* * *
– Их шесть, да? – все так же, шепотом, спросил Пинт и убрал кусок мягкой кожи, укрывавший некую, как подумалось Евгению, книгу.
Настойчивый солнечный свет пробивался сквозь занавески, окрашивая воздух комнаты в нежно-голубой цвет.
Однако свечение, исходящее от странной книги ("даже не книги, – подумал Евгений. – Скорее, тетради…"), было сильнее.
Оно дрожало и переливалось, придавая всему, чего касалось, ореол мистической таинственности.
– Смотрите, шесть… – уже не прошептал, а как-то еле выдохнул Пинт и раскрыл тетрадь.
На плотной толстой бумаге копошились мелкие черные жучки. Они ползали туда и сюда, свиваясь в легкое изящное кружево. Внезапно их движения стали не хаотичными, а четкими и обдуманными. Жучки быстро двинулись к центру листа, и Стратонов зажмурился. В сознании промелькнула мысль, что, наверное, подобные галлюцинации люди видят после употребления наркотиков… Обколовшись или обкурившись… Да только для Стратонова это было неприемлемо.
К наркотикам и наркоманам он относился так же, как к педофилии и гомосексуализму, если не хуже. Он даже не считал это грехом, потому что грех можно отмолить… получить прощение… покаяться. Грех – это то, что присуще человеческой природе.
Однако все эти "прелести", почти неотъемлемые атрибуты современного века, не содержали для него ничего человеческого. Только отвратительная, невыносимо вонючая грязь, и ничего больше.
Евгений зажмурился, холодея при мысли, что это все-таки с ним случилось, а когда открыл глаза, то понял, что дело здесь в другом.
Он все осознавал и не испытывал никакой эйфории – даже наоборот; его видение несло в себе какую-то невысказанную щемящую тоску.
Жучки на листе сложились в большую цифру "6".
– Как это… у них получается? – пробормотал Стратонов и, прежде чем Пинт успел его остановить, протянул к листу руку.
Свист… Где-то над правым ухом он услышал тонкий пронзительный свист и тут же догадался, что этот звук произведен не человеком. Точнее, не его губами.
Тяжесть кобуры, ощущение того, что под мышкой у него болтается полная бутылка кефира, внезапно разлилось по всему телу и переместилось куда-то вниз.
Теперь сигнал о приятной и одновременно – смертоносной, опасной – тяжести приходил в мозг откуда-то со стороны левого бедра.
Он перевел глаза на правую руку, почти уже коснувшуюся листа, и увидел, как свечение наливается силой, к чему-то готовится…
В его движениях появилась скованность, однако – тоже какая-то странная. Эта скованность была привычной и рождала ощущение защищенности, будто он был закован в латы с головы до пят.
И еще – запах. Острый, резкий, абсолютно незнакомый и все-таки – легко угадываемый. Запах конского пота.
Свист нарастал, достиг своей самой высокой ноты и вдруг больно хлестнул по барабанной перепонке.
Одновременно с этим сгусток свечения, колыхавшийся над раскрытой ТЕТРАДЬЮ, взорвался яркой вспышкой. Настолько яркой, что ни до, ни после, Евгению не приходилось видеть (даже не видеть глазами, а почти физически ощущать тугой толчок в лицо и грудь) ничего подобного.
Стратонов почувствовал, что он куда-то проваливается.
Обожженная светом сетчатка медленно восстанавливалась, но…
Он видел совсем не то, что секунду назад.
Совсем не то.
– Оскар! – заорал он. – Оскар!
И услышал…
* * *
– ГИЛЬОМ!!! – заорал рыцарь, пригибась к луке седла.
Арбалетная стрела просвистела где-то рядом, в считанных вершках от его правого уха, и рыцарь устремил свой взгляд на человека в черном, словно это могло нацелить ее полет.
Умом рыцарь понимал, что арбалет – самое мощное и совершенное оружие, какое только мог придумать злобный человеческий гений для того, чтобы оборвать жизнь себе подобного, и полет стрелы глазу не заметен, но все же…
Он увидел алый цветок, распустившийся на шее жреца. У цветка были упоительно красивые лепестки и чудный стебель – потемневшее древко стрелы, торчащее посреди хитросплетений шейных мускулов.
– А-А-А-А-У! – заорал рыцарь, выдавливая из широкой груди сладкий воздух горной долины, напоенный ароматом трав.
Фигуры в белом повалились наземь, но Букефаль не стал их топтать, как положено боевому коню; задравши трубой пышный хвост, он легко перемахнул цепочку из хрупких девичьих тел, и еще до того, как его покрытые острыми шипами копыта снова коснулись земли, де Ферран, свесившись с седла, ударил жреца мечом, рассекая его тело наискось.
Убийственная сталь, скрывавшая до сей поры свое нетерпение холодным блеском, страшно зашипела, насыщаясь кровавым багрянцем.
Брызги, разлетевшиеся во все стороны, попали рыцарю на лицо, и он жадно облизал губы, ощущая соленый вкус и чувствуя, как глазные яблоки бешено завертелись в глазницах. Мир вокруг него стал покрываться алой пеленой.
Рыцарь осадил Букефаля, туго натянув поводья и сжимая коленями крутые бока.
Конь заржал и взметнулся на дыбы. Он легко, как изящная танцовщица, виденная де Ферраном в гареме принца неверных, повернулся на широких копытах и скакнул вперед, прямо на второго жреца.
Человек в черном уже успел достать из складок балахона такой же чудовищный и кривой клинок, как и тот, что предназначался для тонкой белой шеи, и поднять его над головой, торопясь поразить Букефаля в грудь.
Де Ферран видел, что у него не остается времени для замаха; он выставил меч перед собой и одновременно со скачком Букефаля резко нагнулся вперед.
Гладкое, отполированное лезвие меча сбросило с себя последнюю каплю крови, очистившись для новой жертвы.
Острие легко вошло между ключиц жреца – туда, куда и целил рыцарь. Рука человека в черном мгновенно утратила былую твердость; она повисла в воздухе, как сломавшаяся под тяжестью снега ветвь, и конская грудь легко отбросила ее в сторону.
Рыцарь услышал хруст – это Букефаль, дрожа от азарта, топтал еще бьющееся в предсмертной агонии тело. Не в девушках, но в жреце он чувствовал врага.
– ХЭЙО! – снова заорал де Ферран, глядя в фиолетовый глаз жеребца; Букефаль, заломив шею, смотрел на своего господина, желая уловить в знакомых чертах улыбку одобрения. – ХЭЙО!
Жеребец, обученный не оставаться долго на одном месте, дабы не навлечь на своего седока опасность быть пораженным шальной стрелой, помчался по кругу, забирая вправо. Его огромные копыта легко разбрызгивали черную мягкую землю, словно он скакал по грязной воде.
Долина содрогалась от его топота.
Жеребец описал широкий круг и стал снова приближаться к шатру.
Де Ферран зорко оглядывал окрестности, но нигде не видел надвигающейся опасности. Только костер по-прежнему подпирал нереально высокое небо столбом черного дыма.
Красотка, понукаемая Калем, неохотно потрусила навстречу Букефалю. Поравнявшись с девушками, старик Гильом спешился и повел лошадь в поводу.
Он нагнулся над телом первого жреца и, подслеповато прищурившись, некоторое время смотрел на него. Затем он покачал головой – рыцарю показалось, что он видит в этом жесте одобрение делам рук своих, – и перешел ко второму телу.
– Ха! – вырвалось у Каля. – Кухарка режет курицу не так умело, как вы, сир!
Рыцарь сидел, покачиваясь в седле; Букефаль нервно гарцевал под ним. Де Ферран, ожидая нападения отовсюду, крутил головой, и от этого на его шее выступили красные полосы, натертые краями доспехов.
– Да, да… – причмокивая губами от восхищения, повторил Каль. – Однако и я не сплоховал: положил стрелу так точнехонько, словно бы пальцем ткнул! Вот вам и "старый беззубый пес", сир!
– Не держи зла, Гильом! Ты же знаешь, что язык мой болтается сам по себе, не слушая голоса разума… и сердца, – чуть тише добавил он, и Каль уловил в его словах какой-то намек на раскаяние.
Старому учителю этого было достаточно. Мутная стариковская слеза заискрилась на его редких ресницах.
– Я, пожалуй, загляну в этот вертеп! – торопливо проворчал он и вошел в шатер.
Рыцарь тем временем объезжал круг, выложенный девичьими телами в белых одеждах.
– Ого! – услышал он голос Каля.
– Что там, Гильом?
– Ваша Милость, здесь одно сплошное непотребство! Стыдно сказать… Но неужели в этой стране не придумали лучшего применения для женского естества?
– Ну же, пес! Не томи!
– Одну минуту, Ваша Милость. Я вижу еще кое-что… О святый Боже! Магические чары! – голос его как-то странно булькнул и прервался.
– Гильом! Выходи сей же момент – иначе я вытащу тебя за твои седые волосья!
– Уже иду, Ваша Милость! Однако…
– Гильом! – прикрикнул рыцарь, теряя остатки терпения.
На этот раз книжник вышел из шатра, неся в руках какой-то странный камень. Булыжник напоминал кулак с выставленным вверх длинным и толстым пальцем.
Рыцарю показалось, что этот "палец" был чем-то испачкан.
Де Ферран поморщился.
– Что это?
– Этой, с позволения сказать, рукой здесь срывают цветки невинности, – ответствовал слуга и, чтобы убедить господина в правильности своих предположений, направился к ближайшей девушке.
Он бесцеремонно прижал ее к земле и задрал подол. Девушка слабо отбивалась, но Каль грозно прикрикнул на нее.
– Цыц, стерва! Неужели ты настолько глупа, что решила, будто мой сопливый дружок пока еще в силах приветствовать тебя, стоя! У него всего один глаз, да и тот уже ни черта – прости, Господи! – не видит.
Он запустил руку в мягкое, не ведавшее мужской ласки – равно как и грубости – межножье и принялся орудовать там сухими узловатыми пальцами исследователя.
Наконец раздалось торжествующее восклицание.
– Ага! Вот он, девственный сок! Даю голову на отсечение… Впрочем, нет, голова мне еще пригодится!
– Ну так поставь на кон одноглазого сопливца! – расхохотался рыцарь.
– Пожалуй! – отозвался Гильом. – Коли он даже не вздрогнул при виде этой соблазнительной щелки, туда ему и дорога! Слышишь? Бессильный шнурок? Ставлю тебя на то, что этот камень с противоестественным отростком использовали для той работы, коию ты когда-то с доблестью исполнял! – он раздвинул ноги, уставился на свой гульфик и громко расхохотался, обнажив редкие черные зубы.
– Да… – рыцарь поддержал было его веселый порыв, но смех тут же уступил место задумчивости. – Но коли так, Гильом… Стало быть, эту несчастную хотели убить за то, что она уже отдала кому-то свой сок?
– Сир! – Гильом с достоинством поклонился. – Я тоже так полагаю.
– Это загадочная страна… – пробормотал рыцарь. – Мнится мне, девство тут в большой цене. Быть может, даже в большей, чем жизнь…
Он уставился на спасенную им девушку. Та моментально почувствовала устремленный на нее взгляд. Она будто вышла из забытья, в котором пребывала от того мгновения, когда кривой клинок был занесен над ее грешной головой.
Каль пожал плечами. Он еще не знал, что именно хочет сказать его господин.
– А может, это и правильно, доблестный кавалер? Не зря же мы чтим Пресвятую Богоматерь? Ведь только ей удалось понести, не теряя женского естества, дарованного рождением, и, вместе с тем – теряемого, буде женщина приуготовится дать новую жизнь внутри благословенного чрева своего…
– Не суесловь, пес! – нахмурился рыцарь. – Не сравнивай Ее девство с девством земной грешницы. Ибо девство Богородицы – чудо Господне, тогда как невинность этих несчастных уходит вместе с несколькими каплями жидкой крови. Но что эти капли? Ты же знаешь, что если собрать всю кровь, вытекшую из моих ран, ее бы все равно было больше, нежели сока всех девственниц мира!
– Ваша правда, сир! – быстро поправился Каль. – Вправе ли мы обращать взор на такие глупости, как хлипкие ворота, воздвигнутые Природой – скорее, по недосмотру, нежели с умыслом? – он брезгливо пожал плечами. – Конечно же, нет. Сок, проливающийся на простыню при нарушении их целостности – не более, чем дешевая дань; пропуск еще одной земной твари в чертоги неземного блаженства…
– Довольно, Каль, – сухо оборвал его рыцарь. – Костер по-прежнему дымит, и я боюсь, что это – сигнал.
Старик Гильом испугался. Он, не глядя, отбросил за спину причудливый камень с выростом в виде пальца и принялся ловить поводья Красотки. Но хитрая бестия дергала головой, уклоняясь от его рук.
– Тпрррууу! Стой, ведьма! Стой, говорят тебе! Чего ты так засуетилась, будто речь идет о твоем девстве? Стой, кляча! Твой скудный зад не прельщает даже Букефаля, и не вздумай со мной кокетничать – все равно я тебя оседлаю!
Рыцарь улыбнулся, пнул шпорами жеребца и подъехал к Красотке. Он поймал поводья и резко дернул их вниз, заставив кобылу присесть на передние ноги.
Каль поблагодарил хозяина кивком головы и, кряхтя, взобрался на спину своей лошадки.
– Что ты там плел насчет магических чар? – спросил рыцарь.
– А-а-а, Ваша Милость, – проблеял Каль, доставая из-под мышки сверток в тонкой коже. – Се – языческая рукопись, лежавшая на богохульственном алтаре! Я пробовал разоблачить ее, избавить от оболочки, и смотрите, что получилось!
Он принялся раскрывать сверток, и в этот момент рыцарь услышал заливистое гиканье и ощутил – как дрожь, передававшуюся через ноги Букефаля – топот множества копыт.
Он привстал на стременах и вгляделся вдаль.
Широкой – казавшейся бесконечной от края и до края долины – полосой на них наступала цепь конников.
– По-моему, – проскулил старик Гильом, – вы были правы. Черный дым – не что иное, как сигнал неверным. Чует мое сердце… – он не договорил; сунул кусок тонкой кожи, в которую была завернута тетрадь, за пазуху кафтана, а саму тетрадь – в дорожную суму, перекинутую через его плечо. – Ох, чует мое сердце недоброе!
Рыцарь, напротив, при виде мчащихся к ним всадников внезапно обрел спокойствие и уверенность. Его движения стали нарочито медлительными – еще одна отличительная черта всех, кто пытает свою Судьбу… или – ищет Смерть, какая разница?
– Они убьют ее, – сказал он, кивнув на ту, двенадцатую девушку, расставшуюся с девством прежде времени, означенного жрецами. – Я полагаю взять ее с собой!
– Не знаю, правильно ли вы поступаете, сир… – вкрадчиво начал Каль, но рыцарь тяжелой рукой в кольчужной перчатке ударил Красотку промеж глаз – так, что она взвилась на дыбы, и книжник с трудом удержался в седле.
– Я полагаю ТАК, пес! И не жду от тебя ни согласия, ни замечаний. В конце концов, это – мой трофей, и негоже оставлять его на поле боя!
– Истинно так, сир! Для Вашего Букефаля этот вес нипочем, но только… Молю Вас, сир! Поедемте побыстрее!
– То-то же! – сказал рыцарь, отпустил уздцы и тронул жеребца с места. Тот, не торопясь, двинулся вперед.
Де Ферран свесился с седла и схватил девушку за волосы.
