* * *
Первым ощущением, которое он осознал, просыпаясь, была приятная истома во всем теле - как во время отдыха после тяжелых физических нагрузок. Теплые и влажные простыни прилипли к коже. Значит, температура, наконец, спала, вышла испариной. Он неудобно лежал на спине. Хотелось перевернуться на бок и вновь погрузиться в дрему. Но некое неосознаваемое любопытство заставило его приоткрыть веки. Глаза не сразу сфокусировались, перед ними висела однородная салатного цвета пелена. Сделав некоторое усилие, он повел взглядом по сторонам.
"Пелена" оказалась нежно-зеленого цвета потолком, переходившим в более насыщенную по цвету оливковую стену довольно просторного и довольно пустого помещения. Виктор не успел увидеть трубочку капельницы у своей руки, как сообразил, где находится. Не удивился, сразу вспомнив свое обморочное падение у дома. Подумал: "Интересно год начинается: за один месяц - второе падение…"
Ему объяснили, что несколько часов он был без сознания, в критическом состоянии. Потом кризис, к счастью, миновал, он ненадолго пришел в себя - Виктор вспомнил, как на какое-то мгновение просыпался среди ночи, - и спал еще несколько часов. Врач отчитал его за небрежение к собственному здоровью и, в особенности, за неумеренное, без разбору потребление сомнительных лекарственных средств.
Виктор выслушал отповедь покаянно: грузить врача подробностями своей особой ситуации не хотелось. Попытался выяснить, не отпустят ли его домой уже сегодня. На самом деле он торопился не домой, а на работу, но предпочел умолчать об этом. Медики - и сестра, дежурившая рядом, и врач, который вел беседу, - обиделись: напомнили, что вытащить его с порога того света стоило им немалого труда и бессонной ночи.
"Вам следует провести в клинике минимум две недели, если хотите избежать очень серьезных последствий", - отрезал врач. Виктор внимательно выслушал предостережения доктора, подкрепленные свеженькими строчками многоканального самописца, и с глубоким сожалением признал: лучше потерять две недели на восстановление - почки, сердце и прочий ливер ему еще пригодятся в работе.
Следующим номером программы после выяснения нерадужных перспектив стало общение с руководством и подчиненными и обеспечение информационной безопасности: все должны думать, что Виктор Смит просто ушел в отпуск. Человек мирно отдыхает в уединении. Не хватало всем и каждому объяснять, как он чуть не умер от банального гриппа. Позорище!
На самом деле Виктор понимал, что его имиджу гораздо меньше вреда нанесет внезапная болезнь, - домохозяйки будут его жалеть, завалят почту пожеланиями скорейшего выздоровления! - нежели неурочный отпуск - с чего бы?! Но переломить своего отвращения к огласке каких-либо событий личной жизни не мог.
В прежние времена, когда он только приобретал широкую известность, коллеги не раз подкатывали к нему с микрофонами или диктофонами и просьбой рассказать что-нибудь о себе. Он всегда отказывал - вежливо, но категорично.
Вначале его позиция воспринималась в штыки: бранили за снобизм, предполагали, что он скрывает страшные и некрасивые тайны. Пытались прижать к стене, задавая вопросы в форме предположений совершенно нелепого и порочащего содержания тина "А правда ли, что?..". Виктор стискивал зубы и на все лады повторял, что комментариев не последует, даже когда требовалось всего лишь бросить коротенькое "нет".
Со временем с его замкнутостью смирились и коллеги, и зрители. Потом к ней привыкли. Благодаря твердости своей позиции Виктор выиграл битву сравнительно быстро. И вскоре, благодаря ненавязчивому, теплому обаянию его имиджа, в его упрямом молчании нашли достоинство, стали называть "аристократичным". На следующем этапе появились даже подражатели. Виктор очень смеялся, когда об этом узнал.
Своей неприязни к публичности он постоянно находил подкрепления в жизни: много раз, по его наблюдениям, огласка даже самых невинных обстоятельств приводила ее жертв к неприятным последствиям. После прошлогоднего скандала он вообще стал дуть на воду.
В тот раз обжегся не он лично, но Виктор остро чувствовал свою причастность к делам компании в целом. Тем более что досталось его хорошей знакомой - Бетти Николсен.
Летом прошлого года один грязно-желтый журнал, специализирующийся на скандальных историях про знаменитостей, грубо вторгся в личную жизнь Бетт. В тот раз они перешли рамки законности, так как в ход пошли подслушивающие устройства, подкуп сотрудников и другие элементы шпионажа. Все лежало на поверхности, и тем не менее невероятно трудно было собрать реальные доказательства вины сотрудников журнала. Разбирательство по этому делу тянулось до сих пор, выматывая все нервы Бетт, поскольку ей снова и снова приходилось публично полоскать собственное белье. В той истории для Виктора по сей день оставалось много непонятного и тревожащего.
