Надо сказать, что Варвара Сергеевна Варганова, оставаясь наружно безупречно современной девушкой, где-то внутри, в недоступных глубинах своего существа, хранила как тайную реликвию некий мятежный огонек. По матери Варвара происходила из старинного дворянского рода, настоящего инкубатора революционно настроенных личностей. Стоит ли удивляться, что на протяжении последних полутора столетий их горемычные косточки последовательно перемалывал государственный Молох: грозил петлей, лишал всех прав состояния и разжаловал в солдаты, посылал по этапу и приговаривал к каторге, к революционному расстрелу, к лесоповалу и бессрочной ссылке без права переписки. И это огненное наследие оживало в ней всякий раз, когда нужно было сделать трудный выбор между молчанием и криком, между верностью и предательством.
Тем удивительнее, что отец Варвары оказался среди государевых людей в чине полковника МВД. Напрямую не относясь к ФСБ или ГРУ, его спецподразделение курировало "приарбатский округ", Красную площадь и прилегающие окрестности. В эту ночь отец был на дежурстве, и Варвара по пути заглянула к нему в "контору". Они посидели минут пять на лавочке в маленьком дворе-колодце. Отец передал ей свежий талон техосмотра, ключи от дачи и немного поучил правилам вождения.
Так получилось, что с двух лет этот суровый молчаливый человек был ей и за мать и за отца. Нежно любя единственную дочь, он так и не женился, полностью посвящая себя двум святыням женского рода – дочери и Службе. По некому древнему свычаю, он с младенчества звал дочь "хозяйкой", но держал в строгости. Даже машину подарил ей старую: свой видавший виды "жигуленок", – чтобы научилась слушать сердце мотора и в любую минуту сама сумела бы подковать захромавшего "конька-горбунка". На вопросы о матери полковник всегда отвечал односложно, а став постарше, Варвара и вовсе перестала интересоваться бледным призраком московской красавицы образца начала девяностых.
Невероятное происшествие и опасная непредсказуемость завтрашнего дня толкали Варвару к действиям. Что делать? Позвонить отцу и сдать исторического бродягу, нет, теперь уже гостя, доверчиво задремавшего на ее кушетке? Разумеется, об этом не могло быть и речи.
Внезапно решившись, она набрала по мобильнику некий безотказный номер, который есть в телефонной книжке у каждой хорошенькой девушки. Звони по нему хоть ночь-полночь – любая помощь, в том числе техническая, прибудет своевременно и за один благодарный взгляд разрулит любую беду. Для Варвары таким добрым гением был бывший одноклассник Эфир Шишкин. Однако в последнее время Эфир все чаще сам нуждался в помощи и, как корабль с неудачным названием, норовил черпануть бортом придонной мути. Столь роковое имя дал своему детищу отец Эфира – учитель химии одной из московских школ. Во время долгого семейного скандала, предшествовавшего именаречению, он настаивал на имени Плутоний, Радий или, в крайнем случае, Уран.
– На что способен, Радий, ты? Ты есть источник теплоты! Угля не нужно, очень чистый шахтер идет теперь в радисты! – декламировал основатель химической династии перед измученной, но не сдающейся женой.
– Нам расскажет мама, если мы попросим, о ядре Урана двести тридцать восемь… – зачитывал он в конце семейного спора, уже безо всякой надежды.
Наконец остановились на менее энергичном, но более доходчивом и популярном имени – Этилен, но, хорошенько поразмыслив, первенца назвали Эфиром. Единственный сын остался венцом химических притязаний и вечным поводом для насмешек в школе, из которых сентиментальные стишки "Ночной зефир струил эфир" были, пожалуй, самыми безобидными, ибо внешность Эфир имел отнюдь не эфирную. Роста он был невысокого, но широк в плечах и кулаки имел тяжелые. Буйная каштановая шевелюра падала на глаза, отчего Эфир смотрел на мир немного угрюмо, по-медвежьи, но это было обманчивое впечатление. Его смуглое скуластое лицо, смешливые губы и приплюснутый нос выдавали природное добродушие, и, невзирая на общую неправильность черт, Эфир был обаятелен и даже артистичен. Он азартно играл в жизнь, не боясь заиграться, и всякому делу, чувству или человеку отдавался целиком, до донышка. К этому времени это коварное донышко уже сгубило его отца: креативный химик безвременно "выпал в осадок". Пристрастие к разбавленному этилу свело на нет все мечты и стремления этого незаурядного человека, однако он успел передать сыну любовь к поэзии и декламации, а также вкус к вакхическим возлияниям.
