Днем Люцифер прятался в листве и никого не беспокоил, но с наступлением ночи приходила его пора. Он вопил так пронзительно, что будил спящих даже на Поултер-Хилл. Не раз и не два я слышал треск ружейных выстрелов: это означало, что кому-то надоел шум, поднятый Люцифером. В него стреляли множество раз, но пули его миновали. После ночной пальбы поднимался собачий лай, и заснуть оказывалось вовсе невозможно. Городской совет Зефира даже принял постановление, запрещавшее ружейную стрельбу после восьми вечера. Вскоре Люцифер научился колотить палками в мусорные баки, причем особенно усердствовал под утро, между тремя и шестью часами. Он не притронулся к грозди отравленных бананов, специально положенных под куст мэром Своупом, и обходил проволочные ловушки. Он полюбил оставлять свои коричневые росписи на свежевымытых автомобилях, а однажды, свалившись с дерева прямо на голову следовавшего своим обычным маршрутом мистера Джеральда Харджисона, отгрыз у нашего почтальона кусочек уха. Мистер Харджисон сам рассказал об этом моему отцу, сидя на нашем крыльце и покуривая манильскую сигару в пластиковом мундштуке. Его заметно уменьшившееся левое ухо было забинтовано.
- Жаль, что при мне не было ружья, а то я бы обязательно подстрелил этого маленького ублюдка, - сказал мистер Харджисон. - Но он быстр, как черт, нужно отдать ему должное. Куснул меня и был таков, я его толком и не разглядел.
Мистер Харджисон улыбнулся и покачал головой.
- Что за времена настали: нельзя днем спокойно пройтись по улице, того и гляди на тебя набросится проклятая обезьяна.
- Скоро ее поймают, - подал голос отец.
- Может быть, и так, - отозвался мистер Харджисон, пыхнув дымком и глядя, как голубое облачко тает в воздухе. - Знаешь, что я думаю, Том?
- Что?
- Что-то в ней есть необычное, дьявольское, вот что я думаю.
- С чего ты взял?
- А вот с чего. Почему эта обезьяна так и осталась здесь, в Зефире, а не ушла устраивать переполох в Братоне?
- Не знаю, - ответил отец. - Я об этом даже не думал.
- Я скажу тебе почему. Наверняка тут не обошлось без этой бабы.
- О ком ты говоришь, Джеральд?
- Перестань, Том, ты же все понимаешь. - Мистер Харджисон мотнул головой в сторону Братона. - Это ее проделки. Их королевы.
- Ты имеешь в виду Леди?
- Точно. Ее самую. Сдается мне, что она наслала на нас какое-то проклятие, из-за того… ну, в общем… ты понимаешь… из-за того, что недавно случилось.
- Из-за сожженного креста? - закончил отец.
- Угу…
Мистер Харджисон отодвинулся в тень, потому что солнце добралось до его коленей.
- Она устроила какой-нибудь ритуал, свое вуду-шмуду, вот что я думаю. И теперь никто не сможет изловить эту проклятую обезьяну, тут точно дело нечисто, говорю тебе, Том. Прошлой ночью эта тварь орала у меня под окнами, словно дух - вестник смерти. Линду Лу едва удар не хватил.
- В том, что обезьяна гуляет по городу, виноват один преподобный Блессет и никто другой, - напомнил отец. - Леди к этому отношения не имеет.
- Но ведь в этом нельзя быть до конца уверенным? - Мистер Харджисон стряхнул пепел в траву и вернул мундштук в рот. - Мы ведь не знаем, какая сила ей подчиняется. Клянусь, клан правильно взял ее на заметку. Нам здесь не нужна эта старуха. Ни она, ни ее петиции.
- Я не желаю иметь ничего общего с кланом, Джеральд, - сказал отец. - И никогда не стал бы поджигать кресты. По-моему, это удел трусов.
Услышав это, мистер Харджисон тихонько усмехнулся, из его полуоткрытого рта выскользнул клубочек дыма.
- Не знаю, есть ли вообще в Зефире клан, - отозвался он. - Но кое о чем я недавно слышал.
- Что именно?
- Да… просто всякие разговоры. У меня такая работа, что волей-неволей услышишь много всякой болтовни. Люди говорят, что ребята из клана решили: пора Леди предупредить. Потому что, Том, многим кажется, что настало время выставить ее отсюда, пока она не перевернула все в Зефире вверх дном.
- Леди живет здесь с незапамятных времен, и до сих пор ничего с Зефиром не случилось.
- До сих пор она помалкивала. А теперь обнаглела и качает права. Цветные и белые должны купаться в одном бассейне, только представь себе! Знаешь что, Том? По-моему, этот размазня мэр Своуп склонен пойти ей на уступки - позволить все, что она только потребует.
- Ну, - отозвался отец, - времена меняются. Раньше или позже перемены неизбежны.
- Господи, Том! - воскликнул мистер Харджисон. - Уж не заодно ли ты с ней? На чьей ты стороне?
- Я ни на чьей стороне, Джеральд. Единственное, что я хотел сказать: нам тут в Зефире не нужны ни овчарки, ни брандспойты, ни бомбы террористов. Дни Булла Коннора давно миновали. Я ничего не имею против того, что времена меняются, - таково положение вещей в этом мире. - Отец пожал плечами. - Перед будущим мы бессильны, Джеральд. Оно придет и нас не спросит. Ничего тут не попишешь.
- Уверен, что ребята из клана могут тут с тобой поспорить. У них совсем другая точка зрения.
- Может быть. Но их дни сочтены. А ненависть всегда порождала только еще большую ненависть.
Мистер Харджисон несколько минут сидел молча. Его взгляд был устремлен на крыши Братона, но что он пытался там увидеть, трудно было понять. Наконец он поднялся и, подхватив свой сумку с письмами, закинул ее на плечо.
- Раньше ты мне казался разумным парнем, Том, - сказал он на прощание и двинулся к своему грузовичку.
- Эй, Джеральд! Погоди-ка минутку. Вернись, прошу тебя! - крикнул вслед мистеру Харджисону отец, но тот даже не оглянулся.
Отец и мистер Харджисон учились в школе Адамс Вэлли в одном классе, и хотя никогда не были близкими друзьями, дороги юности у них была общими. Отец рассказывал, что мистер Харджисон играл в футбольной команде и его имя, выбитое на серебряной табличке, висит теперь на стене почета школы.
- Эй, Большой Медведь! - снова позвал отец, вспомнив школьное прозвище мистера Харджисона.
Но тот молча бросил окурок сигары в канаву, завел свой грузовичок и укатил.
Настал день моего рождения. Я пригласил Джонни, Дэви Рэя и Бена на мороженое и торт, украшенный двенадцатью свечами. Пока мы угощались тортом в гостиной, отец положил праздничный подарок на мой письменный стол.
Еще до того как я его обнаружил, Джонни пришлось уйти домой. Его все еще иногда мучили головные боли и приступы головокружения. Джонни подарил мне два отличных белых наконечника от стрел из своей коллекции. Дэви Рэй принес мне модель Мумии, а Бен подарил пакетик маленьких пластмассовых динозавров.
А в комнате на моем столе стояла пишущая машинка "ройял", серая, как линкор, в ее каретку был вставлен белоснежный лист бумаги.
Пробег этой машины составлял уже немало миль. Часть клавиш была вытерта, на боку, прямо на краске, было выцарапано "П. Б. 3". Позже я узнал, что это значит "публичная библиотека Зефира": машинку приобрели на распродаже старого имущества. Буква "е" застревала, точка над "i" отсутствовала. И вот вечером, в сгущающихся сумерках я сел за свой письменный стол, отодвинул в сторону жестянку с карандашами "тикондерога" и с колотящимся сердцем старательно напечатал на листе бумаги собственное имя.
Так я вступил в эру высоких технологий.
Довольно скоро я понял, что печатание на машинке - дело нелегкое. Мои пальцы оказались очень неловкими - придется их тренировать. Этим я и занялся, просидев над машинкой до глубокой ночи, пока мама не велела мне ложиться спать. КОРИ ДЖЭТ МАККЕНСОН. ДЭВИ РЕЙ КАЛКАН. ДЖИММИ КВИЛСОН. СТАРЫЙ МОСИС. ЛