Вернуться домой, смешать шотландский виски с домашним малиновым вареньем, купленным на Киевском рынке в Москве, с крепким чаем и молоком, а потом уже лечь в постель - в собственную! И проспать завтра часов до двенадцати. Тоже неплохо. Виктор опять прислушался. Сердце частило, торопилось, спотыкалось.
Ну и что? Какое из двух решений лучше? Ответа Виктор по-прежнему не знал. Он разозлился: угораздило зациклиться на проблеме, не стоящей выеденного яйца!
Наконец объявили регистрацию.
* * *
Я напрасно согласилась выпить кофе в кабинете у начальника! Надо запомнить раз и навсегда, что с Игорем я распиваю только чай и алкогольные напитки. Он, по обыкновению, жахнул мне от большой любви две ложки растворимого на чашку. Любим мы с ним потрепаться обо всем на свете, отвести душу. Тем более сегодня было о чем: такие у нас интересные новости!
Теперь мне плохо. Так плохо, что хоть плачь, хоть кричи, хоть кидайся на стенку - не поможет. От кофе у меня всегда учащается сердцебиение и повышается тревожность. Но сегодня это не простая тревожность. Это паника! Мне невыносимо страшно, словно бы в эту минуту совершается нечто ужасное, непоправимое.
Маме позвонила - с ней все в порядке. Позвонила соседке по квартире - соседке снизу. Уверяет, что ни потопа, ни пожара в доме не наблюдается, и дверь наша плотно закрыта. О чем, о ком мне еще так беспокоиться? Нашла предлог, позвонила Малышкиной маме - матери девочки Насти, с которой занимаюсь английским языком. Поболтали немного. Настя сидит дома с бронхитом, читает адаптированного Фенимора Купера.
Скоро буду дома. На работе пробыла каких-нибудь часа три. Зачем ходила?! Посмотрю новости. Может, землетрясение, или теракт, или еще какой катаклизм?
Нет, кофе это, кофе. Но как же душу рвет! Сердце из груди едва не выпрыгивает, будто бежать хочет, да не знает куда. И слезы… Слезы в горле… уже в носу… Только не в глаза! Надо до дому добраться. Не хочу я домой. Бежать куда-то хочу, а куда - не знаю. Бежать, и плакать на бегу, и кричать: "Помогите!" или "Подождите!".
Вечером со мной творилось что-то странное, и виной тому уже был не кофе. Я пришла домой и рыдала взахлеб почти до маминого прихода. Хорошо, что она позвонила с работы и у меня было время привести себя в порядок. Сразу после ужина я, сославшись на давящую погоду, ушла в свою комнату, чтобы лечь, и тихонько проплакала еще полночи. Мне все жалко было кого-то, но я никак не хотела признаться, что жалею саму себя. Душа просто надрывалась от боли. Я так и не смогла уснуть.
В три ночи хамски позвонила Веруньке. Какое счастье, что Верка готова работать подругой круглосуточно! Более того, она и вправду долго не спит. Подруга сказала, что уже собралась ложиться, но не прочь потрепаться еще часок-другой. Как ее муж такое терпит?!
Верка была пряма. Диагноз поставила быстро и непреклонно: "хронический недотрах".
Я попыталась сопротивляться:
- Верочка, ну почему именно сегодня так… так плохо?
- У тебя сегодня который день? Ну-ну, соображай! День Красной армии, я правильно догадалась?
- Ах да, конечно… Но… Но почему вчера так не было?
- Тебе изложить биохимию этого дела? Я могу напомнить, чему в институте учили.
Я вздохнула:
- Да ладно, не надо… А почему в прошлый раз так не было? И в позапрошлый?
- А когда ты в последний раз… Как бы тебя спросить, чтоб не оскорбить твой нежный слух?
- Ладно, Вер! Что ты выставляешь меня барышней-недотрогой? Я не помню, когда последний раз. Давно. Еще в Лондоне, когда училась. Был такой Андрей, наш, из эмигрантов последней волны. Я тебе, наверное, рассказывала.
- Нет. Расскажи.
- Какое это имеет значение? Давно дело-то было… Отличный парень. Надежный, верный, ласковый, как молодой бычок. Интеллекта, такта, внимательности - столько же. Сколько у молодого бычка. Напористый, но такого доброго и порядочного наищешься…
- Я тебя о его порядочности спрашиваю?
- В остальном… Мы расстались быстро по моей инициативе, и я ничуть об этом не пожалела.
- Ясно. Значит, не меньше четырех лет прошло? Ты понимаешь, что это может иметь катастрофические последствия для твоего здоровья? Вот откуда у тебя хроническая депрессия! Надо срочно что-то предпринимать.
Верунькино бескомпромиссное здравомыслие меня в конце концов убаюкало.
- Хорошо, Вер. Только не волнуйся. Завтра начну… - бормотала я, зевая и еле ворочая от усталости языком.
Заснула около шести, зато глубоко и спокойно.
* * *
Виктор до упора откинул назад спинку изумительно мягкого кресла, посмотрел в иллюминатор - в черноту зимней ночи, прорезанной шереметьевскими огнями.
"Слушай свое сердце!"
Сердце колотилось о грудную клетку с недвусмысленным намерением вырваться на свободу и побежать куда глаза глядят.
Может, нельзя лететь этим рейсом? Катастрофа, теракт? Ну, тогда… Разве можно отказываться? Какой будет красивый финальный репортаж: мой собственный или уже обо мне.
Виктор за усмешкой старательно прятал от самого себя… не равнодушие к смерти - мечту, приятную фантазию о быстром и близком конце.
Впрочем, вся эта возня с навязчивым и невразумительным внутренним голосом стала слишком напоминать бабью истерику.
Когда ремни были пристегнуты и самолет медленно покатил своим извилистым маршрутом к взлетно-посадочной полосе, Виктор окончательно успокоился: он принял единственно правильное решение; другое было бы весьма эксцентричным и абсолютно неразумным.
Англия встретила их не лучше, чем проводила Россия: ледяным ветром, сыростью, колючей снежной крошкой вперемешку с дождем. Холодная выдалась зима. В мельтешении ночных огней они не сразу нашли служебную машину, ожидавшую их в аэропорту.
Вначале подвезли Гарри: тот жил на северо-востоке - как раз по дороге из Хитроу.
Виктор остался ждать в машине, привалившись в угол на заднем сиденье и стараясь унять ознобную дрожь хотя бы настолько, чтоб не стучали зубы.
Когда до него самого дошла очередь выходить из машины, он с огромным трудом выбрался из уютного салона: тело будто опутали веревками. Водитель уже держал наготове его вещи, извлеченные из багажника, - хотел было передать их владельцу, но, увидев, как медленно тот отлепляет себя от дверцы автомобиля, спросил сочувственно:
- Вам помочь, сэр?
Виктор благодарно кивнул. От этого короткого движения голова стремительно закружилась, в глазах разлилась чернота.
* * *
Я включила чайник и снова подошла к окну. Оглядела заснеженный двор. Валентина Антоновна из вивария спешила в другой корпус; в руках - большая клетка с крысами. Идти по свежевыпавшему снегу в распахнутом пальтишке с громоздкой ношей было трудно, она переваливалась с боку на бок, острые каблуки ее сапог подворачивались, вязли в снегу. Навстречу ей шли двое: Лев Иванович, начальник управления, и какой-то майор - лицо знакомое, но имени не помню. Лев Иванович вышагивал в папахе и теплой зимней шинели, а майор семенил впереди в одном кителе и легких ботинках - видно, поленился одеваться. Они шли каждый по своим делам - не вместе, но с высоты моего четвертого этажа выглядели анекдотичной парой из какой-нибудь социальной драмы позапрошлого века. Больше никого и ничего. Я разочарованно вздохнула.
Третий день подряд прихожу на работу ровно к десяти часам. К двенадцати уже непереносимо хочется есть. Я молча принялась доставать принесенные из дома бутерброды. Ленка, которая сегодня тоже хандрила, так же молча стала готовить на стол.
Я первой нарушила безмолвие, невольно заговорив о том, что более всего интересовало меня:
- Телевизионщиков опять нет!.. Как думаешь, они приедут?
- Я думаю, что тебе лучше забыть об этом. Они не приедут! - отрезала Ленка в своей категоричной манере.
- Почему? - тупо спросила я, не в силах замаскировать тоскливую интонацию.
- Потому что им нечего делать в нашей дыре.
- Но ведь они сюда собирались. Приезжали договариваться.
- Вот именно. Приехали, посмотрели - и им хватило двух часов, чтобы понять, что нечего тут искать.
- Начальство сказало, они вернутся, их интересует наше славное прошлое. И тревогу пока никто не отменял.
- Верь больше! Пошпионить хотели; увидели наше запустение, поняли, что поживиться нечем, и смотались.
Еще утром в понедельник Лев Иванович устроил общее собрание коллектива управления и снабдил нас подробными инструкциями по поводу того, как себя вести в общении с иностранными телевизионщиками. Что говорить, о чем умалчивать, что им показывать и как сберечь единственную на данный момент государственную тайну, находящуюся в нашем распоряжении, - что наш славный научный центр с богатыми традициями и великим прошлым дышит на ладан.
- Лен, я тогда, наверное, не останусь! - сказала я, нарезая тонкими ломтиками пахнущий далеким летом свежий огурец.
Я спиной чувствовала, как напряглась Земляникина. Правда, ахов и охов я от нее не ожидала, иначе ничего не стала бы говорить. Я еще ничего для себя не решила, но мне не нужно, чтобы кто-то меня уговаривал.
- Что ты имеешь в виду? - мрачно спросила сослуживица.
- Я имею в виду, - сказала я, взявшись за свежую помидорину и не оборачиваясь, - что, если они так и не приедут, я, может быть, уйду с работы. Грустно, что мы совсем уж никому не нужны и неинтересны.
- Куда пойдешь? - деловито осведомилась та.
- Не решила еще. Я и уходить-то еще не решила. Если уволюсь - начну искать другое место. Не могу одновременно… - Я задумалась, почему, собственно, не могу, и вслух произнесла ответ: - Сил нет!
- Но ты знаешь, чего хочешь?
Я улыбнулась, повернулась к Лене:
- Замуж хочу!..
- Делов-то… - протянула Земляникина.
- …Только за очень хорошего человека, за любимого, - уточнила я.
- Размечталась, - закрыла моя сослуживица лирическую тему и продолжила допрос: - На что жить собираешься? Тебе хватит Малышкиных уроков?
- Не хватит. Но меня это совершенно не волнует.
Я задумалась: ну как объяснить?!
- Понимаешь, я давно разучилась оставаться без денег. Я, наверное, очень прижимистая. Вроде бы и не коплю специально, но в кошельке всегда найдется что-нибудь на черный день. Иной раз кажется - все потратила; иду в магазин, думаю, как бы на буханку хлеба наскрести, заглядываю в кошелек - а там полтинник завалялся!
- Все ищут неразменную купюру, а она у тебя, оказывается! - недоверчиво засмеялась Земляникина.
- Лен, поверь, я не хвалюсь. Хвалиться-то нечем. То, что я не умею считать деньги, - это же плохо. Но, с другой стороны… Понимаешь, я бывала в очень тяжелых ситуациях. Гораздо хуже, чем нынешняя. Вспомнить страшно, как я в Шотландии… без работы, без жилья, с непродленной визой в паспорте… Я разучилась бояться. Разучилась бояться нищеты: от сумы да от тюрьмы никогда не зарекаюсь. Приспичит - пойду с сумой. Я теперь гораздо больше боюсь бессмысленной работы, бесполезного существования. С Малышкой заниматься - в этом есть смысл, а мы тут что?
- Ну, поставь какой-нибудь гениальный эксперимент, - неуверенно предложила сослуживица.
- Я, Лен, конечно, талантлива, но не гениальна. Я не могу поставить эксперимент, который не требовал бы материальной базы и материальных же вложений. А все, что смогу придумать и провести, будет никому не нужной кустарщиной!
Неопределенная полуулыбка на лице собеседницы, как зеркало, отразила мою ложь.
- Лен, я хочу дома сидеть и… детей… воспитывать, - признала я очевидное и, конечно, расплакалась. - И мужу рубашки гладить, - добавила до кучи еще одну извечную бабью мечту и побрела к раковине - смывать тушь.
Земляникина на мой концерт реагировала стоически: привыкла. Она как ни в чем не бывало продолжила расспрашивать меня в рамках интересующего ее вопроса:
- Ты правда собираешься уходить? И правда из-за этих иностранцев?
- Я еще не знаю, соберусь ли. Но правда из-за них. Когда сказали, что у нас будут снимать, в этом было что-то такое свежее, радостное, необычное. На контрасте сразу высветились все наши бестолковые пустые будни. То есть, извини, мои - не наши. Это я свою жизнь не умею расцветить и наполнить. Я буду учиться…
Чтобы отбить атаку депрессии, достала из рукава дубленки свой любимый шарфик и обмотала его вокруг шеи. В таком виде, с уже высохшими, хотя еще красными глазами, села за стол. Мне было стыдно за неуместный рев и испорченное перед едой настроение. Чтобы сгладить неловкость, болтала больше обычного. Мы снова вернулись к теме "неразменной купюры".
- Кстати, Лен, ты заметила, часто стали попадаться бумажные деньги с какими-нибудь красивыми надписями. Я много раз встречала - с готическими надписями, непонятными.
- Разве? Я не приглядывалась.
- В новостях говорили, что такая надпись - примета "неразменной купюры".
- Подделки.
- Ну, разве я говорю, будто держала в руках настоящую?
- Да нет никакой волшебной купюры. Я лично ни секунды не верю, - заявила Земляникина. - Людям просто не о чем поговорить, вот и придумывают всякую ахинею.
- Мне кажется, слухи имеют под собой почву. Но это чисто психологический феномен. Большинство людей во всем мире так живет - от зарплаты до зарплаты. Все, что есть в кошельке, должно быть потрачено! Для того и кошелек. Другое дело - отложить что-то на черный день. Но это - сумма неприкосновенная и лежит, как правило, не под рукой. Все, что под рукой, растрачивается, причем, как правило, чуть раньше, чем ожидается новое поступление.
- Тогда берешь из копилки.
- Нет! Копилка вообще не учитывается. Кто учитывает копилку в текущих расходах, у того, считай, нет копилки. Это я такая, кстати! Многим в копилку вообще положить нечего.
- Так в чем же феномен?
- Когда деньги подходят к концу, в мозгу срабатывают сторожевые центры, и человек, совершенно того не сознавая, позволяет резервной сумме завалиться за подкладку. Эта резервная сумма у каждого своя. У меня вот полтинник, у бедного - десятка, у олигарха - несколько полузабытых миллиардов в каком-нибудь задрипанном хренландском банке… То есть человек создает небольшой запас, сам того не сознавая.
- Ну, есть же люди, которые это делают вполне осознанно: расписывают свои расходы на месяц вперед…
Земляникина не бросилась громить мою идею с порога, значит, нашла в ней что-то созвучное своим мыслям. Иначе бы камня на камне не оставила от моих рассуждений.
- Есть, - вздохнула я, - таких обычно называют прижимистыми жадными жмотами.
Сослуживица не возразила, задумчиво помолчала несколько секунд.
- Слушай, а почему бы тебе об этом статью не написать? Это же интересно! Тема у всех на устах. Напиши заметку в какую-нибудь газету. Гонорар получишь.
Я осторожно улыбнулась и не стала притворно отнекиваться, что я, мол, ничего такого никогда в жизни не делала и поздно начинать. Меня зацепили ее слова, вызвав давно забытый, оставленный во временах далекой юности кураж: почему бы не попробовать?!
- Большой гонорар? - меркантильно поинтересовалась я.
- Не знаю, - Лена задумалась, - я вот что, я у своей подруги спрошу, Нельки; она в газете главным редактором работает. Кстати, она возьмет статью, если ей понравится. Я уверена!
- Какая газета-то?
- Ты не знаешь. Ее для русскоязычных эмигрантов в Европе издают. У меня дома лежит номер, принесу - увидишь.
Я очень благодарна Ленке. У меня впервые за несколько лет притупилось отвращение к чистому листу бумаги настолько, что сегодня я села за письменный стол и набросала план статьи. Я все время о ней думаю: как и что написать. Мне интересно это сделать! Хотя уверена, что подобная акция - разовая и заниматься этим всерьез я бы не стала.