Он прошел мимо Байрона и углубился в зал. Невзирая на название, чувствовалось, что "тип-топ" этой таверны давно миновал. Стены покрывали выцветшие обои. В некоторых местах они были сильно порваны. По потолку тянулись какие-то трубы, а бархатные диванчики почти все были продавлены. Невдалеке от входа находилась невысокая сцена с ударной установкой и кабинетным роялем. В отличие от остальных деталей интерьера, музыкальные инструменты были совсем новые и блестящие. От сцены начинались ряды столиков, покрытых одинаковыми полотняными скатертями. Столики окружали стулья с высокими спинками. На каждом столике горела небольшая свеча. В дальнем углу зала Байрон увидел деревянную стойку и портьеру, скрывавшую еще одну дверь. Портьера, как и скатерти, была потертой и выгоревшей. Заведение, когда-то вполне элегантное, ныне сохраняло лишь налет элегантности. В отличие от других ресторанов, встретившихся им по дороге, таверна "Тип-топ" пустовала. Кроме официантки и бармена, в зале никого не было.
- А вот и наш столик, - сообщил Чарли, подведя их к столику возле сцены.
На нем лежал прямоугольник белого картона с каллиграфической надписью, сделанной от руки: ЗАРЕЗЕРВИРОВАНО ДЛЯ МИСТЕРА С. И ГОСТЕЙ.
К столику уже направлялась официантка.
- Три порции шотландского виски, - сказал ей Чарли.
- Да, мистер С.
Официантка почему-то продолжала стоять возле столика и вопросительно смотреть на Чарли.
Значит, он и есть хозяин этого обветшалого заведения? К чему тогда эта комедия с резервированием столика, если зал и так пуст?
- Виски из моих специальных запасов, - сказал Чарли.
Официантка повернулась и неслышно удалилась исполнять заказ.
- И пусть они пошевелятся! - крикнул ей вслед Чарли.
Он похлопал Байрона по плечу.
- Думаю, тебе здесь понравится, парень.
19
Дайше было не уйти от похоронного заведения. Она отходила, затем снова возвращалась. Она и сама не понимала, зачем стоит здесь, где ее могли все увидеть. Затем что-то начало упорно тянуть ее внутрь. Минуту назад этого ощущения не было, но теперь появилось. Оно становилось все сильнее. Это было похоже на широко разинутую пасть, готовую проглотить Дайшу целиком. Нет, даже хуже: схватить своими острыми зубами и утащить туда, где обитают настоящие мертвецы, и оставить там навсегда.
"Он хочет сделать меня взаправдашней мертвой", - думала Дайша.
Ей хотелось покрепче схватиться за дерево, но она этого не сделала. Потом возникло другое чувство, чем-то похожее на одиночество. Она поняла, кто готов утянуть ее к мертвецам. Новый Гробовщик. Она видела его. Не только вчера и минувшей ночью. Раньше. Много лет назад, когда ей самой было года три или четыре. Ребята постарше пускали воздушного змея. Змей красиво парил в воздухе, а потом вдруг запутался в ветвях дерева, под которым она сейчас стояла. Ребята кричали, дергали за веревку, но все напрасно. И тогда на их крики вышел он. Он тогда был младше, чем она сейчас. Он молча полез на дерево, достал змея и так же молча бросил его им. Потом слез с дерева и ушел в дом. Он чувствовал себя героем дня, а они… Что они ему - дети бедняков, у которых не было столько денег, как у его родителей? На Дайшу - маленькую замарашку - он вообще не обратил никакого внимания.
Тогда он был просто самоуверенным мальчишкой. А теперь стал… чудовищем.
Он убил бы ее, если б знал, кто она такая. И тогда бы все кончилось.
Прошло несколько часов, а Дайша все продолжала стоять возле дерева, борясь с искушением войти внутрь дома, где ее ждала бездна. Голодная бездна.
Дайша тоже была голодна. А ей нельзя долго голодать, иначе она распадется на куски. Ей нужна пища. Слова и питье. Все это она без конца хотела с тех самых пор, как проснулась. Ей это требовалось, как воздух при той жизни, поскольку теперь она прекрасно обходилась и без воздуха. Найти кровь и плоть не составляло труда. Сложнее дело обстояло с историями. Дайше обязательно требовались еще и истории. Но чтобы их услышать, нужно общаться с людьми и говорить с ними, а это у нее плохо получалось даже при жизни.
Неподалеку появилась женщина. Она двигалась очень уверенно, точно зная, куда ей надо идти и что делать. Женщина была несколько старше Дайши, но моложе, чем новая Хранительница.
Дайша пошла за ней. Та останавливалась возле столбов и прикрепляла к ним листы бумаги с объявлением: ловко щелкала небольшой машинкой, и лист замирал на столбе. Из наушников ее плеера долетали отдельные басовые звуки, но различить мелодию Дайше не удавалось.
Понаблюдав за женщиной, Дайша подошла к ней и сказала:
- Кажется, я заблудилась.
Женщина вскрикнула и выдернула один наушник.
Насторожившись, Дайша отступила.
- Прости, я даже не слышала, как ты подошла, - сказала ей женщина и почему-то покраснела. - Нельзя слушать музыку на такой громкости.
- Почему?
Женщина выключила плеер, переложила стопку листов в другую руку и повернулась к Дайше.
- Потому что в городе появилось опасное дикое животное. Я не услышала, как ты подошла. А если бы это было оно?
- Я не слышала ни про какое животное, - сказала Дайша.
- Я работаю в городском совете. Мы стараемся предупредить жителей, чтобы они были осторожнее. Чтобы не позволяли детям гулять одним. Я могла бы сделать это и позже, но на вечер у меня другие планы… Прости, тебе, наверное, неинтересно все это слушать.
Женщина засмеялась.
- В последнее время совсем сбилась с ног. Нервы - ни к черту.
- Давай, я тебе помогу, - предложила Дайша и протянула руку. - Если в городе разгуливает опасное животное, я боюсь ходить одна.
- Спасибо. - Женщина подала ей часть листков. - Меня зовут Бонни-Джин.
Свое имя Дайша не сказала. Она пошла к ближайшему фонарному столбу.
- Подожди, - догнала ее Бонни-Джин. - Возьми степлер, иначе листовка не будет держаться. Хорошо, что я взяла еще один.
Они шли вместе. Развесив объявления на улице, Бонни-Джин решила, что не помешает добавить несколько штук в городском парке.
- Отлично, - сказала довольная мисс Блю. - Как здорово работать вместе. Если мы поторопимся… А у меня сегодня свидание.
В словах Бонни-Джин Дайша услышала разрешение. "Она - как Мэйлин. Она хочет мне помочь".
- Спасибо, - прошептала Дайша прежде, чем принять помощь Бонни-Джин.
А потом Дайша шла одна по тихим, пустым улицам и жалела, что Мэйлин больше нет в живых. "Она бы рассказывала мне истории. А Бонни-Джин так ничего мне и не рассказала". Та затихла почти сразу же, пока Дайша ела. Странная женщина. Вместо слов она всхлипывала и хныкала, а потом замолчала. Насовсем.
20
Ребекка сидела за письменным столом Мэйлин. Сбоку от старинного пресс-папье лежали какие-то бумаги. Ребекка пока не собиралась их разбирать. Даже странная приписка "забрать апельсины", сделанная рукой Мэйлин на верхнем листе, не вызывала у нее любопытства. Ребекка рассеянно водила пальцами по поверхности стола. Она помнила, как отчим несколько раз предлагал бабушке отреставрировать стол, однако Мэйлин наотрез отказывалась. Она говорила, что все эти царапины и щербинки делают его именно ее столом, а не безликим предметом мебели. "Это истории, оставленные годами", - говорила бабушка. Комната, служившая Мэйлин кабинетом и спальней, хранила их превеликое множество. Все кружевные салфетки и накидки были сделаны еще ее прапрабабушкой. Не менее впечатляющей была и старинная кровать Мэйлин со столбиками, на которых крепился деревянный полог. Левый передний столбик имел небольшую вмятину: когда-то малыш Джимми кинул в него игрушечной машиной.
Семья.
Иногда Ребекке казалось странным, что она так много знает о генеалогическом древе отчима и практически ничего не знает о своем родном отце. Но Джимми был частью ее жизни, а биологический отец - всего лишь именем, проставленным в свидетельстве о рождении. Джимми - единственный отец, который на несколько лет появился в ее жизни. Однако самым близким членом семьи была Мэйлин. Нельзя сказать, чтобы между Ребеккой и матерью существовала отчужденность. Они неплохо ладили, когда жили вместе. Да и потом их встречи были искренними и теплыми, но… не такими, как с Мэйлин. Ребекка никогда особо не задумывалась о характере этой близости, принимая ее как данность.
И вот Мэйлин не стало. Связь оборвалась.
Ребекка провела рукой по темному дереву столешницы. Часть историй, живших в этой комнате, она знала от Мэйлин. Теперь ей хотелось услышать остальные. Она бы дорого дала, чтобы вместе с историями услышать и голос Мэйлин.
Увы, вместо голоса бабушки ей пришлось несколько часов подряд выслушивать гостей, пришедших на поминальный обед. Все они говорили, какая это потеря для Клейсвилла и как им всем будет не хватать Мэйлин. Они не лукавили. Когда гости рассказывали Ребекке, какой удивительной женщиной была ее бабушка, она вежливо улыбалась: "А то я без вас этого не знаю!" Сложнее всего Ребекке пришлось, когда ее окружила кучка женщин, и те начали говорить, как ей сейчас тяжело и как они понимают ее состояние. Вот здесь она едва не сорвалась. Откуда им знать про ее состояние?
Когда Ребекка исчерпала все запасы терпения, она без обиняков заявила нескольким засидевшимся гостям, что очень устала и хочет побыть одна. Наверное, это противоречило правилам местной вежливости; ведь люди пришли отдать последний долг Мэйлин. А при жизни Мэйлин эти милые, заботливые люди сохраняли невидимую, но вполне ощутимую дистанцию. При встрече они вежливо здоровались и перебрасывались с бабушкой несколькими ничего не значащими фразами, но никто из них не заходил к ней просто так, по-соседски, на чай с пирогом. И к себе никто не звал. Ребекка не понимала причин, почему вокруг Мэйлин и ее семьи существует такая "полоса отчуждения".
От самой Мэйлин Ребекка не слышала ни одной жалобы или упрека в адрес жителей Клейсвилла. Более того, бабушка даже защищала эту дистанцированность ото всех.
- Поверь мне, дорогая, у них есть на то свои причины, - говорила она всякий раз, когда Ребекка возмущалась по этому поводу.
Причины, возможно, и существовали, однако Ребекка не желала с ними мириться.
Все-таки она правильно сделала, выпроводив засидевшихся гостей. Тишина в доме Мэйлин, как всегда, успокаивала. Ее удивлял тот странный покой, которым был наполнен этот старый фермерский дом. Даже сейчас, казалось, стены брали на себя значительную часть горя, постигшего Ребекку. Теперь она уже была в состоянии открыть конверт, переданный ей Монтгомери-старшим.
"Апрель 1993 г.
Не могу сказать, Бекс, что писать это письмо мне не намного приятнее, чем тебе - его читать. Сомневаюсь, что у меня хватит смелости завести с тобой разговор об этом. Если он все же состоится… значит, я оказалась смелее, чем думала. Если нет, постарайся не слишком сердиться на меня после моей смерти.
Пусть между нами нет кровного родства, но ты для меня - такая же внучка, как и Элла Мэй. Правда, ты сильнее Эллы. Я никогда не сомневалась в твоей силе. Мне не стыдно в этом признаться, и мое признание ничем не оскорбляет память Эллы Мэй. Я любила и люблю ее, однако не хочу придумывать ей те качества, которых у нее не было. И тебе не советую. Возможно, настанет день, когда ты возненавидишь Эллу за сделанный ею выбор. Возможно, и меня тоже. И все же, я надеюсь, ты поймешь и простишь нас обеих.
Все, что я имею, и то, что мне досталось от моих предков по женской линии, теперь принадлежит тебе. Все необходимые бумаги, подтверждающие твои права, оформлены в полном соответствии с законом. Сисси и ее дочери уже давно знали об этом. Твоя мать - тоже. После смерти Эллы-Мэй ты стала моей единственной наследницей. Повторяю: дом со всем его имуществом, а также права на землю, где он стоит, - все это целиком принадлежит тебе и только тебе. Однако вместе с видимым наследством к тебе переходит и наследие особого рода, и оно может очень тебе не понравиться. Будь у меня иной выбор, я бы обязательно спросила твоего разрешения. Но сейчас ты - моя единственная избранница. Когда-то я думала, что вы с Эллой Мэй сами решите, кому из вас взять на себя мою ношу. Сейчас я вынуждена взваливать все на твои плечи.
Очень надеюсь, что в тот день, когда мое письмо попадет к тебе, ты уже будешь достаточно взрослой и готовой к своей миссии. Надеюсь также, что моя смерть не станет для тебя неожиданностью. Если же ты окажешься к ней неподготовленной, все необходимые ответы ты найдешь в этом доме. Доверяй отцу и сыну Монтгомери. Доверяй священнику Нессу. Обратись к опыту прошлого. Все твои предшественницы вели дневники. Они хранятся здесь. Прочти эти записи; там ты найдешь ответы на многие свои вопросы. Кроме одного - почему я настолько труслива, что не говорю всего этого тебе сама, глядя в твои глаза? Отвечу: дорогая, я боюсь. Боюсь, что ты отнесешься ко мне так же, как Элла Мэй. Боюсь, станешь думать обо мне так же, как думала я о своей бабушке, и что ты меня покинешь. А я слишком большая эгоистка, чтобы позволить себе тебя потерять. Уж пусть лучше между нами по-прежнему будут близкие и теплые отношения, которыми я очень дорожу.
Любовь моя, прости мне все ошибки и думай обо мне, когда меня не станет. Я страшусь даже представить, что ты поведешь себя по-иному.
Да пребудет с тобой вся моя любовь и надежда.
Бабушка Мэйлин".
Письмо было написано знакомым убористым почерком Мэйлин. А вот смысл письма Ребекка понимала лишь отчасти. И уж совсем непонятной для нее оставалась та часть, где Мэйлин беспокоилась, как бы Ребекка не изменила своего отношения к ней. Ненавидеть ее? За что?
Кроме письма, в конверте лежала копия завещания Мэйлин. Ребекка не стала подробно вникать во все детали, изложенные сухим юридическим языком. Завещание подтверждало: дом со всем имуществом, земельный участок и все сбережения Мэйлин Барроу после ее смерти целиком переходят к Ребекке. Сколько же лет Сисси знала об этом? "И потому она всегда ненавидела меня?" Усилием воли Ребекка оборвала цепочку мыслей. Сегодня Сесилия Барроу и так отняла у нее слишком много сил.
Ребекка решила найти дневники. Конечно, прочитать их будет интересно, но она сомневалась, что старые записи подскажут причину убийства бабушки. Свои поиски она начала с комнаты Мэйлин. Чувствовалось, что бабушка всю свою жизнь прожила на одном месте. Ребекка впервые обратила внимания на то, сколько у Мэйлин книг. Книжные стеллажи тянулись вдоль стен. Даже над дверью громоздилось несколько полок. Среди книг попадались старые и очень старые. Некоторые книги были зачитаны до дыр. Но нигде - ни единого намека на дневники.
Ребекка посмотрела в ящиках письменного стола. В них нашлось немало любопытных старых вещиц, однако дневников там не было. Тогда она занялась обследованием еще трех комнат, находившихся на втором этаже: ее собственной, комнаты Эллы и той, где когда-то жили Джимми и ее мать. В своей комнате Ребекка не нашла ничего, кроме нескольких романов в мягких обложках, оставленных ею в прошлом году. И в двух других комнатах, несмотря на захламленность, дневников тоже не оказалось. Ребекка поднялась на чердак. Не считая нескольких лет жизни в Клейсвилле, она привыкла к многоквартирным домам, где от ненужных вещей стремились избавиться, поскольку их некуда было класть и ставить. Здесь все ненужное выносили на чердак. Тоже традиция? Скорее всего, да, поскольку, кроме всего ненужного Мэйлин, скопившегося за несколько десятков лет, чердак ломился от барахла прежних поколений Барроу. Ребекка убедила себя в том, что на чердаке дневников нет и быть не может. Не стала бы Мэйлин хранить ценные записи среди поломанной мебели и пыльных корзин.
Оставался первый этаж. Ребекка спустилась туда, почти не рассчитывая на успех. Она вспомнила про "тайничок" в стене гостиной, заглянула туда и тут же закрыла дверь. "Тайничок" оказался продолжением чердака. Про кладовую было нечего и говорить. В свое время Ребекка приставала к Мэйлин с расспросами, зачем той такое громадное количество еды. Та отвечала уклончиво: "Никогда не знаешь, чего вдруг пожелает твое брюхо".
Потратив на поиски больше часа, Ребекка остановилась. Дневников нигде не было видно. Никаких намеков, что они вообще здесь находились. Зато на каждом шагу ей попадались напоминания об удивительной женщине, с которой она не сумела даже толком проститься. Смерть любимого человека остается неутихающей болью. Но внезапная, да еще насильственная смерть подобна постоянно ноющей ране в душе. И эта рана не переставала кровоточить.
Все три смерти были внезапными для Ребекки. И смерть Эллы, и смерть Джимми. Ребекка стала вспоминать счастливые моменты, когда все еще были живы. И вдруг ее воспоминания перешибло волной других, идущих извне. Последние воспоминания Мэйлин. Они по-прежнему оставались здесь, наполняя собой гостиную и кухню.
Ребекке показалось, что гостиная уменьшилась в размерах, будто стены придвинулись к ней вплотную. Каждый звук, доносившийся извне, заставлял ее вздрагивать. Она привыкла считать этот дом… свой дом… самым безопасным в мире местом. Здесь можно было спрятаться, укрыться от всех. И вдруг все поменялось. Даже тени на полу превратились в нечто угрожающее. Страх был совершенно алогичным, но и отмести его, как что-то пустое и надуманное, Ребекка не могла. Мэйлин убили в ее собственном доме. Ребекка впервые восприняла это не разумом, а всем своим телом: Мэйлин убили в собственном доме. Она содрогнулась. Замелькали вопросы: "Я знаю того, кто убил Мэйлин? Этот человек был на похоронах? А может, у убийцы хватило жестокости явиться и на поминальный обед? И говорить мне слова утешения?"
Порыв ветра тронул качели на крыльце. Скрипнули цепи. Когда-то, когда была жива Мэйлин, Ребекке очень нравился этот звук. В нем ощущалось что-то умиротворяющее. Сейчас, когда она стояла одна в пустом доме, где убили ее бабушку, скрип качелей приобрел совсем иной оттенок.
Похоже, Херувим тоже что-то чувствовал. Кот не отходил от нее и все время терся о ноги. Ребекка подхватила его на руки и подошла к окну. Она отдернула шторы, выглянула во двор. День клонился к вечеру, но солнце еще не садилось. На крыльце, кроме ветра, никого не было. Никого, кроме ветра и теней.
- Хватит тут сидеть. Пойду прогуляюсь, - сказала коту Ребекка.
Херувим жалобно мяукнул.
- Не капризничай. Я скоро вернусь.
Она поцеловала кота в лоб и пошла переодеться. Платье сменила на джинсы и серый пуловер, а туфли - на свои любимые сапожки. Поверх Ребекка решила надеть черную куртку, в которой приехала. В карман куртки она сунула ключи, бумажник и баллончик со слезоточивым газом. Против дикого животного такой баллончик вряд ли мог считаться эффективным оружием, но слезоточивый газ поможет выиграть время, если убийца Мэйлин вдруг вздумает напасть и на нее. Она выросла в тех местах, где многие имели оружие, но в доме Барроу револьверов не было. Имелся лишь старый дробовик. Идти гулять по Клейсвиллу с дробовиком в руках? Нет уж, она не даст повода судачить, что Ребекка Барроу тронулась умом с горя. Достаточно баллончика. Ребекка погладила кота, затем быстро вышла и заперла дверь.
Она не знала, куда пойдет. Ей просто хотелось выйти из дома. В голову почему-то снова полезли мысли о завещании. Честно говоря, Ребекку удивило, что Мэйлин не оставила Сисси и внучкам ни цента. Впрочем, Сесилия Барроу не числилась в неимущих. Если Мэйлин распорядилась так, значит, имела на то веские основания. Ребекку радовало то, что у Сисси нет никаких прав на этот дом.