Эфир был не лишен и других дарований. Он закончил художественное училище и даже приватизировал у жилищной конторы небольшой подвальчик для собственной мастерской, но из-за жалоб дворника и местной общественности подвальчик вскоре опечатал участковый. Последние полгода Эфир пробавлялся случайными заработками, работал "бутербродом" у метро и раздавал рекламные плакаты в костюме "зеленого дракона". Случайные заработки немедленно превращались в винные пары, и застать Шишкина трезвым было верхом удачи. Кажется, в ту ночь Варваре повезло.
– Эфка, привет, извини, что поздно…
– Скорее рано, – пробурчал Эфир. – Что стряслось-то?
– Эф, у меня ЧП!
– Пробки перегорели?
– Гораздо хуже! У меня на кушетке спит… Ленин…
– Леннон? – спросонок недослышал Эфир, а может быть, просто решил поглумиться. – Это что, кликуха такая?
– Да нет же, Ленин! Понимаешь, настоящий Ленин!
– Ты проверяла, он живой?
– Абсолютно.
– Так… Срочный вызов! – констатировал Эфир.
– Не надо, – сжалилась Варвара, прикинув что троллейбусы уже не ходят, а ночное такси для безработного Шишкина слишком дорогое удовольствие. – Дело терпит, – успокоила она своего тяжеловесного ангела-хранителя.
– Давай по порядку: где ты нашла этот раритет?
– На набережной, рядом с Кремлем.
– Давно?
– Около полуночи.
– Ого! Романтическое путешествие?
– Балда, я к батяне заезжала!
– Слушай, Варюха, а ты звонила в московское отделение компартии? Пусть забирают свое ходячее знамя, – ехидничал Эфир. – Хотя чего проще? Позвони отцу, уж он-то наверняка все знает…
– Замолчи! – внезапно рассердилась Варвара.
– Ну ладно, попробую расколоть этого твоего самозванца, жди! – пообещал Эфка. – Только поосторожнее там, эти костюмированные маньяки самые опасные!
Шоу двойников
В ту же ночь в кабинете полковника Варганова.
Вту ночь все было как обычно. Спальные окраины столицы дремали под мерный перестук летнего дождя, а ее сторожевые центры жили своей напряженной, немного нервной жизнью, они обменивались световыми импульсами, звуковыми и радиосигналами, сводками и телефонограммами. В неприметном внутреннем дворике позади знаменитой Лубянки светились бессонные окна и щелкали клавиши компьютеров, как некогда кнопки старинных "Ундервудов", а по карнизу, как усталый пианист, постукивал летний дождь. Однако в ту ночь к этой воистину стукаческой симфонии присоединился живой звук. Он доносился из кабинета на первом этаже, где громко, как кастаньеты, потрескивали золотые челюсти "кавказского старика".
Самсон Давидович Карачуния был, пожалуй, последним из поколения "кремлевских горцев": этот тип пожилого кряжистого грузинского крестьянина можно было смело отнести к исчезающим экзотическим видам. Это у себя в родном Гори он ничем не выделялся среди завсегдатаев "Чайной имени Сталина", но здесь, в московском муравейнике, его разительное сходство с Вождем народов прямо-таки бросалось в глаза. Дополнив его природным даром перевоплощения, Карачуния легко оттеснил рыночников-самозванцев.
Все исторические двойники состояли на особом учете в ФСБ – работа с ними требовала четкой штабной организации и регулярного смотра сил. Во дворе "конторы" для них было вкопано несколько лавочек. На них в хорошую погоду сиживали колоритные личности российской и даже мировой истории, на служебном сленге их звали "партизанами" из-за экзотического внешнего вида. Среди "партизан" попадались и переодетые "спецы" и "добровольные помощники". Аттестованные по всей форме, "спецы" имели звания и оклады и в силу этого были весьма дисциплинированны и исполнительны, а вот "добровольных помощников" частенько "дергали" для воспитательных бесед. Вольнолюбивые "партизаны" вообще никому не подчинялись, но и они были вынуждены жить по уставу и согласовывать свои разбойничьи набеги с действиями регулярной армии "спецов". Полковник Варганов был им всем и за "отца" и за "воспета", что на тюремно-блатном сленге означает радетеля и покровителя. Отцовское начало было предельно проявлено в характере Варганова, и даже его прозвище "Батя" было скорее уважительным обращением, чем необходимой этикеткой.
Добровольный помощник Самсон Карачуния пользовался особым доверием полковника и даже регулярно получал благодарности и премии. Однако в эту злополучную ночь его репутация оказалась подмоченной и в прямом и в переносном смысле. Полувоенный китель с галунами и суконный картуз с латунной звездочкой вымокли, хоть выжимай, но образ Отца народов настолько прирос к его облику, что даже вымокший и напуганный Самсон Давидович держал себя с нарочитой важностью и не выпускал из рук пустой трубки из вишневого дерева.
Рядом с ним на казенной лавочке горбился призрак помоложе, с обвисшими от дождя усами и в сырой шинелишке с оборванным хлястиком. Его знаменитые зеркально-сияющие сапоги были облеплены ливневой жижей и мокрым тополиным пухом.
– Я принял Россию с сохой, а сдал ее с атомным оружием… – говорил кремлевский горец, подняв прокуренный палец к потолку.
– Вот именно, сдали! – ядовито заметил ряженый Романов. – Чем вы гордитесь? Вы просто были вынуждены выполнить те задачи, которые мне не дали выполнить "февралисты". Если бы мой триумф в Первой мировой не был сорван предательством генералов, Россия стала бы мировым гегемоном раньше Америки! Страна была на подъеме, и на каком подъеме! Демографический взрыв, научный рывок! При мне даже БАМ заложили, в конце концов, и город за полярным кругом с незамерзающим портом… Романов-на-Мурмане!
– Мурманск, что ли? Плавали… Знаем… Я там три года лямку тянул, – проворчал Карачуния.
– И по нефтедобыче мы обогнали США, налоги были самыми низкими в мире, – не унимался монарх. – Монголы и тибетцы мечтали попасть под наше крыло! А вы говорите "тюрьма народов"! Это теперь тюрьма… для одного народа!
– Встать! – грянул резкий начальственный окрик, и в кабинет быстрым шагом вошел полковник Варганов.
Исторические призраки нехотя поднялись, даже находясь на службе во всемогущих и всезнающих структурах, они оставались людьми глубоко штатскими, в свое время откосившими от армии и в силу этого расхлябанными и пугливыми.
– Ну что, дебоширы, опять драку устроили? Где зачинщик?
– Слинял, падла, – тоном пахана ответил Самсон Давидович.
– Сбежал, сукин сын, – подтвердил император Николай.
– А теперь все по порядку! Рассказывай, Николаша, как гуманитарий и бывший педагог! – по-свойски попросил полковник.
Император выпрямил спину и подобрался: точь-в-точь примерный ученик на первой парте, он даже ладони сложил по-школьному – одна поверх другой.
– Я буду краток, – начал он свой привычный "доклад". – Заказ из "Славянского базара" пришел еще вчера: финны гуляют, стриптиз с удавами им уже наскучил, и даже русская водка надоела. На своей вечеринке они желают видеть живую русскую историю и выпить с нею на брудершафт, а Ленина они больше других уважают, даже памятник из Петрозаводска к себе в Финляндию уперли. Короче, нужен Ленин! У Самсона везде есть свои люди, он ведь в арбатской дринч-команде начинал: дайте несколько рублей на постройку кораблей!
– Это к делу не относится, – проворчал Карачуния.
– Короче, дринчеры телеграфируют: есть один Ильич – исполнитель исторических частушек.
– Частушек? – удивился полковник. – Да еще исторических?
– А как же! – оживился монарх. – Ленин Троцкому сказал: "Я мешок муки достал, мне – кулич, тебе – маца! Лампа-дрица-гоп-ца-ца!" – Отбивая ритм, он задорно похлопал себя по ляжкам. – Мы-то думали – он новенький из провинции и вроде как малость не в себе, а он оказался настоящий и боевой, как линкор на рейде!
– Как это – настоящий?
– Ну, весь при понтах, и корочки фартовые, не то что у нас, Дунькина грамота, – раздраженно бросил кавказский старик, и умолк, как проговорившийся шпион.
– Так… Откуда знаем? – оживился Варганов. – А ну-ка доставайте свои трофеи! Выкладывайте, выкладывайте…
Исторические призраки притихли.
– Я что, вас обыскивать должен? – удивленно спросил полковник.
Для силовика он был довольно мягок. Во всей его высокой статной фигуре было что-то богатырское, былинное, неподвластное духу сего времени.
Не то чтобы кавказский старик умел различать людей, но он был умудрен древней восточной хитростью, которая клонит голову и льстиво изгибает спину перед всякой силой. Кряхтя от усердия, он вынул из внутреннего кармана пачку измятой валюты и маленькую бурую книжечку-пропуск с выцветшими от старости чернилами и пулевым отверстием с правого края.
– Ого! – изумился даже видавший виды полковник. – "Пропуск за номером семь, выдан Ульянову (Ленину), Председателю СНК и СТО".
Он осмотрел опаленные края пулевого отверстия со следами засохшей крови и ошарашенно повертел в руках пропуск:
– Это что ж получается? Ильич воскрес?
– Воистину воскрес! – поддержал его Романов. – Ну, привели мы его, значит, в банкетный зал, севрюжки-белужки на тарелочку положили. Рюмочку налили, только они отвергли. Тут канкан на сцене закончился, и мы Ильича на сцену потащили. Он сначала все бежать порывался, а потом освоился немного и спел что-то из революционного репертуара. А после такую пламенную речь толкнул, что наши чухонцы валютой его засыпали.
– И еще с кепкой всех обошел: призывал на мировую революцию всем общаком скинуться, – припомнил Карачуния.
– А вас, значит, обошел и на мировую не пошел, – скаламбурил полковник.
– Это ж Ленин, он упрямый, дьявол, у него пирамидку гениальности в мозгу нашли, – подтвердил ряженый Романов.
– И что известно об этом оборотне в кепке?
– Да почти ничего… В Горки он все рвался, вроде как Наденька волнуется…
– Горки… – задумчиво протянул полковник, – бывшее имение вдовы Саввы Морозова, теперь там музей. Не в музей же он хотел вернуться.
– Точно, он, наверное, про Горки-8 говорил, – предположил кавказский старик. – Это на Рублевке! Там этих Горок, как собак нерезаных.
– Должно быть, его тамошние богачи выписали вместо зебры или жирафа! – подсказал бывший монарх.
"Страна золотых унитазов" на Рублево-Успенском шоссе славилась и не такими причудами. А что, если этого шизика в ленинской кепке и вправду "выписали"? Скажем, из клиники "Горки-8"? Пусть будут "Горки-8". Наверняка на Рублевке есть какая-нибудь клиника для нуворишей, не в Москве же им лечиться…
– Как ливень-то разошелся, – мрачно заметил полковник, глядя в залитое дождем стекло. – Вот что, голубчики, по хатам вы сегодня не пойдете. Заночуете в комендантской – утро вечера мудренее.
Однако вместо спального места в комендантском дивизионе исторических персон препроводили в комфортабельный изолятор.
Не выпуская из рук ленинский пропуск, полковник сделал несколько срочных звонков. Через четверть часа в Горки Ленинские и на Рублево-Успенское шоссе был направлен усиленный наряд милиции, а в линейные отделения разослан портрет из школьного учебника, с пометкой "называет себя Ильичом".
Среди множества уголовных и административных дел попадаются мины замедленного действия, профессионалы зовут их "гнилыми" – должно быть, по аналогии с зубами. С виду такой зуб целый, крепенький и коренастый, но внутри – воспаленный нерв. Задень его, и человек лишится сна и изойдет болью. Это дело о драке на Красной площади было из разряда "гнилых".
По долгу службы полковник Варганов хорошо разбирался в расстановке сил внутри правительства и спецструктур, чья этническая и внутриклановая борьба напоминала то примитивную грызню в болоте третичного периода, то замысловатую шахматную комбинацию, но за внезапным "воскрешением" Ленина ему чуялось движение гораздо более тайной и хорошо законспирированной силы.
Затрепанную "ленинскую карту" разыгрывали столь регулярно, что по этому, слегка нервозному графику можно было изучать глубину грядущего кризиса, стабильность долларового курса, колебание цен на хлеб и бензин, результаты выборов в Америке, сейсмоустойчивость кабинета министров и многое другое, что еще волновало издерганного обывателя, ласково именуемого "избирателем", "налогоплательщиком" или просто "Ваней". Всякий раз когда "Ваню" собирались в очередной раз обмишурить, вокруг ленинского некрополя, а точнее вокруг "поля смерти", принималась водить хороводы очередная "могучая кучка". Однако каждая новая партия страдала теми же болезнями, что и предыдущая. Был ли это старческий маразм престарелой пассии или короткая "девичья память", но симптомы совпадали. Незадолго до выборов эта выгодная партия истерично призывала немедленно захоронить "красные мощи", собирала подписи и ставила пикеты, а наутро после выборов благополучно забывала о "вечно живом". С течением времени эта пляска на костях все больше обретала характер черномагического ритуала. Последний "Ильич", был вброшен в игру внезапно, вне графика, к тому же снабжен приличной "ксивой" – случай нетипичный и требующий детального изучения.
Звонок из экспертного отдела прервал размышления полковника. Удостоверение за номером семь было целиком изготовлено из материалов девяностолетней давности, наверняка идентичных тем, что находились в музеях и спецхранах. Пуля калибра 7,62 мм выпущена из револьвера системы "наган" – легендарного оружия начала прошлого века. Кровь на пропуске относилась к третьей группе резус положительный и, согласно более поздним исследованиям, совпадала с группой крови Ленина.
Следуя букве секретной инструкции, обо всех происшествиях, выходящих за рамки обыденной текучки, Варганов должен был докладывать лично по специально выделенному каналу. Кто принимал эти сообщения, можно было только догадываться, но Варганов аккуратно выполнил предписание. Похоже, его короткий доклад не на шутку заинтересовал "верхний этаж". Не прошло и получаса, как у дверей "конторы" затормозила черная иномарка класса "статус". За ней тяжело прополз груженый автобус с занавешенными стеклами, в таких обычно перевозили ОМОН к месту уличных беспорядков.
Низкие тучи еще сеяли дождем, но тьма уже начала редеть, и в сизой рассветной дымке черная колымага и "катафалк" с погашенными фарами смотрелись зловеще.
– Принесло нелегкую, – чертыхнулся Варганов, прощаясь с мыслью поскорее сдать суточное дежурство.
Куратор уверенно и быстро вошел в кабинет, он настолько спешил, что даже не снял широкий плащ в каплях дождя и зеленую фетровую шляпу с немного обвисшими полями а-ля Берия. Он не подал руки и не снял черные кожаные перчатки – особое пижонство элитных спецов как раз и выражалось в стильной отработке "образа".