Предупредив Ты, чтобы его рано не ждали, Трубопроводов поспешил к Вале, которая уже садилась за руль симпатичной иномарки.
В центре городка они нашли относительно приличное полупустое заведение, где не надо было перекрикивать музыку.
– С чего начать? – спросил Трубопроводов, когда они устроились за столиком, вооружившись кофе и пирожными.
– С родителей.
– Родители у меня были, – максимально серьезно изрек он.
– Что ж, это радует, – ответила Валя, благосклонно отреагировав на его шутку.
Она оказалась прекрасной слушательницей. К месту смеялась, к месту задавала наводящие вопросы. Она была сочувствующей, понимающей, внимательной… В результате Трубопроводов, в глубине души удивляясь себе, выложил перед ней всю свою подноготную, даже то, что он, обычно, не говорил никому.
– Мы закрываемся, – прервала беседу официантка.
– Может, продолжим у меня? – предложила Валя.
– С удовольствием!
Валя жила в собственном доме в одном из тех районов Москвы, где живут лишь безнадёжно богатые люди. По сравнению с соседними, дом был небольшим. Но он весь был пропитан роскошью, замешанной на идеальном вкусе. К тому же, Валя жила в этом доме одна.
– Хочешь чаю? – спросила Валя, растапливая камин.
– Если можно, зелёный.
– А черного у меня и нет. Я его не признаю.
– В последнее время, я – тоже.
На полу в гостиной был толстый ковер, и Валя предложила устроиться прямо на нём. Валя оказалась слишком близко, чтобы отказаться от попытки её обнять, но она мягко отстранилась.
– Подожди, чай не терпит суеты.
Но перейти к объятиям Трубопроводову так и не удалось. Едва он допил чай, его веки налились тяжестью.
– Это пиз… – только и успел подумать он.
Трубопроводов не сразу понял, что приходит в себя. Было холодно. И жестко. А еще трясло и подбрасывало. Глаза не хотели открываться. Так часто бывает, когда сон не хочет выпускать из своих лап.
– Семашко – услышал он искаженный репродуктором голос и подскочил, как ужаленный.
Действительность настолько не вписывалась в границы возможного, что казалась плодом обезумевшего воображения. Трубопроводов находился в салоне идущего по маршруту троллейбуса! Из одежды только простыня, которой он был укрыт. И, невероятней всего, было то, что ни водитель, ни пассажиры не обращали на него, ровным счетом, никакого внимания! Трубопроводов почувствовал, что сходит с ума. Его сознание не справлялось с обрушившейся на него реальностью, и нервные клетки начали медленно оплавляться. Он, буквально, увидел, как из его головы валит зловонный дым, как из сгоревшего трансформатора.
Совершенно не понимая, что он делает, Трубопроводов выскочил из троллейбуса. Он, даже, не заметил, что простыня зацепилась за двери, и он оказался на улице теперь уже абсолютно голый, как не заметил и того, что сбил с ног пытавшегося войти милиционера.
– Ни х… себе! – только и сказал тот.
Поддавшись приступу паники, Трубопроводов побежал, не разбирая дороги, не замечая ничего вокруг. Не заметил он и сотрудников милиции, выскочивших из остановившейся, чуть впереди, милицейской машины.
Пришел в себя он уже в отделении. Он сидел на стуле в обшарпанном кабинете. Рядом были люди в белых халатах. От лекарств голова была тупой, и он не понимал, чего от него хотят. Потом до него дошло, что его спрашивают уже люди в штатском, и он принялся подробно рассказывать, как познакомился на курсах с Валей, как она его опоила, а потом…
Ему не верили, кричали, били по лицу, но он продолжал стоять на своем. Он просто не был в состоянии врать или хитрить. Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы…
В кабинет без стука вошли двое мужчин в строгих черных костюмах.
– Федеральная служба контрразведки, – отрекомендовался один из них, сунув под нос ментам удостоверение.
– Это наш клиент, – безапелляционно заявил второй, показав на Трубопроводова пальцем.
