Затем он что-то сказал полицейскому сержанту, стоявшему рядом с ним, и их головы склонились над папкой с делом.
Август Марри, не спускавший глаз с секретаря, решил, что эта пауза не случайна. Он мысленно сказал ему: "Посмотри на меня. Ну посмотри же!"
Вишь ты, аккуратист! Темные волосы, зачесанные назад… Никаких бакенбард или другой растительности на лице. Чистенький. Серьезный. Никаких признаков того, что он обращается к гражданину под следствием, никакой суеты, пренебрежения. Секретарь сразу же почувствовал на себе его взгляд…
- Альберт… Отец Альберт Навароли, - произнес секретарь. - Присутствует ли отец Навароли в зале суда?
А как же! Ясное дело, присутствует… Марри усмехнулся. Он видел его в холле и еще какого-то священника.
- Сюда, пожалуйста, отец, - произнес полицейский сержант.
"Пожалуйста, отец"… Вишь ты! А ему сказал: "Встаньте там". Уже виновен, прежде чем слово успел сказать! Ничего не изменилось в стенах правосудия.
- Где ваш адвокат? - обратился к нему секретарь.
- Я сам себе адвокат, - ответил Марри.
Затем секретарь и судья стали снова совещаться, а молодой помощник прокурора, с волосами до плеч, обратился к хипповатому кудрявому священнику:
- Отец Навароли, пожалуйста, расскажите нам о том, что случилось.
Марри взглянул на отца Навароли. Он был гораздо выше священника. Отец Навароли, с кудрями до плеч, был одет в черный костюм с романским воротником, который застегивается сзади. На службе он появлялся в облачении, напоминавшем одеяние индейца во время ритуалов, со стеклярусом и бахромой по краю ораря.
- Итак, это случилось на утренней десятичасовой мессе, сразу же после проскомидии. Мы пели псалмы…
- На каком языке? - вмешался Август Марри.
- Мистер Марри… - одернул его помощник прокурора.
- Я задаю ему вопрос на правах адвоката, - заметил Марри.
- Если вы представляете самого себя, вы, разумеется, имеете право на перекрестный допрос. Вам дадут слово, когда настанет ваша очередь.
Вот так спокойно заткнул! Марри пытался перехватить его взгляд, но тот все время его отводил.
Были и другие помехи. Подходили какие-то люди, что-то шептали секретарю, судье. Судья с кем-то говорил и не обращал никакого внимания на священника, продолжающего давать показания.
- Этот мистер Марри появился в храме с группой своих сторонников и стал распространять брошюры прямо в главном проходе между рядами, мешая прихожанам слушать мессу…
- Мессу? - воскликнул Август Марри. - Это, оказывается, была месса?
- Мистер Марри, - покачал головой помощник прокурора, - вам уже было сказано…
- Мне происходившее действо не показалось мессой, - продолжил Марри, уставившись на судью. - Гитары, тамбурины… Я подумал, что попал на танцульку. - Он улыбнулся, испытующе глядя на судью. - Думаю, вы понимаете, о чем я говорю, ваша честь? На всякий случай поясняю. Если Первый Ватиканский собор провозгласил догмат о непогрешимости, то Второй - принял меры к модернизации, которая, на мой взгляд, приняла уродливые формы.
Судья и бровью не повел, а прокурор, поморщившись, словно от боли, посоветовал мистеру Марри помолчать, пока отец Навароли дает показания.
Марри по-прежнему держал руки за спиной, не двигаясь, зная о том, что его сторонники, рассевшиеся в беспорядке на расположенных полукругом скамьях, полны ожидания.
Кудрявый священник сказал, что он обратился к Марри и его людям с алтаря, по-доброму прося их занять места или покинуть храм, потому что они не имеют никакого права распространять "серую", то есть неофициальную, литературу. После этого Марри подошел к нему и принялся вопить, употребляя бранные выражения.
- Что конкретно он сказал? - спросил прокурор.
Секретарь посмотрел на стенные часы над дверью, а затем на свои наручные часы. Судья, казалось, погрузился в глубокое раздумье.
- Он оскорбил вас действием? - спросил прокурор.
- Он сказал… - Священник откашлялся. - Мистер Марри заявил, будто все, что происходит в храме, совсем не напоминает мессу. Мол, это клоунада, посмешище, святотатство. Затем он протянул мне свои брошюры, желая, чтобы я их взял. Брошюры упали…
- Он выбил их из моих рук, - уточнил Марри.
- Он ухватился за конец моего ораря и пытался его сорвать, - сказал священник. - Я схватил другой конец и стал тянуть на себя, словно мы занимались перетягиванием каната, и тогда он толкнул меня обеими руками, очень сильно, и свалил меня с ног.
- Он споткнулся о шнур микрофона, - снова уточнил Марри.
Судья уставился на него, словно пытаясь вникнуть в дело.
- Еще одно вмешательство в показания истца, мистер Марри, и я вынужден буду принять меры, предъявив вам обвинение в неуважении к суду.
- Сэр?
- Вам придется заплатить сто долларов или провести десять дней в камере предварительного заключения в тюрьме округа Уэйн.
Судья запнулся, увидев наконец нарукавную повязку Марри.
Марри усмехнулся, кинув на судью взгляд, полный смирения.
- Это за то, что я сказал "сэр", ваша честь?
- Если вы снова вмешаетесь в ход свидетельских показаний… - Судья пролистнул страницы дела, лежавшего перед ним. Взглянув на Марри, спросил: - Вы учиняли до этого беспорядки?
- Нет, ваша честь. - Марри покачал головой.
- На него уже было заведено два дела ранее, - вмешался помощник прокурора. - Одно - за оскорбление чести и достоинства, другое - за нарушение общественного порядка.
Судья выжидающе смотрел на Марри.
- Вы спросили, учинял ли я беспорядки, - пояснил Марри, изобразив улыбку малыша-несмышленыша. - Я не считаю те незначительные нарушения общественного порядка сильными беспорядками, ваша честь. Мне дали условный срок.
- Что касается условного срока за оскорбление чести и достоинства, - пояснил секретарь, - он нарушил его, учинив беспорядок в общественном месте, и был приговорен к штрафу в двести долларов в ноябре 1976 года.
- Вы не считаете это нарушением общественного порядка? - спросил судья.
- Ваша честь, на мой взгляд, вы понуждаете меня свидетельствовать против самого себя. Разве это допустимо?
Судья Кинселл кинул взгляд на часы. Он, похоже, утомился, хотя было только четверть двенадцатого.
- Суд требует, чтобы вы отвечали на вопросы, касающиеся предмета разбирательства, - процедил он.
- Вы спросили меня, учинял ли я прежде беспорядки. Я ответил, что нет, что я не считаю свои выступления беспорядками. Ответил я на ваш вопрос или нет?
Секретарь повернулся, слегка приподнявшись, чтобы переговорить с судьей. Августу Марри все это надоело, и он решил вывести из себя и судью, и секретаря.
- Прошу внимания, ваша честь, - произнес он с расстановкой.
Но судья не взглянул на него.
- Ваша честь…
- Подождите, пока я не закончу совещаться с секретарем, - бросил судья через плечо.
- Ваша честь, я всего лишь хотел сказать, что у меня закралось сомнение в вашей профессиональной пригодности. Мы сейчас присутствуем, если угодно, на особом слушании, а вы отлучены от церкви, ваша честь. Кроме того, вы развелись с женой и, если я не ошибаюсь, снова вступили в брак. Ведь мы говорим здесь о духовных ценностях, не правда ли?
- В данный момент мы говорим о вашем неуважении к суду, - нашелся судья.
- Ваша честь, я считаю, что судейство отлученного от католической церкви мирянина может пагубно отразиться на рассмотрении именно моего права защищать именно мою церковь и ее священные традиции, которые не в состоянии оценить тот, кто вне церкви.
Марри выдержал паузу, давая судье возможность сказать что-либо в свое оправдание.
- Я проявлял терпение по отношению к вам. Я предупреждал вас…
Ага! Он, видите ли, предупреждал…
- Ваша честь, я считаю, что вы дисквалифицируете себя тем, что с предубеждением относитесь к этому судебному процессу. Ваше назначение было ошибочным.
- Мистер Марри. - Голос судьи срывался, он с трудом себя сдерживал. - На этом судебном заседании слушается дело по обвинению вас в словесном оскорблении и угрозе физическим насилием. И больше не открывайте рот, пока я вам не разрешу. Понятно?
- Я хочу, чтобы это было внесено в протокол, ваша честь, - усмехнулся Марри. - То, что вы сейчас заявили в субъективной и эмоциональной манере, под влиянием приступа гнева…
- Вы не повинуетесь суду! - прервал его судья, поднимаясь со своего кожаного, с высокой спинкой кресла. - И будете возвращены под стражу судебного пристава!
- Я требую суда присяжных, - заявил Марри. - Бог мне поможет на другом суде. Это мое право, и я знаю об этом.
Август Марри расцепил за спиной руки и прижал их к бокам.
Судья вдруг вскинул голову, а полицейский сержант вскочил, хватаясь за револьвер в кобуре.
- Собираетесь стрелять в них? - усмехнулся Марри.
Двадцать членов Общества Святого Духа стояли молча во весь рост, развернув баннеры, где было написано красным по белому: "Долой поругание!"
- Ну, вперед! - кивнул Марри полицейскому сержанту. - Стреляйте в них!
6
Пожилая седоволосая женщина в желтой безрукавке принесла Линн завтрак в семь тридцать утра.
- Как ваши дела? - спросила она. - Меня зовут Эдит, я как бы ваша старшая сестра.
- Старшая сестра? - Линн вскинула брови.
- Все дело в том, дорогая, что я являюсь членом Общественной организации по оказанию помощи детям из неблагополучных семей. Члены нашей организации выступают в роли старших "братьев" или "сестер" этих детей, а также оказывают помощь различным благотворительным организациям, например этому реабилитационному центру.
- Я разве в центре? - спросила Линн, озираясь.
- Вы что же, не помните, как попали сюда?
Линн сидела на односпальной кровати, полагая как раз, что попала именно в сиротский приют, а не в больницу. В своем воображении она представляла белые стены, но здесь стены были бледно-зелеными и нуждались в покраске. Две свободные кровати в комнате были заправлены и накрыты выцветшими покрывалами. Зарешеченное окошко придавало комнате и вовсе унылый вид.
- Через пару дней, когда ваш организм очистится от алкоголя, вас переведут в четырехместную палату, - сказала Эдит, перехватив ее взгляд. - Я вам тут все покажу, принесу все, что вам нужно. Но я не вижу нигде вашего чемодана…
- Стало быть, я в центре, - произнесла Линн в раздумье, стараясь произносить слова невнятно.
Голова у нее была вполне ясной, хотя в висках стучало и ее немного подташнивало. Один раз в жизни, много лет назад, она испытала похмелье и после этого не употребляла спиртного в течение нескольких месяцев.
- Понимаете, мы сидели в баре с моим другом, выпивали, конечно, и разговаривали о том, как мне избавиться от этой пагубной привычки, - продолжила она.
Линн не накрасила ресницы, не подрумянила щеки - лишь мазнула ярко-красной помадой по губам. Билл Хилл сказал, что яркие губы подчеркнут ее бледный вид, когда они уходили из квартиры примерно в три часа ночи, оставив в ней несколько пустых бутылок "Спуманте". Хихикая, она сказала ему, что следует заявиться в центр голехонькой, чтобы оживить это место. Прощаясь, он сказал ей:
- Постарайся, чтобы тебя стошнило.
- Ваш друг сделал для вас доброе дело, - вздохнула Эдит. - Вы выглядите сейчас не так уж плохо - только глаза немного припухшие.
Врач спросил ее, давно ли она пьет. Линн ответила, что около десяти лет. Потом добавила, что выпивает примерно четыре литра вина в день и носит с собой в сумочке фляжку с водкой, на всякий случай. На врача, похоже, ее слова не произвели никакого впечатления.
Медсестра, которая брала у нее кровь на анализ, спросила, регулярно ли она питается.
- Как придется! - Линн повела плечами.
Медсестра заметила, что в общем-то она выглядит неплохо.
Оказывается, неплохо… Еще бы! По сравнению с другими женщинами, находящимися здесь на излечении, с их бледными, с кровоподтеками лицами, с кругами под глазами и сальными волосами, она выглядит просто королевой.
Красивая консультант-нарколог, сидя за своим столом и не вынимая сигареты изо рта - к концу дня Линн пришла к выводу, что здесь многие выкуривают по две пачки в день, - спросила, помнит ли она о том, как сюда попала. Линн пробормотала что-то невнятное в ответ.
- У вас бывают провалы в памяти?
- Иногда.
- На протяжении каких-то периодов или временно, как минувшей ночью?
- По-всякому…
- Вы считаете себя алкоголиком?
- Приходится, если я пью как лошадь.
Нарколог заметила, что количество выпитого не является критерием алкоголизма. Критерий - это зависимость. Первый шаг на пути излечения состоит в том, чтобы осознать, что она не в состоянии самостоятельно преодолеть зависимость, то есть тягу к алкоголю, далее ей здесь помогут выработать совершенно новое отношение к своей зависимости.
- Каким образом?
- Ну, во-первых, киносеансы на тему алкоголизма, во-вторых, беседы с алкоголиками, излечившимися от недуга, а затем групповые встречи со специалистами два раза в день. Программа рассчитана на семнадцать недель.
Семнадцать недель… Ничего себе!
Нарколог поинтересовалась, не подвержена ли она приступам дурного настроения, не испытывает ли чувство тревоги. А это ей зачем? Линн насторожилась. Может, она ее в чем-то подозревает? Когда зазвонил телефон и консультант-нарколог, взяв трубку, подошла к окну и повернулась спиной к Линн, она прочитала на странице блокнота, лежавшего на столе: "Естественно, но как-то уклончиво… Подспудное чувство вины… Внешний вид удовлетворительный".
Когда консультант вернулась к столу, Линн спросила, можно ли ей позвонить своей приятельнице. Консультант объяснила, что ей необходимо сконцентрироваться на актуальной проблеме и не отвлекаться на посторонние темы, поэтому у Линн не будет никаких контактов вне центра в первые пять недель.
- Никаких контактов с внешним миром вообще? - Линн сделала большие глаза.
- Вы имеете право уйти отсюда в любое время, но, если остаетесь здесь, следует выполнять наши правила.
- А пока жизнь под замком, да?
- Вроде того. Наша задача - оградить вас от друзей, родственников, со всеми их лучшими побуждениями, а также от ваших прежних проблем. А держать вас взаперти мы не собираемся, - отчеканила консультант.
Линн почувствовала себя лучше, но постаралась не показывать этого.
Она рассматривала распятие на стене. Гипсовый Иисус на лакированном кресте… Судороги тела, вызванные болью, искаженное лицо… Трагично, конечно, но разве это так уж необходимо? Лучше бы просто крест…
Линн перевела взгляд на фотографию, увеличенную до размеров картины. Какая-то комната, захламленная старыми газетами и какой-то рухлядью… Похоже, это вестибюль какого-то здания, предназначенного на слом, где обычно ютятся уличные бродяги.
- Наш центр раньше был таким? - обратилась Линн к мужчине, сидевшему рядом с ней за столиком.
Помешивая кофе в чашке, он сказал:
- Не знаю. На фотографии, на мой взгляд, какой-то притон на Мичиганском проспекте.
Возможно, фотография висит на стене в качестве напоминания о былом либо для сравнения, пришла к выводу Линн. Что лучше - влачить свои жалкие дни в трущобах или посиживать здесь, в кафе реабилитационного центра на втором этаже, напротив холла с телевизором?
Столики в кафе были расставлены вдоль окон, выходящих на внутренний двор и волейбольную площадку. За стойкой продавались безалкогольные напитки, сигареты, стоял торговый автомат для продажи сладостей и пара кофейных автоматов на шестьдесят чашек кофе, с подносами, на которых стояли кувшинчики со сливками и горкой лежали пакетики с сахарным песком. Кофе был бесплатным, крепким и в неограниченном количестве.
После обеда Линн присутствовала на вводной лекции, посмотрела фильм под названием "Жизнь, лишенная духовного содержания" и сидела в кафе уже примерно час, размышляя о том, что предпринять в отношении Ювеналия. Поискать его или подождать, пока они случайно не встретятся. А тем временем она наблюдала за людьми, окружавшими ее.
Мужчины добавляли в кофе много сливок, клали много сахара, ели сладости, в особенности мятные конфеты, и курили. Некоторые втихаря скручивали собственные сигареты, и Линн сначала решила, что это косяки с марихуаной, но это оказался трубочный табак в синей упаковке, которую они то и дело доставали из заднего кармана брюк.
Народ в кафе не задерживался: уходили одни, приходили другие. Мужчин было явно больше, чем женщин. Причем среди женщин преобладали чернокожие.
Пара столов для игры в бридж пустовала. В помещении было жарко, даже при открытых окнах. Выглянув во двор, она увидела сидящих на освещенной солнцем скамейке возле лужайки четырех парней без рубашек и девушку в подрезанных выше колен обтрепанных джинсах и топе с завязками на шее.
Эдит, сидевшая напротив Линн, сказала:
- У них проблемы, знаете ли. А у кого их нет, но только наркотики и бормотуха, говоря по-простецки, быстренько сводят в могилу. Вы обратили внимание, что вам не дают никаких транквилизаторов, если, конечно, вы не полезете на стенку?
Мужчина, сидящий рядом с Линн, заметил, что он принимает в день шесть, восемь, а иногда и больше таблеток валиума.
Линн поинтересовалась, не раздражает ли кого-либо реклама пива прямо через дорогу. Не соблазняет ли она пациентов, находящихся на излечении?
Пивные алкоголики разрушают себе печень, а у него пиво вызывает головную боль, сообщил сосед по столу.
Эдит останавливала людей, представляя им Линн.
- Познакомьтесь! Это наша новенькая… Она поступила вчера. Сегодня выглядит уже гораздо лучше. Я ее старшая сестра.
Сутулый и тощий мужчина заметил, что он поступил три дня назад, и какой-то парень назвался его старшим братом, и с тех пор он не видел этого сукиного сына. Эдит покачала головой и заверила его, что она поговорит с консультантом. Мужчина сообщил, что он хотел позвонить в социальную службу округа Уэйн, но ему не позволили сделать это. Хотелось бы знать, каким образом он будет получать федеральную помощь для малоимущих, если там не знают, где он находится?
Спустя какое-то время в кафе ввалилась группа парней с тупыми, без всякого проблеска интеллекта лицами. Худосочные, в одежде явно с чужого плеча, они произвели на Линн удручающее впечатление. Похоже, эти алкаши опустились на самое дно жизни. Впрочем, только оттолкнувшись от дна, можно начать всплывать, вспомнила она высказывание Дороти Паркер. Что верно, то верно! Линн задумалась. Она-то, во всяком случае, знает свой удельный вес, и, видимо, поэтому у нее не получается прикинуться алкашкой. Что ж, посмотрим, какой финал готовит ей судьба, которая, похоже, и сама не знает, что ее ожидает.