний момент успел настичь девушку.
- С вашего позволения, госпожа Кэтти, - прохрипел он, ухватившись за железные перила крыльца.
- Ой, вот те на! Да неужто это вы, мистер Айронз? Куда ж это вы подевались? Почитай, больше месяца не показывались.
- Дела - и всякое такое - в Маллингаре… А как нынче доктор?
Голос клерка звучал сипло, как обыкновенно бывало после его визитов в "Дом Лосося".
- Господи боже ты мой! Да лучше некуда: сидит в постели, пьет куриный бульон и толкует о судейских делах с мистером Лоу.
- Толкует о делах?!
- Ну да, а как же! Мистер Лоу живенько записал про то, как доктору проломили голову в парке, - и теперь такое начнется, такое! Хозяин поклялся, что уж изо всех сил постарается, а доктор Тул…
- А кто, кто на него напал? - выдохнул Айронз, порывисто шагнув на ступеньку выше и еще крепче вцепившись в поручень.
- Чего не расслышала - того не расслышала: уж так громко мистер Лоу говорил с доктором Тулом.
- А кто это сейчас поскакал в Дублин?
- Слуга мистера Лоу: он послал с ним записку.
- Ясно, - изрек Айронз, присовокупив почему-то, к недоумению служанки, крепкое ругательство; он перешагнул еще через ступеньку и стиснул перила, словно воин с боевым топором в руке; его перекошенное злобой лицо и затравленный взгляд перепугали девушку чуть не до смерти.
- Да что это такое с вами стряслось, мистер Айронз? - пролепетала она. Клерк, однако, вперив взор мимо нее в пустоту, мерно раскачивался из стороны в сторону, словно не мог оторваться от железного поручня.
- Чему быть - тому и быть, - проговорил он сквозь зубы, сопроводив свои слова оборотом, не слишком уместным в устах церковного служителя. Затем Айронз схватил девушку за руку (его собственная казалась ледяной) и глухо спросил, по-прежнему сверля глазами пространство: - Мистер Лоу еще здесь?
- Да, он и доктор Тул, они вдвоем заперлись в дальней гостиной.
- Шепни ему, Кэтти, да побыстрее: пришел, дескать, человек, хочет сообщить одну важную новость.
- Какую еще новость?
- Новость насчет преступника.
У Кэтти захватило дух; она открыла рот, ожидая подробностей, но Айронз тоном, не терпящим возражений, приказал:
- Беги со всех ног, женщина, и смотри поторопись: малейшая задержка дорого обойдется.
Голос Айронза звучал так, словно он спешил вмешаться в дело, пока ему не изменила решимость.
Девушка, испуганная его внезапной вспышкой, отступила назад, а клерк, без промедления шагнув через порог, с грохотом захлопнул за собой входную дверь. Вид у него был дикий и потрясенный, словно он вскочил среди ночи с постели по сигналу тревоги.
- Слава Богу, теперь мне не отвертеться, - пробормотал Айронз, содрогнувшись. Губы его скривила сардоническая усмешка, и на мгновение в нем промелькнуло сходство с великолепным образом Вечного Жида, который запечатлел для нас Гюстав Доре: проклятие с осужденного скитальца снято, и на лице его - в устрашающем свете Судного дня - блуждает вызывающе-язвительная усмешка.
Служанка постучала в дверь гостиной, и ее распахнул мистер Лоу.
- Кто вы? - озадаченно воззрился он на Айронза, черты которого были ему знакомы, но смутно.
- Имя мое - Зикиел Айронз, я приходский клерк, если угодно вашей милости, и все, о чем я прошу, - это побеседовать с вашей милостью минут десять с глазу на глаз.
- А что, собственно, вам нужно? - осведомился судья, внимательно оглядывая визитера.
- Выложить начистоту все, что связано с убийством.
- Э-э… гм! И кто же убийца?
- Убийца - Чарлз Арчер, - выдавил из себя Айронз, с судорожной гримасой кусая губы.
- А, Чарлз Арчер, вот как! Я полагаю, нам об этом уже кое-что известно.
- Я думаю, не совсем все. С вашего разрешения, если позволите, дайте мне обещание: если я уличу преступника, вы обо мне позаботитесь. Я - единственный оставшийся в живых свидетель, который знает об этом все от начала до конца.
- О чем об этом?
- Об убийстве мистера Боклера. Виновным на суде признали лорда Дьюнорана.
- Что ж, все это прекрасно, однако убийство произошло за пределами Ирландии.
- Верно. В Ньюмаркете, в гостинице "Лошадь в яблоках".
- Вот-вот, в Англии. Видите ли, дело находится вне нашей юрисдикции.
- Мне все равно. Если нужно, я готов отправиться в Лондон, на Боу-стрит - куда угодно, лишь бы удостовериться, что Арчера непременно повесят: пока он ходит по земле, моя жизнь гроша ломаного не стоит; в гробу мне куда спокойней; лучше туда забраться, чем жить от него на расстоянии в пять миль. Во всяком случае, вы должны выслушать мои показания, которые я дам под присягой. И переправьте меня под охраной на Боу-стрит или куда сочтете нужным, потому как, если он будет разгуливать на свободе, а я попадусь ему на глаза, тут мне и конец.
- Пройдите сюда, мистер Айронз, сядьте в кресло, - предложил судья и плотно затворил дверь.
Доктор Тул, удобно расположившись в мягком кресле, пускал клубы дыма из длинной трубки.
- Нам предстоит выслушать еще одно показание, доктор. Здесь Айронз, он намерен сообщить нам под присягой сведения чрезвычайной важности.
- Айронз, вас ли я вижу? - вскричал доктор Тул. - Откуда это вы свалились?
- Из Маллингара, сэр.
- Слышали что-нибудь о том, как сожгли ведьму в Тиррелз-Пасс, нет?
- Давняя история, сэр. Будь что будет, а я в сторону не сверну. Сам я ни в чем не повинен, но вы, конечно, попрекнете меня, что я так долго таился. Вас мне бояться нечего, не то что Арчера; он мне куда страшнее - и неспроста; однако я думаю, он сейчас загнан в угол, так что рискну - выговорюсь сполна, а уж вы не дайте ему со мной расправиться.
Тем временем Лоу достал перо и бумагу; оба - и он, и повергнутый в крайнее изумление доктор - приготовились выслушать уже известную нам историю.
Глава ХС
МИСТЕРА ПОЛА ДЕЙНДЖЕРФИЛДА УГНЕТАЮТ РАЗДУМЬЯ, А КАПИТАНУ ДЕВРЁ ПЕРЕДАЮТ ПОСЛАНИЕ
Расставшись с Айронзом, мистер Дейнджерфилд ступил на посыпанную гравием дорожку; окаймленная кустарником, она вела к внутреннему дворику перед дверьми Медного Замка. Железную калитку он захлопнул за собой с таким ожесточением, что щеколда сорвалась - и скрипучая дверца приоткрылась снова.
Подобно тем, кто мало склонен к религии, мистер Пол Дейнджерфилд был не чужд суеверности. Он обращал внимание на приметы, хотя и презирал собственную слабость, вышучивал свою впечатлительность и едко обличал ее в монологах наедине с собой, когда пребывал в дурном расположении духа. То обстоятельство, что вход в его владения оказался незапертым, вселило в него неприятное предчувствие неведомой опасности, готовой проскользнуть вслед за ним по пятам. Чем дальше он продвигался в сторону дома, тем сильнее охватывало его ощущение допущенной неосмотрительности, делавшей его беззащитным вследствие того, что между двумя врытыми в землю опорами калитки зиял явственный зазор. Сознание незащищенности сделалось наконец таким нестерпимым, что Дейнджерфилд, не дойдя до крыльца, развернулся, чуть ли не прыжком преодолел пятнадцать-двадцать шагов, отделявших его от калитки, и вне себя от ярости ухватил, насколько достало силы, холодное железо, словно оно по собственной злой воле бросило ему вызов неподчинением; сыпля проклятиями, он свирепо грохнул калиткой, которая от толчка отскочила обратно, грохнул еще раз - и с тем же результатом.
- Да кто же теперь тут хозяин? - шипел сквозь зубы мистер Пол Дейнджерфилд, осыпая мстительными ударами трости бесстрастное железо. Лицо его, искаженное причудливой гримасой, в этот момент наверняка имело сходство с изображением Мефистофеля работы Рётша, когда нечистый дух тащит Фауста за руку из кельи Маргариты. Злобно стиснув в руке трость, Дейнджерфилд слал во тьму, простиравшуюся за ограждением дома, самые неистовые угрозы.
Неявка Черного Диллона спутала все его планы. Дейнджерфилд прямо-таки кипел от бешенства. "Чертов отщепенец! Да как он посмел так обойтись с человеком, который может диктовать любые условия, может его купить и продать со всеми потрохами. Ведь мы уже сторговались за пять сотен гиней. Нищий плут, негодяй! Ведь ему, свинье, вручили задаток, и что же? Обманщик, мерзавец, идиот!.. Конечно, выпивка, игра в кости, женщины!.. Да с пятьюстами гинеями он бы горя не знал целый год, забыл бы про свой гнусный эдем; но этот паршивый олух не мог даже на час оторваться от своего беспутства, соблюсти уговор - а уж потом делать все, что душе угодно".
У входа в дом мистер Дейнджерфилд немного помедлил, блеснув очками в направлении Чейплизода, будто надеялся услышать издали чьи-то шаги, но все было тихо. Только ледяной ветер слабо шелестел в гуще безлистых ветвей.
Ключа с собой у мистера Дейнджерфилда не было, поэтому он - без особой необходимости - выбил громовую и весьма продолжительную дробь и, не дожидаясь, пока кто-нибудь из домашних успеет откликнуться, оглушительно заколотил тростью по косяку.
Миссис Джукс давно усвоила значение столь нетерпеливых призывов: "Опять у хозяина что-то неладное на душе". Неприятности никогда не подавляли Дейнджерфилда, как это обычно случается с другими, но наоборот - пробуждали энергию и взвинчивали до такой степени, что он делался настоящей грозой для всего дома. Страшились не его поступков - контроля над собой он никогда не терял, однако взгляд, мимика, голос, особая вескость и значительность тона - вот что внушало тогда его прислуге неодолимый ужас.
- Ха, премного обязан, мэм, уж и не чаял, что впустите, погодка-то нынче - только волков морозить. Огонь, поди, и не разводили?
Изъяснялся Дейнджерфилд отрывисто, будто лаял; на бескровном лице его застыла сатанинская ухмылка; отвесив домоправительнице полуиздевательский поклон, он устремился в гостиную. К великому облегчению миссис Джукс, огонь в камине пылал ярко. Сделав книксен, она осведомилась, подать ли чаю и не потребуется ли чего-нибудь еще?
- Нет, мэм, - буркнули ей в ответ.
- Не нужны ли халат и комнатные туфли?
- Нет, мэм, - буркнули снова.
Миссис Джукс присела еще раз и тихонько, мелкими бесшумными шажками удалилась на кухню. Дверь за ней захлопнулась с резким стуком.
Слуги мистера Дейнджерфилда трепетали перед хозяином. Он казался им существом почти что непостижимым. Убедившись, что обмануть его нечего и пытаться, они совершенно перестали лгать и хитрить. Пустословия Дейнджерфилд не терпел. Стоило кому-нибудь начать толочь воду в ступе, Дейнджерфилд сурово обрывал болтуна; если же изнутри его грызла серьезная забота, он превращался в сущего дьявола. И все же в целом к Дейнджерфилду слуги испытывали странную привязанность. Они гордились его богатством, его влиянием среди сильных мира сего. Воровство, обман, неповиновение в доме Дейнджерфилда заведомо исключались, однако обходился он со слугами вполне прилично, платил щедро, при надобности вникал в положение и, что ни говори, обеспечивал сносное существование.
Теперь мистер Дейнджерфилд помешал угли в камине и зажег свечи. Комната в этот вечер почему-то показалась ему меньшей, чем обыкновенно. Нервы у него были крепкие - ничто не могло вывести его из себя, хотя недавняя стычка с железной калиткой не прошла бесследно, да и внутреннее беспокойство давало о себе знать. Впрочем, это была простая зрительная иллюзия - но тем не менее стены как будто сошлись ближе, а потолок принизился, и это сковывало и угнетало Дейнджерфилда.
- Видать, я слегка разгорячился - ira puro breve, - усмехнулся Дейнджерфилд.
Оказавшись в одиночестве, он стал успокаиваться. Выйдя в небольшую прихожую, он распахнул дверь настежь; стоя на ступеньке, он жадно вдыхал свежий воздух, приятно холодивший ему виски. И тут до слуха его донеслись глухие шаги двух путников, направлявшихся к деревне. На ходу они оживленно что-то обсуждали и, минуя владения Дейнджерфилда, упомянули, как ему почудилось, его имя, а затем имя Мервина. Полагаю, это был обман слуха, однако встревоженный Дейнджерфилд опрометью ринулся к калитке - до нее было рукой подать, - стараясь как можно бесшумнее ступать по мягкой траве. В тени большого дерева, в нескольких шагах от дороги, он застыл белым призраком. Собеседники двигались быстро, переговариваясь громко и многословно. Однако Дейнджерфилд не услышал более ничего из того, что его интересовало, хотя и не тронулся с места до тех пор, пока голоса путников не смолкли в отдалении.
Прохлада вечера остудила его разгоряченный лоб, и мистер Дейнджерфилд постоял еще немного на месте, дожидаясь новых шагов, однако никто ниоткуда не появился; слегка продрогнув, он вернулся в свое обиталище, захлопнул дверь холла и вновь ступил под сень малой гостиной Медного Замка.
От резкого оклика хозяина домоправительница встрепенулась и тут же отозвалась:
- К вашим услугам, сэр.
- Без четверти двенадцать принесите мне сандвич и стакан абсента, а до той поры меня не тревожить.
Дверь малой гостиной затворилась, и в замке щелкнул ключ.
- Есть чем раздражаться, но опасности никакой - решительно никакой. Всему причиной тот смехотворный сон, будь он проклят! Какие фокусы вытворяет с нами наш мозг! Что ж, справедливо - тут уж ничего не поделаешь. Мы его утруждаем, а он над нами при случае измывается. В дни сатурналий раб пускается в разгул и вволю хулит владельца. Ха-ха, но с дуростью этой пора кончать. Дел на сегодня у меня хватает.
Итак, мистер Дейнджерфилд окончательно пришел в себя и с головой погрузился в работу.
Когда я впервые задумался над тем, каким образом расположить попавшие мне в руки материалы так, чтобы получилось связное повествование, смерть маленькой Лили Уолсингем была для меня тяжким ударом. Я называю ее "малышка Лили", хотя при всей своей хрупкости ростом она отличалась скорее высоким.
В детстве, однако, я много раз слышал, как к ее нежному имени неизменно прилагалось это ласковое прозвище; старики, вспоминая давнее прошлое, говорили о ней с какой-то особой растроганностью; очарование, свойственное крохотной девчушке, сохранилось в Лили и позднее, когда она повзрослела. Я намеревался даже подправить эту часть повествования и выдать Лили замуж за красавца капитана Деврё, сделать его достойным ее руки, но что-то мешало мне решиться на это. Грустная развязка была известна мне чуть ли не с младенчества. Ребенком я беспрестанно слышал толки о красоте Лили, о тонких, точеных чертах ее лица, ясном взгляде и легком румянце на щеках с приятными ямочками, похожими на еле заметную рябь, пробегавшую по поверхности озера. Я нарисовал себе образ чистый, веселый и вместе с тем проникнутый печалью. В сумерках я навещал те заброшенные теперь уголки, где так недолго ей пришлось бродить. Даже старинная церковь, высившаяся в отдаленной части парка, куда мне случалось забредать вечерами, обладала для меня особой, щемяще-скорбной притягательностью, ибо я знал, что тут, под этими плитами, покоится ее девический прах. Все связанное с памятью Лили было проникнуто для меня меланхолическим обаянием сокровенного чистосердечия, и я не мог, посягнув на заветное, обойтись легкомысленно с истиной; воображая иной поворот событий, я испытывал укол совести, словно внутренний голос укорял меня за глумление над действительно происшедшей трагедией, и после долгих сомнений и колебаний я в итоге отверг свой первоначальный план и совершенно отказался от задуманного.