Начмед поднялся, протянул руку. Кабанов ответил на рукопожатие.
- Я вас не оставлю, Виталий Васильевич. Все телефоны для связи передам, и надеюсь, нам вместе многое удастся. И будьте аккуратны в отношениях с Рашидом Шарифовичем. Он очень обидчивый человек. И злопамятный. Думаю, вы это и так знаете.
Кабанов молча кивнул, и вышел.
Довольно резкий и неожиданный поворот в карьере и всей жизни. Лечить, учить молодежь, быть подчиненным и самостоятельным одновременно, все это уже стало привычным, ровным. Каждый день был известен заранее. Семья, работа, выходные… подворачивающаяся иногда халтура, если вдруг звонил кто-нибудь из старых друзей и просил проконсультировать своего знакомого или родственника, довольно щедро оплачивая такую консультацию. Периодические споры с доцентом кафедры, паразитирующей на инфарктном отделении. Доцент, постоянно пытался навязать свои методики лечения. Кабанов же, периодически сажая доцента в лужу на простых вопросах, противостоял этим попыткам. Теперь настырный доцент дорвется. А может наоборот мне удастся его более эффективно посылать? - думал Виталий Васильевич, идя длинными подземными коридорами в свой корпус. В конце концов, я теперь буду руководить всей терапией клиники. Но отделению внимания придется уделять меньше. Кого же оставить за себя?
Он по прежнему очень остро переживал за всех страдающих и умирающих, хотя и не подавал виду. Избыточная острота сопереживания, незаметно, сама собой ослабела, перестала быть изнуряющей, но и в равнодушии оставаться не позволяла. Он заметил, что повышенная чувствительность его подсознательно заставляла искать наиболее эффективные способы лечения, не давать кафедралам и интернам проводить, казавшиеся ему рискованными, эксперименты с лекарствами или исследованиями на тяжелых больных. Недавно он капитально поцапался с пресловутым доцентом, когда тот со студентами три часа крутил больного с сердечной недостаточностью, замеряя у него "легочную воду". Кабанов выгнал всех из шоковой палаты, привел доцента в ординаторскую, и медсестры впервые услышали, как ругается доктор Наф-Наф через закрытую дверь.
Вернувшись от главного, Кабанов сразу включился в работу. За полтора часа его отсутствия поступили двое больных…
* * *
Вот уже два месяца как Виталий Васильевич Кабанов стал и.о. начмеда, согласно приказу главного врача. В клинике это назначение встретили по-разному. Кто близко знал Кабанова, тот с радостью, кто понаслышке или вообще не знал, тот настороженно, памятуя истину "новая метла по-новому метет". По совету старого начмеда, Кабанов открестился от снятия проб в пищеблоке перед обедом, оставив эту привилегию за заместителем по хирургии. И вот позавчера на совещании у главного тот объявил:
- УБЭП провел неплановую проверку нашего пищеблока. С поличным на выходе задержаны пять работников. При составлении акта, двое написали чистосердечное признание. - главный при этих словах поморщился. - трое отрицают свою вину, утверждая, что им продукты в сумки подбросили. Единственный, у кого ничего не оказалось - зав производством. Я пригласил его на наше совещание.
Зав производством, довольно молодой мужчина, в белоснежном халате и пилотке, смущенно поднялся и разводил руками. Главный продолжал: - Как вы можете объяснить факт хищения?
Зав производством или по-простому - шеф-повар, выдавил:
- за всеми невозможно уследить, Рашид Шарифович. Я ежедневно контролирую закладку, все в порядке. Продукты отпускаются нормально. И, кстати, все эти продукты были куплены в соседнем магазине. У меня есть чеки на всю сумму. - зав производством извлек пачку чеков, которые он в шесть утра вместе с директором магазина пробил на кассовом аппарате вчерашним числом. Деньги он внес из своего кармана.
- Все это ваши работники купили в магазине? - Главный поднял со стола бумажку: - общее число продуктов таково: шесть килограммов масла сливочного, четыре с половиной килограмма вырезки говяжей, пятнадцать килограммов сосисок, шесть килограммов сахара, вареной колбасы четыре батона на шесть с половиной килограммов. Четыре килограмма риса. Крупы перловой два килограмма, Гречневой крупы четыре килограмма, Лука репчатого три килограмма… - Главный перевел дыхание, - и это еще не все, там зелени разной еще шесть пунктов и два килограмма поваренной соли. Вам не кажется, что люди с зарплатой в тысячу - тысячу пятьсот рублей такими объемами покупать не в состоянии. Хотя, это уже не важно. К сожалению, одна из женщин написала чистосердечное признание.
Шеф-повар заломил ручки. Об этом он еще не знал. В отчаянии он простонал:
- Наверное, ее запугали, запутали. - Главный смотрел на эти мучения с явным удовольствием.
Кабанов все это время чиркающий карандашиком в блокноте, сложил все килограммы и разделил на пять, получилось больше десяти на человека. Учитывая, что четверо из них женщины пенсионного возраста, получалось довольно сурово. Интересно, а они по столько каждый день выносят? Или в УБЭП знали, что именно вчера вечером надо их брать? Позвонить, что ли Максакову?
Максаков Александр Сергеевич - начальник УБЭП округа полковник милиции, год назад благодаря решению врача скорой помощи попал в отделение Кабанова, а не в центральный госпиталь ГУВД со свежим инфарктом, от которого через сутки после кабановского лечения не осталось и рубца на кардиограмме. С тех пор Максаков считал себя должником Наф-Нафа, к праздникам присылал пакет с одной двадцатой ведра "Смирновской" и копченостями. И позванивал, приглашая то на рыбалку, то на охоту. О назначении Кабанова начмедом клиники, наверное, знал. Но не позвонил. Почему? Виталий Васильевич задумался и не слышал, что главный закончил возить мордой по столу Шеф-повара, и велел всем идти.
- Все свободны, Виталий Васильевич, или вам есть, что сказать?
- Нет. - Кабанов поднялся, понимая намек главного " Ну, давай, позвони Максакову, тебя он послушает, и ты станешь своим в доску, и уже не и.о. а просто начмед", - К сожалению, я никак не могу это событие комментировать. Видимо, не красть они не могут.
Главный опять надел непроницаемость на физиономию.
Днем Кабанову позвонил Максаков.
- Здарова, Док! - прорычал полковник. - Поздравляю с новым назначением! Я звонил в отделение, а мне говорят, ты в начальниках уже! Хорошо хоть телефон дали, не пришлось по своим каналам искать. Ну, как ты там?
- Привет, - Кабанов был рад, что полковник бодр и свеж. - Все нормально.
- Да ладно - нормально! Я тут отъезжал на пару недель, а мои ухари наехали на вашу харчевню. Правда, жалоб от больных столько навалило, что не наехать не могли. - Максаков приглушил тон, - я тебя не подставил?
- Нет, Саша, все нормально. - Кабанов невольно тоже перешел на полушепот, - я до пищеблока не касаюсь. Не моя епархия.
- А как же пробы снимать? - Максаков знал все тонкости досконально.
- Утром и вечером пробы снимают дежурные врачи, а в обед ходят главный с замшей по хирургии. Саш, мне все это до фонаря. Чего ты хочешь?
- Да так, сегодня на летучке доложили об успехах, вот и решил позвонить, посоветоваться. Все ж таки, пока я у вас лежал, кормили неплохо.
- Еще бы! Шеф-повар сегодня тряс пачкой чеков, убеждая главного, что они все это купили для дома.
- Ага. А эта, как ее, Сафронова Евдокия Ивановна, кореньщица, накатала ЧП, - Максаков перевел, - чистосердечное признание. Уже дело завели. Что скажешь?
- А чего ты от меня ждешь? Я ей не родственник. Раскаялась? Хорошо. - он понимал, что Максаков ждет от него просьбы похерить эту бумажку с признанием кореньщицы. Но не дождется. - В конце концов, и без того на кормежку больных выделяются слезы, а они еще и прут у них!
- Ну, как скажешь. Я передаю дело в прокуратуру.
Кабанов пожал плечами.
- Передавай.
- Слушаюсь, доктор. Ты как насчет рыбалки? Найдешь пару дней? - Максаков был в своем репертуаре. Виталий Васильевич понял, что теперь не открутиться. Придется ехать.
- Найду.
Полковник обрадовался, словно ребенок.
- Все, заметано! Я те позвоню. Возьмешь дня три, махнем на Волгу, накормлю шашлычком из осетрины! Ты чуешь?
- Чую. - и Кабанов потянул ноздрями, будто и в самом деле чуял аромат шашлыка.
- Ну, до встречи!
- Пока.
Такой вот разговор. Перепуганная насмерть кореньщица пишет чистосердечное признание. Главный знает. Шеф-повар знает. Эта писулька у них словно кость в горле. А Кабанов только что ее пропихнул насколько возможно глубже. Ну их к черту!
Полдня Виталий Васильевич разбирал огромные пачки накопившихся историй, читал, выписывал ляпы, делая пометки для замечаний лечащим врачам и заведующим отделениями. В обед вскипятил чайник, запер дверь, позвонил в секретариат и предупредил: "Меня нет полчаса". Развернул пару бутербродов. Слушая новости по радио, прихлебывал чай. В дверь один раз крепко стукнули. Кабанов решил, пока не доем - не открою.
Убравшись, он прополоскал рот последним глотком чая, и отпер дверь. Кабанов не успел сесть за стол, как к нему, не спросясь, вошел мужчина. Как определил доктор Наф-наф - из новых русских. Двубортный пиджак клубный, с металлическими пуговицами, черная рубашка без воротника, поверх нее золотая цепь, не очень толстая, но очень красивого плетения без креста, как это часто бывает, на пальце перстень "гайка" с камушком. Лет ему около тридцати, стрижка дорогая, очки не темные но дымчатые в золотой оправе. Кабанов приготовился, что его начнут просить насчет места в одноместной палате и денег предлагать.
Вошедший, не представившись, спросил:
- Вы - Кабанов?
- Да. А чем могу?
- Мне сказали, вы можете помочь моей матери.
- А что с ней?
- Ее вчера замели, - неожиданно сказал посетитель. Он говорил довольно правильно, не прибегая ни к распальцовкам, не употребляя ни "типа", ни "чиста", ни "конкретно". Только это - "замели" диссонировало.
- В каком смысле?
- В прямом. - посетитель, откинулся на стуле и заложил ногу за ногу, - она работает у вас в пищеблоке. Так ее с сумкой менты вчера взяли. Они так наехали, что мать написала чистосердечное.
Изумлению Кабанова не было предела. У кореньщицы-пенсионерки, которая за семьсот пятьдесят рублей в месяц картошку чистит, сын - бизнесмен, и далеко не бедный! А она еще и ворует. Интересно - зачем? Внукам на подарки? Он спросил:
- И чем я могу помочь?
Сынок изящно покрутил пальцами в воздухе.
- Мне сказали, вы можете.
Интересно, кто это ему сказал?
- Весьма сожалею. Но мне нечем ей помочь. - Кабанов встал, давая понять, что разговор закончен.
Сынок старался сохранять интеллигентность, не трогаясь с места, он продолжал, и в голосе его появились просящие нотки.
- Послушайте, я не знаю, зачем матери нужна была эта колбаса, сосиски и масло. Мы не нуждаемся. Но я не могу уговорить ее не работать. Это дурь какая-то, глупость! Мне сказали, что у вас близкие отношения с начальником УБЭП. - Кабанов усмехнулся.
- Это что, намеки?
- Да какие намеки? - Сынок шутку не принял, он повторил, - мне сказали, вас он послушает. Попросите его убрать её бумажку. - Видно было, что привыг либо приказывать либо покупать, а просить для него непривычно.
- Молодой человек, я повторяю, мне очень жаль, но я не могу вам помочь, - ответил Кабанов. - слухи о моей дружбе с начальником УБЭП сильно преувеличены.
Наступила пауза. Сынок замер на стуле перед Кабановым, а Виталий Васильевич сел обратно за стол. Через минуту, сынок раскрыл барсетку, пошевелил в ней пальцами правой руки и, выдернув пачку стодолларовых бумажек, бросил ее на стол. Выражение лица его изменилось.
- Здесь на шестерку хватит. Тебе достаточно, доктор? Или мало? Скажи - сколько? Ну, позвони начальнику! Тебе что, трудно? Ну, откажет, так откажет. Я обратно не возьму. Но хоть позвони!
Кабанов собрал деньги, на вскидку определил, около трех тысяч. Сколол их скрепочкой и, гордясь собой, кинул сынку на колени.
- Убирайтесь. Я не буду звонить.
Сынок убрал деньги в барсетку, поднялся и, направляясь к двери, процедил:
- Козел! - и хлопнул дверью. Виталий Васильевич не обиделся, но вспомнил: "А за козла - ответишь!"
На рыбалке, в компании Максакова и еще двух мужичков, под жареную на костре осетрину и "Столовое белое Љ21" Виталий Васильевич рассказал полковнику об этом визите и как он выпроводил сынка. Максаков с сожалением посмотрел на Кабанова. Виталий не донес до рта стопочку и спросил:
- Ну что? Что ты смотришь?
- Я думаю, сынок прав. Тебе что деньги не нужны?
- Полковник! Ты упрекаешь, что я не взял взятку? - Кабанов усмехнулся. - Куда мы катимся?! Начальник УБЭП… - он не договорил.
- Да плевать мне на такие взятки. Это ничто! А вот когда подпись чиновника в префектуре стоит тридцать или пятьдесят тысяч долларов? Только подпись! А сто тысяч? Ты вообще видел эти деньги? Это годовой бюджет района, округа. И ведь дают! И берут! А то, что тебе давал этот козлик, это - тьфу! - Максаков лежа у костра, поменял позу, налил себе еще, подцепил на вилку сочащийся жиром, обильно посыпанный перцем кусок осетрины, держа ее в левой, правой ухватил стопочку с водкой. - ну, давай! Медик! Будем здоровы! И не говори, что не пьешь!
- Я и не говорю. Я - малопьющий!
- Ну, слава Богу, что не совсем непьющий! И не куришь? - Кабанов покачал головой:
- Не научился раньше, а сейчас уже не хочу учиться.
- Виталий, только не говори, что к женщинам равнодушен!
- Не скажу… - прокряхтел Кабанов, выпив свою стограммовку.
Максаков проглотил свои сто граммов из запотевшего стаканчика, откусил и прожевал кусочек желтого дымящегося мяса.
Напарники - рыбачки, капитан Поляков и рыбачок Леонидыч, молчали. В разговор не вступали. Максаков их взял для компании. Леонидыч - местный, у него приезжие переночевали, а утром едва забрезжил рассвет, Леонидыч с Поляковым вытащили сеть, выбрали полуметровых стерлядок, которых Максаков сразу же начал приготавливать по-своему, и двух метровых осетров.
Виталий Васильевич с удивлением наблюдал, как Максаков мнет буханки черного хлеба и обильно пропитывает водкой. Полученную смесь он начал наталкивать в жабры стерлядкам. Леонидыч, тем временем, скатал сеть. Всю мелочь и ненужную рыбу он покидал обратно в реку. Потом саперкой на берегу откопал что-то вроде могилки, в которую ведром натаскал воды, а Максаков бережно укутав пьяных стерлядок в холстину опустил в эту воду.
- Вот, - довольно сказал он, - пусть подождут. Это нам домой.
С осетрами Леонидыч обошелся строго, головы порубил и кинул в котел - уху варить, а мясо Максаков нарезал желто-белыми полосками и уложил в кастрюле с лучком, перцем и каким-то душистым белым соусом.
Капитан Поляков, которого Виталий определил в роль вроде адъютанта у полковника, из машины принес целый веник удочек и ведро с наживкой. Максаков выдал доктору пару удилищ, пару взял себе, скомандовал,
- Пошли ловить к ухе навар!
К полудню они смотали удочки, собрали всю выловленную рыбку, Ленидыч передал ее капитану, чистить, а сам большой ложкой выловил из бульона осетровые головы и принялся отделять от хрящей и мяса кости. Максаков же насаживал на шампуры подмариновавшуюся осетрину. В родничке лежали еще шесть пар бутылочек "Смирновской". Кабанов, напрягаясь внутренне, спросил:
- Это все нам?
- Не раскатывай губов, - сказал, насмехаясь, Максаков, - пара, ну тройка - нам, а остальное - стерлядкам, им надо до завтрашнего вечера дожить.
И вот сейчас они уже похлебали густой, заправленной пшенкой ухи, усидели одну бутылочку, и под шашлык начали вторую.
Максаков доел кусок, лег поудобнее и сказал,
- Я тут вспомнил старый стишок, уж и не помню откуда знаю, только в памяти осел, - он продекламировал:
На свете всяко может быть.
Мать может сына позабыть,
С любимой может муж расстаться,
Но чтобы медик бросил пить,
Курить, (пардон) е…..ться?
Нет, этого не может быть!
Все расхохотались. Кабанов немного смутился. А Максаков продолжал:
- Ну что? Верно? - Виталий засмущался. Вот полковник - зараза. Неймется ему. - Ты сам говорил, что к женщинам неравнодушен!
- А ты меня теперь с рыбалки в бордель поведешь? - парировал Кабанов. Максаков вскочил на колени, глаза горят, хмель в башку двинул.
- А что? Можно и в бордель!
По выражению лица капитана, Виталий Васильевич понял, что Максаков запросто может повести доктора в бордель, и постарался перевести тему. Но тот сам, немного утих и сказал:
- А зачем тебе в бордель? У тебя там такие сестрички… Одна Мариночка!.. - он мечтательно причмокнул губами. - Эх, кабы не сердце. Я б себя проявил. - Он обратился к остальным собеседникам, но больше к Леонидычу, - Ты-то Сашка видел ее, - Поляков кивнул, - А тебе я скажу, необычной красоты девушка и не замужем! - он потянулся к ополовиненной бутылочке. Наливая себе и остальным, спросил Кабанова:
- А вот скажи, отчего она замуж не выйдет никак? Или уже побывала?
- Ну ты спросил! - Удивился доктор, - я что, у нее в подружках? Кажется, она была замужем. А что сейчас, не знаю.
Максаков снова обратился к Леонидычу:
- Доктор, - он показал на Кабанова, - инфаркты лечит, мастер. Но я тебе скажу, его медсестры одним своим присутствием заставляют себя почувствовать мужиком и захотеть жить! Вот что важно! - он снова повернулся к Виталию Васильевичу, - А ты помнишь попика? Ну, священник со мной лежал? Как его? - он пощелкал пальцами, - Отец Владимир! Он тоже Мариночку без внимания не оставлял.
Кабанов вспомнил. Тогда прошлогодней зимой и Максаков, и отец Владимир, в миру Свешников Владимир Матвеевич, поступили в один день. Кажется, днем, к обеду привезли полковника, а под утро, к концу дежурства, поступил Свешников после всенощной службы в храме. Священнику повезло. Относительно, конечно. Инфаркта заработать он не успел, но несмотря, что нет еще и пятидесяти заработал, или как он сам, шутя говорил - "заслужил", пока только приличный приступ стенокардии, но все, как говорится, впереди! Если, конечно, не лечить.
Доктор Наф-Наф отнаблюдав обоих положенные сутки, положил их в одной двухместной палате рядом с инфарктным блоком. Кабанов дежурил через три ночи на четвертую, и вот они - милиционер и священник часиков в десять с коробками конфет, печеньем и бутербродами, пробирались в ординаторскую к Кабанову, заваривали чай и вели умные беседы до полуночи. В двенадцать Кабанов выгонял обоих спать. Умным людям интересно общаться друг с другом, особенно таким разным. Спокойный, порой немного унылый Виталий Васильевич, рассудительный отец Владимир и взрывной и шумный Максаков, прошедший все ступенечки ментовской карьеры от участкового до начальника УБЭП. Они были друг другу интересны.
Однажды Кабанов, использовав прием Атоса, подставил вместо себя некоего мифического друга или знакомого, рассказав собеседникам о своей проблеме, что мучила его не один год и лишь недавно стала потихоньку отпускать. Полковник милиции и священник слушали внимательно, не перебивая, Виталий Васильевич же сбиваясь и путаясь, запинаясь и подбирая слова, постоянно выдавая себя, рассказал о наказании, что испытывал "его знакомый коллега". Максаков хлопнул ладошками по коленям и сказал: