Канатопов теперь подошел совсем близко, глаза сощурил - рука взметнулась, и - прошлась по лицу этому тонкому, красивому, - рука-то у него тяжелая…
А мальчишка продолжал шептать, только - громче, точно не обращал внимания ни на кровь, струящуюся из разбитых губ, ни на боль:
Заступнице усердная, надеждо ненадежных, -
Радуйся, Невесто Неневестная!
В бедах и скорбех помощь нам, покров и утешение. -
Радуйся, Невесто Неневестная!
И - тихо так, нараспев, и мелодия странная, тягучая, печальная… Канатопов понял - никогда ему этого не забыть будет, всю жизнь.
Когда коллекционер протянул снова руку за иконой, мальчишка вдруг встрепенулся, и, словно что-то для себя решив, побежал от них, неловко, по сугробам, прижимая эту икону к себе - Канатопов выстрелил, сам испугался этой отчаянной безнадежности попытки спасти что-то важное…
- Зачем? - крикнул коллекционер.
А Канатопов пожал плечами - он смотрел, как мальчик падает, но икону к своей груди прижимает, даже в смерти - надеясь спасти…
И - точно свечи зажгли, хотя - негде было и зажечь эти свечи, однако ж в морозном воздухе теперь пахло не пролитой кровью - свечами… И старик этот смотрел почему-то на них с коллекционером с жалостью и пел тихонечко:
Рождество Твое, Христе, Боже наш,
Воссия мирови свет разума,
В нем бо звездам служащий
Звездою учахуся.
Тебе кланятися, Солнцу правды,
И Тебе ведети с высоты востока,
Господи, слава Тебе.
Так и пел, пока - не оборвалась его песня навсегда…
И - когда они уезжали уже, пошел снег - крупными хлопьями, никак не мог Канатопов избавиться от запаха зажженных свечей. И подумал - что ему от этого запаха не избавиться теперь до самой смерти своей, да и после смерти - не избавиться…
Глава 1
СЕРЫЕ ОТТЕНКИ НЕБЕСНОГО
Помоги мне поднять хотя бы голову над этой полной червей ямой, вдохнуть ладана благоуханного и ожить. Помоги мне подняться хотя бы на высоту пальмы, чтобы мог я посмеяться над змеями, что преследуют меня и ищут ужалить в пяту.
Святитель Николай Сербский
Где б нашей встречи ни было начало, Ее конец - не здесь.
Черубина де Габриак
Ночью наконец выпал снег.
Не важно, что он таял под ногами, и идти по улице, самой старой в городе, где старинные дома с рыцарями и львами уродовали яркие, аляповатые витрины бутиков, было скользко и мокро, и сапоги, которые Лика надела сегодня "по случаю новой работы", на глазах приходили в негодность - они были замшевые и из светло-коричневых уже стали темными, почти черными от снега, влаги и луж.
Настроение у Лики было радостно-испуганным. Она была почти счастлива, что наконец устроилась туда, куда мечтала. Вернее, ее устроили. Подруга матери.
Она так боялась, что - не понравится там. Даже надела сегодня юбку. Чтобы казаться строгой и приличной. Даже мама рассмеялась: "Лика, ну ты же не в церковь…"
И вместо своих привычных двух кос Лика заплела сегодня одну.
Сейчас изо всех сил сдерживала улыбку, потому что ей казалось, что эта ее улыбка мешает "серьезному образу". Так и шла по улице, старательно удерживая на лице вновь обретенное выражение - словно опасалась, что, если на минутку позволит себе расслабиться и улыбнется - не получится вернуть эту "серьезность", как ни старайся…
Земля, слегка припорошенная снегом, выглядела жалкой, несчастной, сиротской. "Лучше бы его вообще не было," - тоскливо подумала Лика, даже на минуту ушло предвкушение грядущего Великого События, уступив на время место унынию - больше всего Лика не любила поздний ноябрь, грязный и серый, а этот-то самый поздний ноябрь растянулся на целую зиму, и - никакого от него не было спасения. Каждое утро она просыпалась и осторожно смотрела на небо, тщетно надеясь увидеть солнце. Или - снег. Ах, как же ей хотелось - и неба синего, морозного, ясного, и хрустящего снега, и деревьев, щедро украшенных снегом, и морозных узоров на оконном стекле.
Ничего этого не было - и по телевидению уже начали озабоченно говорить о катастрофе, о потеплении, еще о чем-то, а одна мамина подруга сказала, что это все от неправильного общения с космосом. При этом она смотрела строго и печально.
Лика с космосом говорить не умела, да и вообще не очень доверяла новомодным тенденциям в духовных поисках. Она чуть не ступила в огромную лужу перед тротуаром и невольно загрустила, потому что этот раз мог стать роковым для несчастного сапога.
До музея оставалось немного, всего один квартал, и Лика присела на лавочку, потому что волнение стало сильнее, дыхание участилось, в глазах вдруг появились слезы, душу заполнил отвратительный страх - что ее, Лику, не возьмут на эту вожделенную работу.
А ей хотелось этого больше всего на свете. Чтобы ее взяли в реставрационную мастерскую и она получила наконец возможность заниматься тем, к чему у нее лежала душа. Мамина подруга, благодаря которой все пока складывалось удачно, уверяла, что Ликины работы очень понравились, у нее было даже обнаружено дарование, но - если верить второй подруге, которая беседует с космосом, могло произойти все, что угодно, - вдруг сегодня космос пребывает в дурном расположении духа? Или - именно сегодня ему не нравится Лика и он с гадкой улыбкой порушит все Ликины "воздушные замки"? Ее не возьмут, и…
Она вздохнула.
И придется ей, Лике, расписывать для продажи всякие доски, и - что самое плохое - творить матрешек с ликами Богородицы, потому как жить на что-то надо. Матушка за свое преподавание в художественном училище получает немного, на это только при сильной изобретательности можно месяц протянуть. А Лика - сама не могла понять, что с ней происходит каждый раз, когда она святотатствует - появлялось у нее ощущение того, что она в этот момент больно делает кому-то или - нарушает гармонию, в Свет темноту впускает… А однажды ее попросили отреставрировать икону - старинную, пострадавшую изрядно от неизвестных вандалов. Глаза у Господа на иконе были выцарапаны, да и у окружающих его святых - лики были уничтожены. Хозяйке иконы она досталась в подарок от подружки, которая ее из деревни привезла - там ей икону и отдала старушка, так что - кто это варварское преступление сделал, было неведомо. Лика сначала боялась, ей казалось, что недостойна она, только - икона эта манила ее, она сначала сидела перед ней подолгу, точно говорила с ней тихонечко, ладонью поглаживала раненые места, и - так ей жаль было, точно и в самом деле больно было этой иконе, и эту боль она, Лика, ощущала… Она о своих ощущениях странных никому не говорила - засмеют, скажут, что Лика с доской разговаривает и что доски боли не ощущают. Она просто фантазирует - она всегда была склонна к фантазированию. Ей бы не в художники, в писатели податься. А еще лучше - сценарии писать для длинных сериалов…
Да и вообще - к чему она сейчас это вспоминает? С тех пор пять лет прошло. Лика с той поры еще несколько икон отреставрировала - по просьбе, не за деньги, не хотелось ей почему-то за свое "целительство" деньги брать. А ту икону - самую первую - она забыть не может… И не в том дело, что эта икона ее учила - благодаря ей и тем трудностям, которые Лика испытала тогда, она начала потихонечку обучаться и утраты левкаса восстанавливать, и доску склеивать незаметно, и даже в мастерскую реставрационную на курсы пошла - потому что ведь мало "дара Божия", знания нужны и опыт…
Она докурила сигарету. Еще несколько секунд сидела, прикрыв глаза. "Как странно, я ведь в этом музее все детство провела, а сейчас - боюсь открыть тяжелую дверь, боюсь, как будто - иду в совершенно незнакомое место, к незнакомым людям", - подумала она. В груди и в самом деле поселился и не желал уходить страх, и справиться с ним казалось невозможным…
- Хватит, - сказала себе Лика вполголоса. - Пора. Тебя ведь ждут.
Поднялась с лавки, еще раз посмотрела на желтоватый особняк, спрятавшийся в сплетениях оголенных ветвей, закинула на плечо сумку-торбочку и решительно направилась прямо к массивной, так сейчас устрашающей ее двери, за которой Лику ждала новая жизнь.
Она уже протянула руку, дотронулась до массивной ручки, чтобы открыть вход в "святилище", но дверь открылась сама - резко, так резко, что, если бы Лика не успела отскочить, вместо "святилища" вполне могла бы оказаться в больнице.
Парень, вылетевший из музея, словно и не заметил Лику, даже не извинился. Глаза у него были какие-то странные. "Ошпаренный", - подумала она.
Мимо Лики пролетел, как праща, и - вдруг неожиданно замер, остановился, опустил голову.
Она уже собралась открыть вожделенную эту дверь, но парень остановил ее неожиданным вопросом:
- Который час?
"Вечность", - хотелось ответить и язык показать. Но - обернувшись, она увидела его взгляд. Больной какой-то, точно у него что-то случилось страшное.
- Только не говорите: "Вечность", - попросил он.
И в самом деле - странный парень, отметила про себя Лика. Бледный такой, как будто сейчас в обморок упадет. И мысли отгадывает.
Он странно покачнулся, рука взметнулась, точно парень хотел удержаться с помощью воздуха, Лика невольно подалась к нему. С языка чуть не сорвался вопрос: "Что с вами, вам плохо?"
Но он уже стоял, как будто ничего и не было. Только глаза оставались напряженными, больными.
- Одиннадцать часов вечности, - сказала она. - Утро-с…
- Господи… Как мало времени, - прошептал парень. - Как же у меня мало времени осталось… - И, обернувшись к Лике, пробормотал: - Спасибо. И… простите, что я вас толкнул. Просто я очень спешу.
- Конечно, ничего страшного, раз у вас так мало времени, можно и толкнуть, - не удержалась она.
- Да, - сказал он, пропустив ее иронию мимо ушей. - Времени у меня почти не осталось…
И пошел по улице, уже медленно, как будто смирившись окончательно с этим отсутствием времени.
А Лика, пожав плечами, подумала, что тип все-таки ей повстречался странный. И - почему-то от этой неожиданной встречи у нее испортилось настроение, ей снова стало страшно, захотелось уйти, но она сказала себе: "Заканчивай-ка ты с этими глупостями, детка. Твоя нерешительность глупа и мешает тебе жить. Нельзя же обращать внимание на каждого встречного, право… Ты слишком чувствительна, так нельзя".
И все же она не могла избавиться от ощущения, что с этим парнем что-то произошло, и - еще произойдет, нечто плохое, страшное, от чего у Лики стискивает горло, хочется кричать, хочется остановить его, но… Это ведь будет глупо выглядеть.
И - сколько уже раз Лике говорили, что она всех достала своими фантазиями. Как же она будет смешно выглядеть, если сейчас побежит за этим парнем, схватит его за рукав, начнет ему говорить, что лучше ему идти сейчас совсем в другом направлении, потому что в том, в котором он сейчас движется, ей, глупой Лике, мерещится Тень. "Подумает, что я сумасшедшая, и отчасти будет прав", - хмыкнула она.
Поэтому Лика прикрыла глаза, сказала себе что - сейчас нет ничего важнее ее самой и ее будущей работы, сосредоточилась, собралась с силами и вошла в музей.
Глава 2
БЕДА
И изменить он ничего не сможет. Беда дышит ему в лицо. Она осязаема, она вокруг. Она иногда приобретает черты давно знакомых людей, и ты удивляешься - как же ты не видел раньше, что она смотрит на тебя из их глаз. И эти люди - они становятся странными, как будто это и не они совсем, а кто-то другой теперь в них.
Теперь в них - беда.
И ему ничего не остается, только принять это. Изменить ничего нельзя. Ты же не можешь забраться внутрь, в человеческую душу, и - починить ее. Ты не можешь навести порядок в чужой голове.
Тщетно. Бежать - некуда, выхода - нет. Если твоя беда подошла к тебе так близко, и человек, которому ты всегда доверял, стал ее союзником - что ты можешь сделать? Нет выхода. Нет. Бе-да…
Но ладно бы вот это ощущение безвыходности. Хуже всего страх. Страх, который пожирает силы, лишает возможности думать о чем-то другом. Страх, который почти парализовал его, лишил воли. И даже нет уже гнева, перегорело все, и жажда мести, которая раньше помогала дышать, потухла, осталось только одно, уже слабеющее желание: чтобы они не добились того, чего хотят. И это желание уже тоже ослабевает, просто потому что он начинает верить - они сильнее. Сопротивляться им бесполезно.
И это - самая большая, самая страшная часть Беды…
"…И дверь ко спасенью закрыта, закрыта дорога к Царю" , - вспомнилось ему. И - он поднял глаза, туда, в серое небо. Закрыта страстями. Да, его страсти были виной всему. И - он сам во всем виноват.
Если бы не его страсти, он сейчас был бы свободен от страха. Вот и все.
Зазвонили колокола на маленькой церкви - ему показалось, что это ответ, он хотел остановиться на минуту, но даже попытка была пресечена страхом, тут же отозвавшимся, и уже эти перезвоны показались ему зловещим предзнаменованием, предсказанием: "Они же по мне, по мне звонят!!!"
Он пошел быстрее, все больше и больше ускоряя шаг, он уже почти бежал - а звон колокольный преследовал его, причудливо сплетался со все более разрастающимся страхом. И - некуда было бежать, да и - как убежать от того, что живет в тебе?
То маленькое зерно, которое было посеяно, уже проросло, пустило корни и теперь превратилось в мощное растение, которое, чтобы стать еще больше, еще могущественнее, выпивает из него жизнь. Капля за каплей. У него раньше были силы сопротивляться, теперь же силы таяли, и все, что он мог, - это метаться в бессмысленном поиске выхода, прекрасно сознавая, что выхода нет.
- Ты сам виноват, - прошептал он едва слышно. - В собственном плачевном положении тебе некого обвинять. Только самого себя.
Но - об этом нельзя было думать. Он становился еще слабее.
Надо было ухватиться за что-то - за этот колокольный звон, за кресты церкви, уносящиеся в небо, за дерево, покрытое снегом, за девочку, которую нечаянно толкнул, выходя из музея.
За девочку… Она напоминала кого-то - эти испуганные глаза, смешная косичка, делающая ее юной, несолидной и забавной… Он невольно улыбнулся.
И - повинуясь внезапно вспыхнувшему внутри непреодолимому желанию, пошел к храму.
Беда.
Каждый его шаг при попытке бегства от реальной угрозы отпечатывал это слово, делал его привычным, неразделимым с ним - "беда-беда-беда…".
И некуда было от беды укрыться.
Можно было просто сейчас набрать номер, сказать - приезжай и забирай, а там - Бог тебе судья. Но - и ему тоже. И почему-то ему не хотелось этого делать. Что-то там, в его душе, сопротивлялось, может быть, из-за того, что душа у него еще живая, еще не умерла, хотя он все делал, чтобы умертвить, уничтожить, истощить ее…
Беда.
Он дал милостыню нищенке - взглянул ей в глаза, показалось - они у нее хитрые, и там, на дне этих глаз, таилось знание о том, что беда для него - неизбежна.
Беда.
Толкнул тяжелую дверь, вошел в полумрак, вдохнул запах свечей - надеясь, что сейчас случится чудо и вот эта сопровождающая его беда исчезнет. Испугается тягучих церковных песнопений. Испугается дьякона с кадилом, который идет сейчас мимо него. Испугается слов молитвы…
Всех сирых и вдов Утешение, в бедах и скорбех помоще,
Священная и Непорочная Владычице Всепетая,
Приклони ко мне милосердие Божественного Сына,
Ходатайце спасения, припадая, взываю Ти:
Радуйся, Невесто Неневестная.