Она разительно отличалась от всех прочих. Ее масть была ближе к белому, нежели у других; остальные девушки имели густые черные косы, а эта – была блондинкой.
Рыцарь занес над ее головой меч, но девушка не стала отбиваться и не зажмурилась. Может, она чувствовала, что он не собирается ее убивать? Иначе зачем ему потребовалось ее спасать?
Де Ферран вытер широкое лезвие меча об ее волосы и вложил клинок в ножны.
– Вот кровь убитого во имя твоей жизни! – сказал рыцарь. Затем он взял ее под руку и легко вздернул над землей.
Девушка тонко вскрикнула, и в следующее мгновение она уже сидела в седле, крепко обхватив рыцаря за шею.
– Эмилия! – сказал он и прижался потной грязной щекой к ее нежной коже. Она вздрогнула – то ли оттого, что грубая щетина больно оцарапала ее, то ли…
Она облизнула рыцарю обе щеки – попробовала его пот и грязь. Затем закрыла глаза в сладостной истоме – так, будто ничего вкуснее ей в жизни пробовать не доводилось – и прошептала:
– Абисса!
Сразу же вслед за этим она показала на суму Каля и, в ужасе округлив глаза, сказала:
– Мазин джен! Мазин джен!
– Ничего не бойся! – ответил ей рыцарь. – Ты со мной: выживешь или погибнешь. Не все ли равно?
Она кивнула, будто понимала смысл его слов, и снова показала на суму:
– Мазин джен!
– Он – старый ворчун, но ты его полюбишь. Так же, как люблю его я…
– Мой Господин! Не пора ли нам… – начал Каль.
Рыцарь нахмурился, а потом заорал – так, что у всех заложило уши.
– ХЕЙ-ЙООО! Букефаль! Ходу! – и, отпустив поводья, направил жеребца назад, в узкое горлышко между двумя горами, изрезанными искусной резьбой.
А дальше случилось странное.
Гильом Каль, еле поспевавший на своей Красотке за размашистым аллюром Букефаля, казалось, совсем не чувствовавшим дополнительной тяжести, нежданно свалившейся на его спину, внезапно опешил. Ему показалось, что горы вздрогнули и резко изменили свои очертания.
По мере того, как они приближались к узкому горлышку, сомнений у Каля оставалось все меньше и меньше.
Горы, как два спящих до сей поры исполина, вдруг проснулись и пришли в движение.
Большой, величиной с голову, камень, медленно переворачиваясь в воздухе, летел прямо в скачущего Букефаля. Жеребец резко взял в сторону, сбиваясь с аллюра. Девушка покачнулась в седле, но рыцарь придержал ее.
Камень упал в двух шагах от них, но это было только начало. Теперь целый град булыжников летел им навстречу.
Каль, потерявший от такой диковины дар речи, мелко крестился. Рыцарь осадил Букефаля и, поднеся ко лбу ладонь, как козырек, вглядывался вдаль.
Горы медленно сходились, и промежуток между ними становился все уже.
Девушка дернула рыцаря за плечо и воскликнула, показывая на неожиданно оживших стражей Горной Долины:
– Нон ен каф!
Рыцарь посмотрел на старого учителя.
– Что она говорит, Каль?
– Ваша Милость… Я ведь уже объяснял Вам – это наречие мне неведомо. И теперь я все больше и больше укрепляюсь в мысли, что оно неведомо никому из людей, живущих по ТУ сторону… – он обреченно махнул рукой туда, откуда они недавно приехали.
– Боюсь, твои слова справедливы… – мрачно сказал де Ферран. – Так что же нам теперь делать?
– Тоу! Тоу! – вскричала девушка и показала на цепь мчащихся всадников.
Букефаль крутился под каменным дождем, но ни один снаряд, выпущенный неизвестно кем, так и не попал ни в него, ни в его господина. Красотка же беспорядочно металась, охваченная страхом, и рыцарь понимал, что рано или поздно один из булыжников угодит в нее.