"Послание Христиана Розенкрейца:
Собаки бежали по следу Хасана.
Потеряны брюки, забыта рубаха.
Валяется ибн Саббаха белье
"Нет только Хасана!" – скулит собачье.Пурпурной коровы не видел я
И увидеть уже не надеюсь
Но вот что скажу я вам, друзья:
Лучше видеть её, чем быть ею.Собаке собачью собать!"
– Какая– то по. ень, – заметил вслух один из присутствующих Идиотов.
– Я бы вполне с вами согласился, если бы не одно "но". Первая строчка была написана на древнекитайском языке. Первое четверостишье – на древнеегипетском. Следующее четверостишье – по-русски. И последняя строка на санскрите. Согласитесь, что для какой-то по. ени слишком уж…
– Продолжайте, маэстро, – попросил председательствующий.
– Мы повели самостоятельное расследование, в результате которого выяснили, что стихотворение про пурпурную корову взято из великого "ILLUMINATUS" Роберта Ши (или Шея) и Роберта Антона Уилсона. Там же сказано, что автором этой "классической эридианской поэмы" является Джелетт Берджес. Но не в этом дело. В этой же книге есть Приложение Далет: "Хасан ибн Саббах и Черный Аламут", в котором говорится следующее: В 1090 году из исмаилитов Хасан ибн Саббах сформировал орден ассасинов. Еще до появления этого ордена у исмаилитов было 9 уровней посвящения.
По мере прохождения ступеней обучения неофитам открывалась доктрина, в сущности, единая для всех мистиков Востока и Запада, суть которой не может быть передана словами. Девятая ступень посвящения не имеет аналогов нигде, кроме тхеравады – довольно– таки суровой формы буддизма. На этой ступени искателю сообщалось, что даже его личное мистическое переживание должно быть подвергнуто анализу и критике, и, что нет наставника выше разума. Исмаилитский адепт – это тот, кто отказался превращать в идола даже случившееся с ним высшее мистическое осознание. Это атеист-анархист, не подчиняющийся никакой власти, кроме собственного независимого ума. Хасан считал, что большинство людей не имеют ни стремления, ни способности к интеллектуальной или духовной независимости. Он реорганизовал орден так, что "дурак" всегда оставался только на низших ступенях. В отличие от христианства, иудаизма и ортодоксального ислама, утверждавших, что отречение от своей веры – это непростительный грех, Хасан внушал своим последователям, что Аллах простит такую невинную ложь, если она служит для верного дела. Поэтому его приверженцы могли, выдавая себя за представителей любой веры, проникать в любой орден, двор или штаб. Когда Хасан ибн Сабах находился на смертном одре, он изрек: "Ничто не истинно. Все разрешено". В своей практике Хасан часто использовал смесь гашиша с другими наркотическими веществами…
– Ну, и что вы этим хотите сказать?
– Это же очевидно, коллега. Кто-то усиленно пытается нам намекнуть, что Псы или идущие по следу: во-первых, шли по следу Хасана ибн Сабаха; во-вторых, они потеряли суть среди формы, то есть, потеряли след. Хасан ускользнул от Псов, как ускользнул и от…
– А что думает об этом наш гость? – не дал договорить маэстро Улли председатель.
– Я? – удивился Трубопроводов.
– Ради вашего выступления и был созван этот совет.
– Но я…
После этих слов в Трубопроводова вошла неистовая сила Кобылы, и он заговорил, встав и поставив одну ногу на рунический унитаз:
– парвапороваоапа рплп авмвам выфамвыф аыфаааааафы еноенкооен керкрт 6гггг ппувп4цркещшшщ упуууурцерк укцукпкцуим56 выаврывараврыр???????????????????????????? куке ц5676ц 54г65 еёеенне, – откашлявшись, он продолжил, – "…Ќ€… ‚ Џ‘€•€Ђ’ђ€ћ € Џ‘€•ЋЂЌЂ‹€‡ "‹џ Ќ…ЏЋ‘‚џ™…ЌЌ›ЃҐа ќ. ‚‚…"…Ќ€… ‚ Џ‘€•€ЋЂЌЂ‹€‡ "‹џ Ќ…ЏЋ‘‚џ™…ЌЌ›ЃҐа ќ. ‚‚…"…Ќ€… ‚ Џ‘€•€‚‚…Ђ’ђ€ћ € Џ‘€•ЋЂЌЂ‹€‡ "‹џ Ќ…ЏЋ‘‚џ™…ЏЋ‘‚џ™…ЌЌЌЌ›ЃҐа ќ. ‚‚…"…Ќ€… ‚ Џ‘€•€Ђ’ђ€ћ € Џ‘€•ЋЂЂ’ђ€ћ € Џ‘€•ЋЂЌЂ‹€‡ "‹џ Ќ…ЏЋ‘‚џ™… Ќ€… ‚ Џ‘€•€‹€‡ "‹џ Ќ…ЏЋ‘‚џ™…ЌЌ› Ќ€… ‚ Џ‘€•€ЃҐа ќ. ЌЂ‹€‡ "‹џ Ќ…ЏЋ‘‚џ™…ЌЌ›ЃҐа ќ. ‚‚…Ђ’ђ€ћ € Џ‘€•ЋЂЌЂ"…Ќ€… ‚ Џ‘€•€Ђ’ђ€ћ € Џ‘€•ЋЂЌЂ‹€‡ "‹џ Ќ…ЏЋ‘‚џ™…ЌЌ› Ќ€… ‚ Џ‘€•€Ђ’ђ€ћ € Џ‘€•ЋЂЌЂ‹€‡ "‹џ Ќ… ›
Слова сами лились из уст Трубоповодова, сам же он наблюдал за этим, как бы, со стороны. Он чувствовал, что нечто похожее творилось и с Магометом, и с Христом, что вся эта вербальная муть произносилась лишь для того, чтобы, привлекая к себе внимание, создать условия для непосредственного распределения послания. И, если раньше произносимая пророками или богами ахинея ставилась во главу угла, то теперь, с изобретением нечитаемых кодов, истинные откровения будут передаваться на фоне нечитаемых слов, которые есть не более, чем отвлекающая от сути послания ахинея. Во время речи Трубопроводов парил где-то среди бесконечных высот познания, но, как только его уста замолчали, он вернулся в свое обычное состояние, безнадежно забыв всё, что открыла ему Кобыла, как пробуждающийся часто забывает о том, что происходило во сне. Он тоже еще не был готов бодрствовать.
– Что это было? – удивленно спросил председательствующий, когда Трубопроводов сел на свое место.
– Откровение Сивой Кобылы. К сожалению, она говорила нечитаемой кодировкой.
– И что она хотела этим сказать?
– Лишь то, что мы еще не имеем ключа для понимания её слов.
Мелиополис преобразился и стал похож на сказочный город, в котором возможно все. Недавно закончился снегопад, и город был укрыт, почти ещё не тронутым, белым покрывалом. Был легкий мороз без ветра – идеальная погода для прогулки.
Трубопроводов шел по знакомо-незнакомым улицам, позволяя ногам самим выбирать маршрут, и мурлыкал себе под нос какую-то песенку. Он был в прекрасном настроении, которое, совсем немного, омрачало, разве что, это странное свойство города: казаться знакомым в самых незнакомых местах.
Город словно забавлялся с людьми, создавая впечатление, будто ты знаешь его, как своих пять пальцев. Спроси тебя, и ты готов будешь поклясться, что знаешь каждый камень на любой из ближайших улиц, но, стоит тебя попросить, пусть, даже, в самых общих чертах описать, что находится за ближайшим поворотом, ты не сможешь ответить. Туристы относятся к этому по-разному. Одних это забавляет, других пугает, третьих приходится разыскивать, благо, на каждом углу установлены "Кнопки для потерявшихся", так, что, поняв, что ты окончательно заблудился, достаточно нажать на одну из низ… Местные жители, не способные свыкнуться с необходимостью постоянно помнить об игре города, попросту сходят с ума.
Внимание Трубопроводова привлекла афиша одного из бесчисленных кафе-театров, которыми так богат Мелиополис. Почти всегда кафе-театры – это милые заведения на несколько столиков, с небольшой сценой, на которой проходят нехитрые, но совсем недурные, представления. На афише красными буквами на абсолютно черном фоне было написано: "Закон торжествует". Никакой дополнительной информации указано не было. Почувствовав желание войти внутрь, Трубопроводов толкнул дверь.
Внутри, за любимым столиком, похоже, у неё везде был свой любимый столик, сидела Кобыла. Она самозабвенно курила сигару.
– Ты вовремя, представление начнется буквально через минуту – сказала она, когда Трубопроводов подсел к ней, – это тебе, – указала она на чашку горячего кофе, который принесли, буквально, перед его появлением, – тебя все еще впечатляют подобные штучки? – спросила Кобыла, сдерживая смех.
Трубопроводов, действительно, не мог свыкнуться с подобного рода "совпадениями", которые выглядели чем-то удивительным только потому, что психика Трубопроводова продолжала цепляться за восприятие событий в формате пространство-время, тогда, как, на самом деле, в Мелиополисе все происходило в вечности, как таковой.
Трубопроводов так и не смог понять объяснений Кобылы о том, что за пределами времени, а их встречи проходили именно там, все события "происходят" одновременно и мгновенно, и что, именно, сознание Трубопроводова наделяет их очередностью и протяженностью. После десятой попытки объяснений он признал это, как нечто, становящееся привычным.
Точно так же мы считаем понятными вещи, которые нам кажутся таковыми, исключительно, в силу их "повседневности", но, стоит нам только об этом задуматься, и мы начинаем осознавать, что произошла подмена понятий, и что понимание "привычного" всё ещё закрыто от нас за семью замками.
Мы привыкли к траве и деревьям; к банальным свойствам веществ, таким, как способность существовать в жидком, твердом и газообразном состоянии; к электрическому току; к жизни, наконец. На разве мы ПОНИМАЕМ что-нибудь из этих вещей и явлений?
– Зачем ты меня позвала? – спросил Трубопроводов, уже зная, что такие вот встречи с Кобылой не бывают случайными.
– Смотри на сцену, – сказала она, – то, что там будет, разворачивается для тебя.
На сцене царила абсолютная, бесконечномерная тьма.
Прозвенел колокольчик, и в кромешной тьме высветились лица двоих людей, скрытые фосфоресцирующими масками псов. Скорее всего, актеры были одеты в черные одежды, потому что, кроме этих масок, не было видно совершенно ничего. Публика, а к началу представления в кафе не осталось свободных мест, разразилась бурными аплодисментами.
Хлопок в невидимые ладоши заставил зал замолчать. Выдержав паузу, люди в масках псов начали свой диалог:
– Закон торжествует! – почтительно говорю я.
– Не верю! – возражаешь ты, – Посмотри вокруг! Разве ты не видишь расцвет преступности?! Милиция, полиция и спецслужбы во всем мире просто демонстрируют свое бессилие. Тюрьмы переполнены, а это настоящие криминальные университеты, единственные, кстати, из учебных заведений, гарантирующие своим выпускниками трудоустройство по специальности. Суды завалены делами. Законники только и делают, что усложняют, и так, уже, невозможные для соблюдения, кодексы. Карательная система обрушивается на головы невиновных… И ты говоришь…
– Да, – перебиваю я тебя, – Закон торжествует!
– Закон не может торжествовать, – вновь возражаешь ты, – да, и как он восторжествует, если вся огромная правоохранительная система живет и развивается за счет преступлений?! Разве пойдёт она на то, чтобы стать ненужной или, даже, просто менее необходимой?
– Ты прав, – соглашаюсь я, – Закон не хочет уничтожать преступность. Закон торжествует!
– Вот именно, что, не хочет, – подхватываешь ты, – ведь были примеры. Так, маршал Жуков за несколько дней покончил с бандитизмом в Одессе. Он выпустил на улицы города несколько сотен офицеров, одетых в шикарные одежды, и каждый желающий их ограбить расстреливался на месте. А в 60-годы в СССР поместили всех "воров в законе" в общие зоны, перевели на хлеб и воду, заставили работать, и грызться между собой, истребляя друг друга. И, если будет проведен массовый отстрел всех маститых бандитов и террористов, народ воспримет это на ура! Но Закон не борется с преступностью.
– Ты прав, – вновь соглашаюсь я, – закон не борется с преступностью. Он культивирует её, как земледелец культивирует хлеб. Ибо, являясь пищей закона, преступность позволяет ему расти, развиваться и набирать силу. Закон торжествует!
– Закон не может торжествовать, – повторяешь ты, как заведенный, – для торжества закона необходимы более простые, выполнимые законы.
– Ты глупец! – устаю я от твоих возражений, – Закон торжествует! И, если ты не можешь этого понять, вини свою слепоту. Закон торжествует, и я могу доказать тебе это, только сорвав повязку глупости с твоих глаз. Закон торжествует! Смотри: (после этих слов на месте тьмы появляется грандиозное сооружение, превосходящее любую фантазию, любую возможность его понять, описать, осмыслить…)
Крик благоговейного удивления вырывается из твоих уст.
– Смотри, – перехожу я на крик, – Ты видишь лишь фрагмент Его Величества Закона, но и его достаточно, чтобы выйти за рамки твоего убогого понимания. Смотри внимательно. Те точки, что движутся среди Его великолепия – это мы, люди, жалкие рабы Закона. Мы – атомы, из которых он творит свою плоть. И что бы мы ни делали – Закон торжествует! Только глупец, считает, что Закон должен ему служить. Только ставя свое ничтожество во главу угла, он может говорить, что Закон плох. Закон торжествует! И он великолепен!
Закон сделал то, что до сих пор не удалось ни одному Богу. Он перестал быть эгрегором, воплотившись в нашей реальности, как некий организм, огромное живое существо, состоящее из нас, как мы состоим из клеток. И каждый из нас выполняет свою работу. Все вместе мы действуем, как отточенный механизм. Юристы плетут все усложняющуюся паутину кодексов, которая является нервной сетью Закона. Парламенты и правительства – это защитная система Закона. Тюрьмы, полиция, суд – это его ненасытный желудок. Преступники – пища, а все остальные – среда обитания Закона. Закон эволюционирует, развивается, движется от простого к сложному… Закон торжествует. И он не просто живой, он разумный! И это научный факт. Но Закон торжествует и над наукой. Торжество Закона есть творчество!
Закон торжествует!
Закон торжествует над нами, когда мы вынуждены его соблюдать.
Когда мы его нарушаем, Закон торжествует над законностью.
Когда преступление раскрывается и преступник отправляется на смерть или в тюрьму, Закон торжествует над преступностью.
Когда в тюрьму или на смерть отправляют невинного, Закон торжествует над справедливостью и виной.
Закон торжествует над всем. ОН ТОРЖЕСТВУЕТ. А наши мораль, нравственность, жизнь или смерть, наука, бог, справедливость… не более, чем пыль под ногами его Торжества.
Закон торжествует! Таков Закон!
И ЧТО БЫ ТЫ НИ ДЕЛАЛ, ЗАКОН БУДЕТ ТОРЖЕСТВОВАТЬ НАД ТОБОЙ!!!
Проснулся Трубопроводов с головной болью и в состоянии жуткой депрессии. Хотелось повеситься или повесить кого-нибудь. Было около десяти часов вечера. В соседней комнате что-то праздновали шумной компанией, и Трубопроводов, который не хотел никого видеть, оделся и незаметно вышел из дома.
Ударивший в лицо морозный ветер отозвался резкой болью. На морозе у Трубопроводова всегда болело лицо.
– Когда же я, б. дь, сдохну! – с чувством произнес он.
Он не лукавил в своем стремлении к смерти, и будь он чуточку больше оптимистом, наверняка опробовал бы на себе один из способов безболезненного ухода из жизни. Но оптимистом, считающим, как большинство суицидников, что там уж будет, по крайней мере, не хуже, Трубопроводов не был. Наверняка, устроивший такую засаду здесь, этот долбанный садист небесный, будь он трижды проклят, какую-нибудь подлянку приготовил и там. Возникающая в минуты отчаяния ненависть к создателю переключала Трубопроводова на резервный источник энергии, позволяя ему пережить приступ депрессии.