– Одевайся, – сказал уже Торубопроводову первый, бросив ему на колени одежду, которую он принес в большом полиэтиленовом кульке.
У самого входа в отделение милиции стоял огромный джип с тонированными стеклами. Один из ФСК-шников сел за руль, другой, вместе с Трубопроводовым, заняли заднее сиденье. Включив сирену, машина рванула вперед.
Трубопроводову бросилось в глаза название улицы: "Б. Садовая". Классная, наверно, была эта Б., подумал он, удивляясь тому, какие мысли могут лезть в голову при таких вот обстоятельствах.
Проехав немного по "Б. Садовой", машина свернула влево и, уже через пару минут, оказалась в районе откровенных трущоб. Трубопроводов мог поклясться, что в одном из окон увидел голую задницу, высунутую в форточку. Вскоре машина выехала на набережную, и вид из окна стал значительно привычней. Переехав через реку, они очутились в блядско-туристской местности, с огромным количеством баз, ресторанов и прочих увеселительных заведений.
Свернув на едва заметную проселочную дорогу, затерявшуюся в зарослях камыша, машина, буквально, через минуту остановилась возле "Базы отдыха завода имени XIV пятилетки". Трубопроводова вывели из машины и, через служебный вход, провели в помещение ресторана, где вовсю шло празднование какого-то юбилея. Музыканты натужно пели про Владимирский централ. Но в сам зал ресторана Трубопроводов, разумеется, не попал. Его провели по служебному коридору и ввели в кабинет, на двери которого была табличка:
"Стоматологический кабинет. Прием ежедневно с 10–00 до 16–00". Наличие стоматолога в ресторане было столь абсурдно… хотя, о какой абсурдности можно вести речь в истории Трубопроводова?
Усадив Трубопроводова в кресло, ФСК-шники ловко зафиксировали его специальными ремнями так, что он, при всём желании, не смог бы пошевелиться. Все это он воспринимал, как бы, сквозь сон – все еще действовала отрава, которой его опоила Валя.
Один из ФСК-шников, назовем его Номер Первый, долго светил в глаза Трубопроводову фонариком, затем, покачав головой, сунул ему под нос пузырек с мутной жидкостью, пахнущей новыми кирзовыми сапогами. В голове начало медленно проясняться. Надев белый халат, Номер Первый сел возле Трубопроводова на стул, взял его руку за запястье и начал с умным видом следить за пульсом. Другой (соответственно, Номер Второй) подкатил медицинскую тележку, на которой, на белоснежной марле, были разложены всевозможные инструменты, которые, если верить кино, обычно, используют во время пыток. От этого зрелища Трубопроводова бросило в жар.
– Думаю, можно начинать, – сказал Номер Первый.
– Как ты, очухался? – спросил Трубопроводова Номер Второй.
Трубопроводов не ответил. Он хотел быть мужественным и достойным, но у него ничего не получалось. В его душе шла битва с паническим ужасом, которую мужество и героизм безнадежно проигрывали до полной капитуляции.
– Отвечай! – рявкнул Номер Первый.
– Я все расскажу, только ничего со мной не делайте! – завопил Трубопроводов.
– Ты слышал, он расскажет, – обратился Первый ко Второму.
Они оба громко заржали.
– Да ты и так уже наговорил, подумать только! Надо же быть таким идиотом, чтобы рассказать обо всем ментам! Тебя что, никогда не учили сначала думать, а потом уже болтать?
– Скажи спасибо, что мы вовремя тебя нашли, иначе пришлось бы тебе откровенничать до конца дней в психушке. Причем, далеко не в той, где обитают твои приятели.
– Подождите… Почему в психушке? – дошло до Трубопроводова.
– А ты сам подумай. Человек сначала бегает голым по улице, а потом рассказывает простым российским ментам, что в далекой Москве его напоили чаем, после чего он проснулся в Ростовском троллейбусе, преспокойно идущем по маршруту.
– Ты в Ростове-на-Дону, парень, и здесь никто и слыхом не слыхивал ни о мрукксах, ни о псах, ни о прочей ерунде, – весело сказал Номер Первый, дружески похлопав Трубопроводова по плечу.