Хор пел, и он - сам удивляясь, понимал слова, хотя обычно воспринимал только музыку, но сейчас и в самом деле ему показалось, что это - протянутая ему рука, что это - связано с ним напрямую, адресовано ему. Он защитит Ее. А Она - его.
Нет, не потому, что он этого заслуживает. По молитвам другого. Другого человека, которого больше нет на земле…
На глазах даже слезы выступили - наступила тишина, слышались только тихие всплески разговоров, слабое, мерное постукивание кадила, чьи-то шаги… А потом начал что-то говорить священник - он не вслушивался, он все еще находился там, в пении, в молитве, обрывки фраз долетали до него против его воли.
- Молитва - это путешествие, которое приносит не волнующие переживания, а новую ответственность. Пока мы пребываем в неведении, ничего не спрашивается с нас, но как только мы что-то узнали, мы отвечаем за то, как употребляем свое знание. Пусть оно дано нам в дар, но мы ответственны за каждую частицу истины, нами узнанную, и как только она становится нашей собственной, мы не можем оставлять ее бездействующей, но должны проявлять ее в своем поведении. И в этом смысле от нас требуется ответ за всякую истину, нами понятую.
Он собрался внутренне - ему снова показалось, что это и есть ответ, ему надо молиться, и тогда - все изменится. Он будет свободен от этого преследования, и те, кто его преследует сейчас, просто растворятся в воздухе, их больше не будет, это они просто кажутся реальными, разве зло может быть таким реальным? Оно ведь - просто морок, оно - метафизическая субстанция, оно - лишь часть окружающего пространства… Но и добро - тоже… Сейчас ему про это думать не хотелось - он знал, что бежит от себя, бежит от окружающей реальности, сначала - просто размеренной, тихой, казавшейся ему не самой счастливой, но - по крайней мере удобной, и - в один час обрушившейся, ставшей сначала угрожающей, наполняющейся этой самой "бедой" и ее неминуемостью постоянно, понемногу, - и в конце концов превратившейся в кошмар.
А пребывать постоянно в кошмаре - невыносимо, так нельзя. Он сейчас сделает глоток, он немного подышит и вернется туда. Хотя… возвращаться ему не хочется.
Но - служба закончилась, он пошел к выходу. Слова еще хранились в душе, но потихонечку покидали ее, уступая место обычным голосам, веселому мату девочек-подростков, перебирающих тонкими, замерзшими ножками, шуму машин, и - слову "беда", которое потихонечку начинало заменять в его сознании слова утешительной молитвы.
Он вздохнул. Высоко закинув голову, посмотрел в серое небо. То ли пытался снова вспомнить молитвы, то ли пытался сдержать слезы отчаяния - он и сам этого не понял, только одно знал - все это взаимосвязано. Все - взаимосвязано.
Только надо это почувствовать и принять.
"Ничего не изменилось - та же массивная, черная лестница, тот же огромный пейзаж над ней - ветер поднимает волны почти к небесам, шторм, а там, на вершине горы - фигурка женщины… И я этот пейзаж всю жизнь любила, с самого детства, хотя художник наш, местный, неизвестный… И - как странно, что с этой картины музей начинается! Вроде это не местный пейзаж, где-то в Италии, и явно фантазия художника, только или самый первый директор музея был неисправимым мечтателем, или художник этот был ему близок по духу…"
Сколько Лика себя помнит - всегда, когда они приходили в музей, она очень долго здесь стояла, иногда воображала себя этой женщиной, однажды она перевоплотилась с такой силой, что почувствовала на лице капельки - брызги моря и ветер… И почему-то отчаянно хотелось прыгнуть туда, вниз, позволить бушующему урагану поглотить себя, стать частью этого бескрайнего моря, частью Вечности.