Бетти скандал обошелся очень дорого: мимолетная интрижка, которая могла ни во что и не перерасти, раздутая желтой прессой, привела к тому, что муж развелся с ней и отсудил у нее дочь. Слава богу, ей еще удалось отстоять право воспитывать сына. Все сотрудники компании, знавшие ее лично, дружно ходили в суд и доказывали, какой она прекрасный, ответственный человек и нежная заботливая мать.
Виктор постоянно примерял эту историю на себя. Ему изредка даже снился одинаковый сон: как будто у него самого были любимые жена и дети, и все эти сокровища он потерял из-за нелепой журнальной публикации.
Виктор несколько дней провалялся в клинике, прежде чем к нему в палату допустили Гарри.
- Какое у тебя впечатление от последней пресс-конференции? - спросил Виктор.
- По поводу "неразменной купюры"?
- Да. Меня интересует твое общее впечатление.
- Хочешь сравнить со своим собственным? Ладно. Ты заметил, как долго она шла?
- Мне она показалась бесконечной, но при моем тогдашнем состоянии это не удивительно.
- Она и была бесконечной. Я имею в виду, что организаторы не собирались прекращать ее по своей инициативе. С нами официально попрощались, только когда ни один из присутствовавших журналистов в течение минуты не задал ни одного вопроса.
- Значит, мне не почудилось.
- Я думаю, они попытались вытащить у нас припрятанные козыри.
- Информацию, которой они сами не располагают, а журналюги вынюхали?
- Ну да.
- И как, удалось? Прозвучало там хоть что-нибудь такое: неожиданное, новое?.. Конечно, это моя задача - содержание, а твоя - картинка, но, честно говоря, я ни черта не соображал. Потом посмотрю полную запись, но ты мне пока от себя скажи.
- В вопросах ничего нового не было: тема обсосана до белых костей. Самым интересным оказался твой.
- Какой?
- Ну, помнишь, ты спросил, имеет ли купюра, если таковая существует, особые приметы?
- Смутно. А что в вопросе такого уже интересного?
- В этом, извини, ничего. Тут информативным был ответ: да, мол, предположительно, на купюре всегда имеется нетипографским способом сделанная надпись.
- Какая?
- Вот! Сейчас ты задаешь стандартный вопрос, такой у всех присутствовавших вертелся на языке. А тогда ты спросил другое. Помнишь?
- Нет. Не помню. Что?
- Ты спросил: "Каким шрифтом?" Народ рты пораскрывал. А те как ни в чем не бывало: да, мол, данные о содержании и размере надписи противоречивые, а шрифт всегда старинный!
- Ничего себе! Такая жирная примета!
- Толку от нее, как я понял, пока никакого. Тем более что тип шрифта никто определить толком не может: кто видел готические буквы, кто старославянскую вязь и так далее. Но как ты догадался про шрифт, Виктор? Или… то не была догадка?
- Я тебе даю честное слово, Гарри, то была частая случайность, совпадение. Я не располагал никакой информацией!
- Смотри, Виктор, как бы эта случайность не вышла тебе в Москве боком. Там, я думаю, в подобные совпадения не настроены верить, даже, в отличие от меня, под твое честное слово.
- Да… Ну, посмотрим… Кстати, мне скоро позволят смотреть телевизор. Принеси, пожалуйста, полную запись этого действа.
- Хорошо.
- Придется нам взяться за разработку этой темы… Да, Гарри, а почему пресс-конференцию созвали экстренно? Что экстренного произошло? Я, кажется, и это пропустил.
- Ничего ты не пропустил. Никакой срочности не было. "Участились попытки… Провокации… Банки волнуются… Вкладчики нервничают… Надо успокоить общественность…" и тому подобное. Наверняка что-то случилось, но об этом нам так и не сказали. Знаешь, по-моему, ребята здорово развлеклись: им спешно понадобились новые идеи, зацепки - и они устроили бесплатный мозговой штурм с привлечением не самых тупых голов со всего мира.
Виктор слабо улыбнулся.
- Смешно.
"Я чувствовал, что делать там нечего и ходить на это мероприятие незачем!" - подумал он. И вдруг сообразил: "Слушай свое сердце" - вот оно! Вот это о чем!
* * *
У нас новости. Да такие, что приятными никак не назовешь. Я почти шутила, когда говорила Земляникиной о возможности своего ухода. Оказалось, как в воду глядела или накаркала. Сегодня после пятиминутки у генерала Игорь собрал сотрудников отдела и сообщил, что нас расформировывают. Совсем. Институт перестанет существовать. Как говорится, ничто не предвещало. "Да невзначай, да как проворно!"
Игорь говорит, это не просто так. Они из-за телевизионщиков так поторопились. Я была права: стыдно нас показывать. Как-то вдруг всем стало очевидно, что мы давно никому не нужны, что никакой от нас пользы. Все прежние достижения Центра наследники давно растащили, исправили и осовременили.
Расформирование - дело долгое, мы еще минимум полгода будем числиться в штате. Но ходить на работу уже никто не будет. Вероятно, некуда будет ходить, потому что помещение заберут раньше.
Как скоро все произойдет, пока не известно.
А хорошо бы подольше. Уходить собиралась.
Теперь думаю: хорошо бы подольше продержаться!
* * *
- Привет, Виктор! Как отпуск? Ездил куда-нибудь?
Он еще не успел захлопнуть дверцу автомобиля, когда его окликнула Бетти Николсен, стоявшая на тротуаре у дверей студии. На руках Бетти почему-то держала ребенка лет пяти.
- Ты что-то не выглядишь отдохнувшим.
Виктор улыбнулся. Почему бы и не сказать правду? Вернее, строго дозированную ее часть.
- Весь отпуск проболел: подхватил в России грипп.
- Сочувствую! Это гнусно, когда отпуск пропадает. Хотя я бы, пожалуй, не отказалась поваляться недели две в постели, можно даже немножко покашлять, но чтобы без высокой температуры. А еще бы лучше просто напиться как следует и забыться. Устала, как собака.
Виктор опять улыбнулся. Он разглядывал малыша на руках у Бетт. Худенький, бледненький, некрасивый мальчонка - типичный городской ребенок, одетый в веселый теплый комбинезончик. Мальчик, явно стесняясь, повернулся вполоборота к незнакомому взрослому, но взгляда от Виктора не отводил ни на секунду: тоже изучал.
Бетт, как обычно внимательная, заметила молчаливую перекличку взглядов между коллегой и своим сыном.
- Если хочешь, - обратилась она к Виктору, - я представлю вас друг другу. Он стесняется, потому что не привык к мужчинам. У нас в доме - женское царство.
Процедура знакомства завершилась тем, что Рэйф оказался на руках у Виктора. Причем Виктор неожиданно для себя принялся подбрасывать парнишку в воздух - довольно высоко! - и ловить так ловко, как будто упражнялся в этом опасном занятии каждый день. Визги и хохот восторга обоих участников процесса собрали небольшую толпу зевак. Наконец ребенок занял место на тротуаре у материнских коленей, которых не прикрывали ни расстегнутый свингер, ни короткая юбка.
- Ты что, решила взять его с собой на работу? - спросил Виктор задыхающимся после силовой разминки голосом.
Бетт усмехнулась и покачала головой:
- Это будет уже не работа.
Выяснилось, что Рэйф вместе со своей няней всегда провожает маму до работы.
Когда после ритуала прощания с поцелуями в щечку и маханием руками они уже стояли в просторном холле телецентра, ожидая лифта, Виктор спросил Бетт:
- Почему Рэйф зовет тебя вторым именем?
- Ну, у нас вообще демократия.
- Это я заметил.
- А, почему "Джейн"? Это - мое первое имя. Я не люблю Элизабет, еще меньше - Бетт, но пользуюсь им на работе, потому что оно стало частью моего эфирного имиджа. Не хотела, да уговорили.
- Это еще что! - весело воскликнул Виктор. - Мне, когда на телевидении начинал, фамилию предлагали сменить: слишком уж простая; взять псевдоним.
- Ты молодец: не дал себя уговорить.
- Как я мог? Она же мне от отца досталась… Скажи, а зачем они ездят тебя провожать?
- Чтобы Рэйф не устраивал истерик. Согласись, ведь гораздо легче переносишь разлуку, когда уходишь первым, чем когда уходят от тебя. Сын машет мне рукой, садится в машину и уезжает гулять в парке - первым! Это я не сама придумала, мне детский психолог посоветовал. Так ребенок не чувствует себя брошенным и потерянным. В отличие от меня, - добавила она с грустной улыбкой, - мне каждый раз становится немного одиноко, когда они уезжают.
Нежное сочувствие вкралось в сердце Виктора.
Виктор посмотрел рейтинги передачи за четыре прошедших недели. На первой из них, когда Линда Джемс по плану сменила Смита на экране, рейтинг, как обычно, немного снизился. Впрочем, неделя была первой в новом году, первой рабочей после рождественских каникул - не показательной: слишком много дополнительных факторов влияет на показатели. На второй рейтинг заметно поднялся: хотя вела Линда, но добрая половина передачи - репортаж Смита из России. На третьей неделе рейтинг, как ни странно, удержался на высокой отметке. А вчера вдруг пополз вверх и чуточку превысил его собственные средние показатели за последнее время.
Зрители, до сих пор только мирившиеся с присутствием Линды, наконец-то приняли и оценили ее. Виктор знал почему: он видел передачи. Линда, оставшись ненадолго без его чуткого руководства, наконец-то начала обретать свое лицо, собственный стиль.
Он отложил сводки рейтингов, глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду, и весело улыбнулся Линде.
- Поздравляю! Я не сомневался, что это произойдет, и все-таки ожидание такого события - всегда процесс достаточно нервный.
- Спасибо! - пробормотала Линда, опуская глаза.
Она, разумеется, испытывала неловкость оттого, что так легко перещеголяла шефа, и страх перед последствиями своего неожиданного взлета. Виктор помедлил, формулируя текст:
- Мы с тобой оба понимаем, что теперь мое присутствие в кресле ведущего стало совершенно необязательным… Потерпи, Лин, потом выскажешься!.. Это обстоятельство меня больше радует, чем огорчает. Я прекращаю вести программу. Надеюсь, ты согласишься взять мою долю нагрузки на себя. Руководителем и автором я пока останусь - до того момента, пока не придумаю и не начну осуществлять новый проект. Ты по-прежнему мой заместитель и соавтор. Потом я полностью передам дело тебе, и, надеюсь, ты сможешь давать ему жизнь еще в течение ряда лет.
Виктор говорил быстро, с нарочитой уверенностью. Возражений со стороны Линды, ее отказа от предложенных условий он не боялся. Но очень надеялся если не избежать, то хотя бы минимизировать изъявления ею приличествующих случаю чувств: глубокого сожаления, не менее глубокой благодарности и прочих ритуальных плясок.
- Итак, ты принимаешь мое предложение? - строго спросил он.
И тут заметил, что его собеседница искренне огорчена. Она смотрела в сторону - брови домиком - и нервно теребила кожаный ремешок с очередной подвеской на груди. Линда все-таки обошлась без ахов и охов. Только посмотрела на него с печальной улыбкой и спросила:
- Но ты меня так сразу не бросишь?
- До конца года, - сказал он, - даже не надейся стать здесь хозяйкой.
- До конца года… - эхом отозвалась она, давая понять, что это слишком маленький срок.
Виктор удивился, но особенно задумываться было некогда.
От руководства, вопреки своим ожиданиям, он легко получил не только принципиальное согласие, но и содействие в немедленном изменении условий контракта. Договорились, что он пробудет в эфире передачи только до конца марта, чтобы убедиться в стабильности успеха Линды и попрощаться со зрителями, а затем полностью передаст обязанности ведущего Джемс.
- Для меня, Смит, ваше решение не стало неожиданностью, - сказал мистер Робинсон. - Я видел, что последние полгода вы буквально вымучивали из себя эту работу. Я предполагал, что виной тому может быть творческий кризис или проблемы со здоровьем.
Виктор на этих словах поджал губы: долго еще ему будут аукаться эти две недели на больничной койке?!
- Либо, - продолжал мистер Робинсон, - третья причина - созревающая в вас готовность к переменам. Верным оказался третий вариант. И я рад этому. Я приветствую обновление! Отдохните немного, соберитесь с мыслями. Надеюсь очень скоро увидеть ваши новые проекты; не сомневаюсь, что они будут интересными!
Он тепло пожал Виктору руку. Робинсон действительно не сомневался, что тот уже задумал нечто новое! Виктор не стал его разубеждать.
Он вышел из кабинета руководителя с ощущением удивительной легкости, парения, с таким чувством, будто сбросил лет десять. Ни одной идеи по поводу дальнейшей работы не было в голове, пустой, как воздушный шарик. Чудесное, давно забытое состояние абсолютного нуля, той точки полной пустоты, из которой рождаются неожиданные идеи, нетрадиционные решения, из которой возникает новое.
В ближайших планах стояла еще одна поездка в Россию, а потом по Европе и, возможно, в Штаты. Фильм будет называться "Военная наука: мирные судьбы зловещих изобретений", или "Секретные лаборатории мира: вход разрешен", или "Бремя открытий"… Он думал о фильме отстраненно, как о чужом детище. Было нечто гораздо более важное, что предстояло ему сделать, и это нечто тонуло в бесконечном белом мареве, даже контуров его он не различал и не пытался уловить.
Особенно радовало, что больше не понадобится так часто гримироваться.