– И, что бы о тебе подумали, сначала менты, а потом и нормальные психиатры? – участливо спросил Номер Второй.
– Как ты еще не начал делиться своими знаниями о псах или мрукксах?
– Да он просто не успел.
– Ладно, Трубопроводов Максим Олегович, – Номер Второй сделался вдруг серьезным, – это все – лирика. Оставим её поэтам и трубадурам. Перейдем к делу. Мы здесь, собственно, для того, чтобы сделать тебе предложение, от которого ты просто не сможешь отказаться.
Трубопроводов похолодел.
– Я все сделаю, только не бейте, – пролепетал он.
– Ну, нельзя же так, господин Трубопроводов, – укоризненно произнес Номер Первый, – зачем вы нас обижаете? Мы не бьем. Это хлопотно и не эстетично. Этим пусть милиция занимается. А мы – профессионалы. Да, чего говорить, скоро вы сами сможете оценить наши методы. А все это, – он обвел рукой комнату, – не более чем антураж. Нам нужна была биохимия страха, чтобы вы пришли в чувство.
– Нет, бить мы вас не будем, – поддержал его, тоже ставший серьезным, Номер Второй, – да, и отказаться вы, при всём желании, не сможете. Вы уж поверьте.
Первый взял шприц, наполненный на полкубика ядовито-оранжевой жидкостью.
– Больно не будет, – участливо сказал он.
Помазав руку спиртом, он сделал укол. От ужаса Трубопроводов закричал и, кажется, обделался.
– Я же говорил, больно не будет, – услышал Трубопроводов сквозь туман, быстро заполнявший его сознание.
Когда туман рассеялся, Трубопроводов обнаружил себя перед гигантской усеченной пирамидой, уходящей вершиной за облака. Она была высечена из монолитной хрустальной глыбы, по сравнению с которой даже Великие Пирамиды выглядели детскими игрушками. Это был Небесный Храм Богини, над которым парила Священная Книга С Нечетным Количеством Страниц, содержащая Единое Откровение Богини. И, хотя Откровение было Единым, каждый, на кого нисходила Благодать, понимал его своим, особенным образом. Несмотря на то, что Трубопроводов предстал перед Храмом впервые и никогда раньше о нём не слышал, всё это он, откуда-то, знал. Знал он и то, что в Храме его ждут.
Вход в храм находился за потоком чистейшей воды, стекающей с вершины Пирамиды. Это был Очищающий Поток, сквозь который предстояло пройти любому страждущему попасть в Храм. Скинув одежду, Трубопроводов встал под струи воды. Она была холодной, но это было, даже, приятно. Вода одаривала силой холода, без которой немыслима встреча с пламенем Жрицы Богини.
Изнутри храм был огромен. Фактически, пирамида была полым, тонкостенным сооружением, чудом продолжавшим стоять. Посреди храма находился алтарь, к нему пришлось идти целую вечность.
Алтарем служило ложе из густого золотистого тумана, на котором возлежала нагая Верховная Жрица Богини. По обе стороны от неё стояли верные слуги, одетые в длинные белые одежды. Подойдя поближе, Трубопроводов с удивлением узнал в Жрице Валю, а в слугах – Номера Первого и Второго. Кроме них, в храме царил Незримый Голос Богини, или Голос Откровения. На самом деле с голосом он не имел ничего общего, как не имел ничего общего со звуком или словами. Он всегда звучит вокруг нас, и те, кто имеет уши, воспринимают его, как Откровение. Все остальные – как звенящую в ушах тишину. И чем, уж точно, не может быть Откровение, так, это словом. Слова – это вотчина рассудка, инструменты, разложенные в помещении для прислуги, превращенной параумом в наших господ. Слова хороши, когда надо заказывать пицу, говорить о погоде, строить машины или обмениваться идеями… Но в мир Богини словам вход запрещен. И лишь глупцы пытаются мерить словами абсолютно все.
– Подойди, испей эликсир из моей чаши, – произнесла Верховная Жрица своим бархатным голосом.
Трубопроводова охватило приятное возбуждение. Эликсир стыда, способный даровать бессмертие, в своем первозданном виде из самой священной чаши! Этой чести удостаиваются только те, кому благоволит Богиня. Подойдя к алтарю, Трубопроводов преклонил колени. Приблизив к нему свое лоно, Жрица широко раздвинула ноги. Её Священная Чаша, освященная самой Богиней, была окрашена в алый цвет магического эликсира. Дрожа от небывалого возбуждения, Трубопроводов прильнул ртом к нежным краям Чаши. Во рту появился чарующий привкус крови. Храм наполнил экстатический смех Жрицы. Сознание Трубопроводова взорвалось тысячей термоядерных бомб. В священном экстазе он рухнул на пол.
Слуги Жрицы разом хлопнули в ладоши, и люди с масками вместо лиц, тоже одетые в белые одежды, внесли гроб из прозрачного кристалла.
Слуги Жрицы перенесли Трубопроводова в гроб. Несмотря на кажущиеся холодность и жесткость, он (гроб) оказался мягким, теплым и удобным. К тому же, в нем полностью исчезало ощущение тяжести тела.
Закончив с Трубопроводовым, слуги помогли Жрице подняться на ноги. Они надели на неё длинный плащ цвета крови и такие же бархатные туфли без каблуков. Подойдя к изголовью гроба, Жрица заговорила:
– Помазываю тебя Эликсиром во славу Богини, – торжественно произнесла она, начертав у него на лице Знак Богини, – и пусть это помазание откроет перед тобой Двери Тайн, сокрытые от нас Сном. Сон – это центральный секрет Атлантиды. Он более реален, чем то, что большинство людей считают реальностью как таковой. Глупцы, просыпаясь, думают, что пробуждение возвращает их из мира иллюзий, тогда, как, на самом деле, пробуждение отнимает у них последние крохи Осознания, погружая в реальность тупой слепоглухоты. И только Избранным позволено свободно парить в бескрайней чистоте первозданного сна. Но для этого мало иметь глаза и уши. Надо ещё уметь ими пользоваться.
И главный секрет заключается в том, что сон никуда не уходит. Он всегда здесь, сейчас, всюду. Сон подает знаки, плетет путеводную нить, но чувства бодрствующего человека слишком грубы, чтобы коснуться послания Сна. Бодрствование – это, всего лишь, шум чуждого нам ума. И те, кто знает, как призвать Сон, могут наблюдать, как он проступает сквозь реальность, подобно тому, как кровь или вода проступают сквозь ткань. Но тебе мало увидеть сон. Тебе надо пройти сквозь него, преодолеть, перешагнуть тот барьер, который он создал в твоем осознании. Ведь, ко всему прочему, Сон – это еще и сторож; и замок, который он запирает; и врата, запертые на этот замок; и стена, где находятся эти врата. Сон – это еще лабиринт…
Остальные слова Жрицы исчезли вместе с Храмом в густом тумане. Из тумана вынырнула слегка пьяная Кобыла.
– Сон, – продолжила она тему голосом лектора или экскурсовода, – это истинное лицо Атлантиды, которая погрузилась на дно подсознания, спрятавшись там от любопытных за нескончаемым шумом разума. Атлантида никогда не была островом. Она – паутина, сеть, сотканная из бесчисленного множества следов. Прорываясь сквозь ментальность, первопроходцы создают миры своих путешествий. Даже в повседневной жизни мы сами структурируем, так называемый, мир-в-котором-мы-живём, не понимая, что каждый из нас живёт в своем мире, в своей ячейке паутины, в своей клетке ума.
Взгляни, хотя бы, на свой дневник. Что ты делаешь? Ты выбираешь одно и отбрасываешь другое. Ты выкидываешь "неважное", фиксируешь "важное"… Но, если бы твои предпочтения были несколько иными, реальность стала бы, до неузнаваемости, другой. Ты никогда не думал о том, что когда-то Земля действительно могла быть плоской и покоиться на тех же слонах, потом уже стать круглым центром Мира, а уже потом – одной из пылинок безграничного космоса? Параллельный мир, перпендикулярный мир… Называй всё это, как хочешь. Все это – лишь паутина, наброшенная на тебя умом, лабиринт, по которому носятся твои собратья, лабиринт, который, и есть, Атлантида.
Все правильно. Атлантида – это огромный, безграничный лабиринт. Она повсюду. Её тень – вот все, что ты знаешь. Сама же она находится за пределами понимания, поэтому её невозможно найти. Атлантида – это территория, карта которой находится у тебя в голове. А Псы – это шулеры, играющие в карты. Они так и не сказали тебе, что алкхи наслали на людей болезнь для того, чтобы согнать их с насиженного места. Да, они прогнали их, заставили искать выход за пределы параума. Алкхи ударили по нему, так как, они считают его большим космическим тараканом или крысой: паразитом, которого следует уничтожать, по возможности ещё до того, как он успеет произвести на свет потомство…
В следующее мгновение Трубопроводова выбросило на улицу Мелиополиса. Город изменился до неузнаваемости. Он весь, словно бы, зарос "марсианскими джунглями" – именно это сравнение пришло в голову Трубопроводову. Всюду царило переплетение янтарно– золотистых "лиан" толщиной в человеческую руку, созерцание которых вызывало сильную головную боль и тошноту. Трубопроводов закрыл глаза, но это не помогло. Джунгли появлялись перед его внутренним взором, а головная боль только усиливалась. Трубопроводова стошнило на тротуар прямо под ноги какой-то старушке. В голове прояснилось настолько, что он понял, что пора убираться – он привлекает к себе слишком много внимания.
Пробурчав извинения в пустоту, Трубопроводов побрёл, куда глаза глядят. Его пошатывало и встречные прохожие уступали ему дорогу, принимая за пьяного или наркомана. Постепенно Трубопроводов понял, что "джунгли" существовали всегда, вот, только, он, как и подавляющее большинство двуногих обезьян-переростков, не видел их из-за шор, надетых на глаза в минуту рождения. Переплетения лиан образовывали знаки, из которых складывалась картина путеводителя по лабиринту сна. Знаки открывали перед ним Путь, и Трубопроводов решил следовать Пути, пока у него хватит сил.
Он почти выбился из сил, прежде, чем пришло Понимание: Путь создавался каждым его шагом. Любое направление было равноценно истинным любому другому направлению Пути, и все вместе они образовывали Лабиринт, заново сплетающийся с каждым новым шагом идущего. И каждый идущий видел впереди себя следы Истины, той самой, за которой отправился в путь. И каждая истина была именно такой, какая могла заставить идущего бежать вслед за ней до смерти, до полной потери сил, до полной передачи себя этому Лабиринту, для которого идущий был не более, чем кормом.
Вот, и дверь по ту сторону лабиринта была, всего лишь, одной из истин, ничуть не лучше и не хуже других: ведь лабиринту было глубоко плевать на то, что заставит человека бежать вперед, отдавая ему всю свою жизнь: еще один стакан, еще одна Нобелевка, еще одна жертва во имя веры или еще одно сотворение империи…
Но Трубопроводову не было все равно. Он больше не хотел блуждать среди бесконечных сплетений лабиринта, больше не хотел кормить его годами собственной жизни, больше не хотел…
Он сел прямо на тротуар, обхватил голову руками и закричал:
– Истины нет! Есть только версии.
В следующее же мгновение лабиринт рассыпался на мелкие осколки, как витрина шикарного магазина от удачно запущенного камня. Трубопроводов оказался наедине с ничто…
Слова Глории доносились до Трубопроводова гулко, как из бочки. Жутко воняло чем-то, предельно тошнотворным. Но из-за пульсирующей в голове боли открывать глаза, шевелиться, вставать с постели, ему не хотелось.
Глория подошла к Трубопроводову.
– Вставай, лежебока, – сказала она, щипая его за живот.
– Ай! – Трубопроводов вскочил.