Выйдя из дома, Трубопроводов пошел, куда глаза глядят. Минут через сорок он очутился на безлюдной, продуваемой всеми ветрами радуги, улице. Едва он поравнялся с одиноко скучающим деревом, с громким хрустом обломилась ветка и упала к его ногам. Вспомнив, что этот знак может быть приглашением, Трубопроводов остановился. Прислонившись к стволу, он решил ждать, что бы ни случилось, пусть, даже, до самой смерти. Не прошло и минуты, как Трубопроводов промерз до костей, но упрямая злость, или злая усталость, заставляла его оставаться на месте. Когда же он окончательно решил, что вот сейчас, наконец, сдохнет, на улице появился прохожий. Он шел в сторону примерзшего к дереву Трубопроводова.
– Привет, – сказал он, подойдя совсем близко, и, только по голосу, Трубопроводов узнал в нем Нубова, – давно ждёшь?
– Достаточно, чтобы проклясть свою судьбу, – ответил Трубопроводов.
– Здесь, недалеко, есть чайная. Там можно согреться и поговорить. Или ты предпочитаешь греться чем-нибудь покрепче?
– Более крепкие согреватели хороши уже в виде жирной точки, когда окончательно возвращаешься домой и больше в ближайшее время никуда не собираешься выходить. На улице алкоголь, расширяя сосуды, увеличивает теплообмен, а это более короткий путь к окончательному обморожению.
– Тогда будем пить чай.
– Честно говоря, – сказал Нубов, заказав белый пуэр, – ни за что бы не подумал, что иду на встречу с ТОБОЙ.
– Взаимно.
– Как ты там оказался?
– Вышел пройтись, а потом получил приглашение.
– Ладно, раз ты – значит, ты. Пей чай и слушай.
– Когда-то давно, – рассказывал Нубов, – на Земле жили люди. Настоящие люди. Это были выдающиеся существа, достигшие огромных высот на пути гармоничного слияния материи и духа. Даже наши боги кажутся по сравнению с ними жалкими дикарями. Но несколько миллионов лет назад случилась беда. Люди заболели страшной болезнью, влияющей на потомство. Начались уродства и, вскоре, не осталось ни одного полноценного человека. Человечество дегенерировало на глазах, не понимая причин своей гибели.
Однако, вскоре людям удалось понять, что неизвестный мутагенный источник находится на Земле, а не в самих людях. Поняв это, те из людей, кто не совсем еще потерял человеческий облик, покинули планету, обосновавшись в других мирах. Оставшиеся на Земле человекоподобные существа со временем, в большинстве своём, стали предками современных обезьян, но некоторые, дойдя до уровня палеоантроповых гоминид (предтеч человека), начали превращаться в современных людей.
Процесс превращения в людей ускорил пищевой кризис, наступивший в конце среднего плейстоцена. Этот кризис заставил наших предков пройти через стадию адельфофагии – умерщвления и поедания части своего собственного вида. Причем, сначала они приспособились убивать себе подобных, а потом уже, только, охотиться на животных. Именно наличие реальной опасности, исходящей от внешне такого же существа, дало возможность прачеловеку посмотреть на себя как бы со стороны, и привело к возникновению рассудка – наиболее уродливой разновидности разума.
И нынешнее человечество – это не единый вид, а семейство, состоящее из 4 биологических видов: хищных суперанималов (около 2 %) – предельно агрессивных потомков инициаторов адельфофагии; хищных суггесторов (около 8 %), проявляющих себя в качестве паразитов в отношении более хищных, в отношении с равными или более слабыми – как настоящие хищники; нехищный диффузный вид (около 70 %) характеризуется врожденным неприятием насилия. Это конформные, легко поддающиеся внушению люди, основная масса людей; нехищных неоантропов (около 10 %). Это менее внушаемые и наиболее развитые люди. О том, что это, действительно, разные виды, говорит и тот факт, что межвидовое скрещивание даёт дегенеративное, вырождающееся в последующих поколениях потомство.