- Не буду, - мягко подтвердил Ейщаров. - Просто скажите мне, Эша, зачем? Внезапное обострение чувства справедливости?
Не стоит говорить то, что ты собираешься сказать.
Шталь свирепо дернула цепочку, на которой висел
помирившийся с ней?
хризолит - никаких сомнений, возникшее ощущение исходило именно от него. Не может быть, чтоб дело было в происках тети Тони! Она бы почувствовала... господи, что почувствовала?! Но по какой-то причине Эша просто знала, что тетя Тоня тут не при чем. Просто хризолит... елки-палки, считал себя обязанным оберегать ее, Эшу Шталь, от неразумных поступков! А, между прочим, их мнения о неразумности каких-либо поступков в корне расходятся!
- Твое счастье, что ты такой красивый... - пробормотала она.
- Что? - спросил Олег Георгиевич.
- Говорю, наверное да. Кроме того, я не придумала иного способа получить список всех ее жертв. Ну, народ в кафе от души постарался. Извините, что я подпортила все дело, потратила время...
- Где испорченные украшения?
- Те, которые мне удалось выкупить или... неважно, в камерах хранения, все тщательно и отдельно упакованные. Я отправила вам все данные. Прочие украшения все еще у их владельцев, и если они вам нужны, то...
- Отлично. Просто... - он помолчал, и в его молчании Эше почудилось что-то странное, - то, что вы устроили Ольге... больше так не делайте, хорошо?
- Если честно, это довольно сложно, - ответила Эша почти искренне. - Я так понимаю, премия моя... того?
- Будет вам премия, не переживайте. Всего доброго, - с усмешкой сказал Ейщаров и, нажав на кнопку, опустил руку, внимательно глядя на тетю Тоню, которая старательно писала, отказавшись от диктовки. Через несколько минут она протянула ему список, и Ейщаров быстро пробежал его глазами.
- Уверены, что никого не забыли?
- Я помню все свои камни, - с достоинством произнесла та. - Как скоро вы меня заберете?
- После обеда, - ответил Ейщаров и вышел в коридор. Поманил к себе Михаила, который, примостившись возле стола, пересмеивался с дежурной сестрой, и тот, сразу посерьезнев, быстро подошел, тут же, впрочем, вновь позволив себе ухмылку.
- Ну что, - деловито сказал он, - наша клиентка Лиманская сплошь в гипсе и бинтах. Аки мумия. И везти ее придется аки мумию. Состояние у нее относительно нормальное, никакой угрозы для жизни нет, но выглядит она!.. - светловолосый едва сдержался, чтоб не присвистнуть. - Неприятно, конечно, это сознавать, но знаешь, что я думаю?
- Знаю, - Ейщаров сложил список. - Что окажись ты на месте Шталь, сделал бы то же самое. Думаю, я бы тоже.
- Главное, чтоб она не делала этого слишком часто! - пробормотал Михаил. - Гришка был сплошь в синяках, у Симаковой, вон, дырка в ноге, Лиманская... ну я уже говорил. Как бы следующего нам не пришлось изымать из реанимации! Кстати, теперь она знает, что возможно... - он сердито замолчал.
-...заражение, - закончил за него Ейщаров. - Будем надеяться, что она правильно распорядится этой информацией.
- Главное, чтобы ты потом правильно распорядился самой Шталь, - хмуро заметил Михаил
IV
ШАЛУНЫ
Аркадий Алексеевич вошел в столовую постепенно. Вначале вошел живот Аркадия Алексеевича, выплыв из дверного проема гладкой, внушительной полусферой, обтянутой светлой тканью рубашки. Почти сразу же, задержавшись лишь самую малость, вошли грудь Аркадия Алексеевича и массивный и острый, как нос ледокола подбородок Аркадия Алексеевича. Следом же вошло все прочее, тоже принадлежащее Аркадию Алексеевичу, глубоко вздохнуло, оглядевшись по сторонам, и, крякнув, опустилось на стоявший у стены огромный ампирный диван, опирающийся на ковер четырьмя резными львиными лапами. Приняв на себя хозяина, диван тоже крякнул, сразу же став выглядеть весьма скромно, и возле дивана сразу же оказался бесшумный молодой человек и осведомился, не желает ли Аркадий Алексеевич чего-нибудь. Сидящий на диване сказал, что желает покоя и литровую кружку холодного пива, но молодого человека мгновенно отодвинула на задний план высокая рыжеволосая женщина, сделав тому отсылающий жест, и вознегодовала:
- Какое пиво, котик, какое пиво?! Гости вот-вот начнут собираться!
Аркадий Алексеевич оценил степень негодования, интонацию и искательную мягкость движения, с каким женщина скользнула на шелковую обивку рядом с ним, и, прикрыв один глаз, спросил:
- И чего тебе надо?
- Наташа мне сказала, что ты внес изменения в меню. Да и какие изменения! А я узнаю об этом только сейчас! Как же так, Аркаша?!
- Пива мне! - прогрохотал Аркадий Алексеевич, простирая руку, и подбежавший молодой человек немедленно всунул в нее запотевший холодный бокал с горкой шуршащей пены. - А вот так, Тася! Посмотрел я твою меню - ужасная меню! Трава, лапша, угри да медузы... ж-жуть! Разве русского мужика этим накормишь?! Вон, одного Свиридова возьми - ну куда ему твоя лапша, да еще эта... как его... кокос на теплом фейхоа. Им мясо нужно, мясо!
- Кокос на теплом фейхоа - это десерт! - оскорбилась Тася. - Между прочим, восточная еда все еще одна из самых модных! А мясо там было! Куриные крылышки в имбире, пномпеньская говядина...
- У-ха-ха! - сказал Аркадий Алексеевич. - Короче, Тася, будет и твое, и мое. Вы, девочки, коли охота, будете клевать свой парной рис со шпинатом и осьминогами и чем там еще, а мы уж как-нибудь по-простому, по-нашему! И зачем каждый раз все эти разговоры?
- Я, вообще-то, хотела в тот новый японский ресторан! Между прочим, это мой день рождения!
- А я за него плачу, - он смачным шлепком припечатал круглящееся под синим атласом бедро, и получил сдачу игривым смешком. - Ну подарочки-то, Тася? Греют подарочки?
Тасин улыбающийся взгляд устремился через дверной проем в гостиную - туда, где из столовой хорошо был виден кресельный гарнитур из резного бука в стиле Людовика XIV. Устремился туда и взгляд Аркадия Алексеевича, но во взгляде этом, впрочем, не было ничего особенного. Райские птицы, порхающие по обивке, казались ему слишком пестрыми, сами кресла - слишком аляпистыми, а буку он предпочитал дуб и карельскую березу. Это был не его стиль. Полностью разделяя увлечение супруги антикварной мебелью, Аркадий Алексеевич в корне расходился с ней в нескольких важных пунктах этого увлечения. Тася отдавала предпочтение стилям барокко, рококо и викторианской эклектике, тогда как Аркадий Алексеевич был устремлен к ампиру и классицизму. Тася с придыханием говорила о Людовиках, Шарле Буле1, Эбене и Ризенере2, маркизе де Помпадур и Версале, Аркадий же Алексеевич навстречу этим сладостным придыханием выдвигал Павла I и Екатерину II, Тура и Гамбса, Абрамцево, Талашкино и Сергиев Посад. Тася была уверена, что лучшую мебель делали во Франции, Аркадий Алексеевич же считал непревзойденными русских мебельщиков. Тася обожала стулья, скамеечки, изящные диванчики, софы и столики, Аркадий Алексеевич тяготел к монументальным диванам, более похожим на дворцы, тяжелым столам и комодам, которые не по силам было бы сдвинуть и четверым Аркадиям Алексеевичам, и, неожиданно, к легким резным полочкам и шкафчикам, родившимся непременно в абрамцевских и талашкинских мастерских. Поэтому в вопросе обстановки дома они категорически не сходились. И тот, и другая непременно хотели что-то свое - антикварное или стилизованное, никто не желал уступать, и посему дом решили поделить поровну и обставлять каждую половину в своем стиле, но из этого тоже ничего не вышло - то в пышную версальскую спальню прокрадется вдруг тяжеловесный березовый комод с вазами, то в парадной и величественной столовой вдруг окажется совершенно легкомысленный индийский палисандровый шкафчик. В конце концов, все перемешалось, покупали то, что понравилось, и просто ставили на свободное место, в довершение ко всему почти все дверные проемы отделали лепниной и позолотой, и к нынешнему дню дом походил то ли на музей мебели, то ли на результат творения перепившихся дизайнеров, и обитатели дома скорее казались здесь одночасными посетителями. Животных в доме не держали - они могли испортить мебель. Детей держали, но их перемещения среди мебели тщательно отслеживались.
Тася недовольно следила, как застилают ослепительной снежной скатертью дубовый стол. Она была против скатерти, потому что стол купили лишь три месяца назад, и еще не все друзья его видели, а скатерть совершенно закроет и резьбу, и лошадиные головы с бронзовыми уздечками на углах. Но Аркадий Алексеевич сказал "нет", и это было особое "нет" - вокруг него нельзя было обвиться, сквозь него нельзя было проскользнуть - такое же "нет", как и решительный запрет ресторана. Он любил справлять торжества дома, и уж в этом-то Тася сейчас возражала слабо - кресельный гарнитур в ресторан не прихватишь, перед подружками не похвастаешься. Не выдержав, она соскользнула с нелюбимого ампирного дивана и ушла руководить сервировкой. Аркадий Алексеевич же занялся пивом и замечаниями. И то, и другое он очень любил. А стол расцветал на глазах - чудная картина, написанная блеском, сочными красками и запахами, и убывало пиво в бокале, и добрел Аркадий Алексеевич, и замечаний было все меньше. Последнее замечание он сделал одной из ледяных статуэток, вновь прикрыв один глаз.
- А баба-то голая!
- Но это же Венера, котик! - возмутилась жена.
Котик заметил, что от этого она не становится менее голой, но он, впрочем, ничего против не имеет. А когда на стол водрузили вместительные вазы, обложенные льдом и до краев наполненные черной и красной икрой, замечание сделала уже Тася, заявив, что это пошлость. Аркадий Алексеевич сказал, что это не пошлость, а икра - а икры, как известно, должно быть много, и пошлостью в данном случае является шпинатная лапша и суп из водорослей. Принаряженные дети лениво слушали привычную перебранку. Двоим из них хотелось на дискотеку. Третьему хотелось спать, и он этого не скрывал.
- Не поужинать ли Севочке в своей комнате? - вложила Тася в ухо мужу осторожный шепоток. На этот раз Аркадий Алексеевич закрыл оба глаза, что служило у него признаком величайшего раздражения, и Тася поспешно отодвинулась, тоже, впрочем, раздраженная. Двое из детей были их собственными, Севочка же был племянником Аркадия Алексеевича и возмутительным образом не подходил ни под празднество, ни под убранство столовой. Севочка был семнадцатилетним олигофреном - тихим, безопасным, с мягкими волосами и удивительным взлетающе-умиленным выражением лица, с походкой балетного лебедя и скрюченной левой рукой, прижатой к груди, словно он прятал что-то ценное. Говорил он мало, выходил из своей комнаты редко, и Тася не понимала, почему муж не отправит его в какое-нибудь заведение для больных церебральным параличом, а держит в доме рядом со своими здоровыми и еще психически незрелыми детьми. Она не раз заводила разговор на эту тему, и всякий раз Аркадий Алексеевич закрывал оба глаза.
Вскоре начали собираться гости, запорхали поздравления, поцелуи, смешки, короткие незначительные фразы. Шелестели обертки и платья, отодвигались стулья. Усаженный за стол и повязанный салфеткой Севочка серебряной ложечкой извлекал из своего бокала осторожный задумчивый звон, изредка зевая. Наконец, все расселись, всем налили, и Аркадий Алексеевич встал, дабы провозгласить тост. Его дочь, чье лицо все это время хранило предельно скучающее выражение, постучала Севочку по плечу и почти насильно всунула ему в пальцы бокал с газировкой.
- Сейчас будем чокаться, динь-динь, Сева, понимаешь?! - прошипела она. - Только не раскокай рюмку, как в прошлый раз, горе! Тихонько динь-динь, понял?
- Я хочу смотреть телевизор! - потребовал Севочка.
- Да посмотришь еще свой дурацкий телевизор! Поздравишь тетю - и посмотришь!.. Да не клади ты локти в тарелку!
- Тихо там! - с грозным весельем прикрикнул Аркадий Алексеевич и подбоченился, после чего принялся произносить длинную поздравительную речь, простроченную бесчисленными "ну" и "короче". Гости, вначале слушавшие почти с собачьим вниманием, постепенно расслабились, начали отвлекаться, кто-то уже что-то шептал соседу на ухо, послышались рассыпчатые смешки, все еще вещавший хозяин дома покосился в ту сторону, и в этот момент произошла катастрофа, которая до сей секунды казалась немыслимой. Потому что ничего подобного не только не происходило раньше, но и вообще не могло произойти. В любом случае все пострадавшие так и не поняли, что, собственно, случилось, но почти все они готовы были поклясться, что тяжелый дубовый стол не шелохнулся, не просел, столешница не накренилась, никто не наклонял, вернее, не пытался наклонить стол и не тянул шутки ради за скатерть, свисавшую с краев столешницы кружевными фестонами. Ничего этого не было.
Но только все вдруг поехало в разные стороны.
Опрокинулись и с грохотом покатились бутылки, извергая свое содержимое на снежную скатерть и сметая по дороге сияющий хрусталь. Величественно и тяжело, словно придворные дамы в годах, заскользили к краю две супницы и, перевернувшись, отмерили коленям и животам гостей щедрые порции камбоджийского кокосового супа и семгово-раковой ушицы. Посыпались во все стороны серебро и фигурные тарелочки, чье-то платье со стразами искусно украсилось жареными осьминогами, чей-то пиджак принял на себя смачный шлепок теплым лососевым салатом. Прежде чем Тася успела вскочить, одна из ваз с красной икрой промчалась по столешнице со скоростью гоночного автомобиля и вывернулась на ее новое платье, покрыв синий атлас толстым слоем блестящих икринок и придав ему совершенно неповторимый вид. Ее дочь успела автоматически вскинуть перед собой руки, защищаясь от другой вазы, но та, ударившись о них краем, подпрыгнула, и черная икра хлынула в ее декольте. Запрыгали во все стороны фаршированные перепелки и гигантские мидии, словно спасаясь бегством. Севочка пронзительно завизжал, получив чувствительный удар порционным гусем в сметанном соусе. Румяный поросенок уже в воздухе отделился от блюда, на котором возлежал, и радостно влетел в чьи-то нечаянные объятия, немедленно пропитав их жиром. Дождем посыпались закуски и закусочки, соусники строем подъехали к краю и лихо ринулись вниз. Самыми последними стол покинули ледяные статуи, расколовшись на полу с печальным треском. Скатерть, безнадежно утратившая свою девственную белизну, покойно обнимала столешницу еще доли секунды, после чего неумолимо заскользила вправо и, порхнув, накрыла нескольких гостей, которые с испуганными воплями и руганью забарахтались под ней, вздувая льняную поверхность фантастическими буграми. Вокруг стола воцарился кавардак, а он стоял, поблескивая под бронзовой люстрой, массивный и прекрасный, словно античный атлет, сбросивший с себя ненужные одеяния, и рядом с ним стоял Аркадий Алексеевич, все еще сжимавший бокал в вознесенной застывшей руке.
- ..!!! - сказал он и уронил бокал на столешницу.
И не нашлось ни одного человека, который бы с ним не согласился.
* * *
Эша остановилась в Дальнеозерске исключительно с целью переночевать. Дальнеозерск был довольно милым маленьким городком, но лишь одним из многих, отделявших ее от конечной точки назначения. Ейщаров приказал ей двигаться без спешки и при каждой остановке тщательно наблюдать - не произойдет ли "чего-нибудь", и Эша, честно следуя приказу, сняла номер в частной гостинице и пошла прогуляться в поисках "чего-нибудь", до сих пор не в силах понять, как ей научиться отделять нужные "что-нибудь" от совершенно бесполезных, на которые она нередко попусту тратила время. Вон сцепились спаниель и французский бульдог, а хозяйки, отчаянно вереща, пытаются их разнять. Вон на скамейке хохочет молодежная компания. Вон кто-то шлепнулся с велосипеда. Вон мужчина и женщина ругаются возле машины. Вон идет девушка в очень короткой юбке и с очень кривыми ногами. Вон в кустах кто-то храпит. Вон парочка целуется. К кому подходить, чей разговор подслушать - ведь она всех их увидела, на всех обратила внимание. Какая из этих нитей может стать путеводной или нет ее здесь вовсе? Опять полагаться на случайность? В последнее время эта мысль Эшу отчего-то оскорбляла, будто она была неразумным щенком, которого рука Судьбы встряхивает за шкирку и разворачивает в нужном направлении. Ой, только не дай бог сказануть такое Ейщарову! Моральный садист! Вы будете получать сведения, Эша... ага, конечно! Езжайте в Череповец. А что там? А вот вы мне и скажете, Эша. И Эша устремилась.
Ни в самом Дальнеозерске, ни в его окрестностях не было никаких озер, и Шталь решила, что, вероятно, название города происходит из его удаленности от каких-либо озер. Зато на окраине протекала небольшая речушка с милым сердцу Эши названием Денежка и поросшими старыми ивами берегами. В самом Дальнеозерске тоже главенствовали ивы. Здесь были ивовые парки, ивовые скверы, ивовые аллеи и ивовые улицы, повсюду округло склонялись длинные ветви с нежными весенними листочками, и сидеть под ними на скамеечке было очень уютно. Она выбрала одну такую скамеечку, опустилась на нее и, сдвинув кепку на затылок, вытащила телефон. С минуту смотрела на него, раздраженно думая, что в последнее время у нее слишком часто возникает желание жаловаться нанимателю на отсутствие событий. По завершении мысли момент телефон зазвонил, и от неожиданности Эша чуть его не упустила.
- Здравствуйте, Олег Георгиевич! - мрачно сказала она в трубку, разглядывая прохожих сквозь колышущиеся гибкие ветви. - А я тут сижу...
- Опять?! - возмутился он. - За что на этот раз?!
- Нет-нет, просто на скамеечке в парке, вы что! Зачем обо мне так плохо думать?! Олег Георгиевич, а у меня денег мало осталось. Я без излишеств... но их мало осталось. Дайте что-нибудь, а?
- Что-то давно не было от вас известий.
- Не о чем извещать потому что. Как вы и приказали, еду себе тихонько в Череповец мирным туристом.
- Вы так говорите, будто за Череповцом земля заканчивается.
- А разве нет? Олег Георгиевич, может, мне поехать быстрее? Какой смысл - а вдруг тот человек...
- Сведения не очень точны, а по дороге вы можете кого-нибудь встретить.
- Но я никого до сих пор не встретила, - заныла Шталь. - Я каждый день вижу толпы народу, все они что-то делают, не гоняться же мне за каждым.
- Значит, вы недостаточно сильно хотите встретить нужных людей, - заявил Олег Георгиевич.
- Ну да, разумеется, все дело во мне, - Эша закивала невидимому собеседнику и заболтала ногами, разгоняя подбиравшихся к скамейке голубей. Она терпеть не могла голубей и никогда не могла понять, для чего они вообще существуют. - А может, здесь просто нет никого! И встречать мне некого! Я ведь нашла вам еще несколько вещей, правда? И вы ведь сами сказали, что в этих городах людей нет. Не знаю, какой у вас там на них детектор, но вы мне сами сказали, что там мне сейчас делать нечего. Это ВЫ сказали!
- Это я сказал, - подтвердил Ейщаров скучающим голосом.
- Между прочим, вы мне обещали премию за два самовозвращающихся мячика и табуретку, которая не любит, когда на нее садятся в нижнем белье, - напомнила Эша. - Хоть я и не нашла пока тех, кто с ними это сделал, но...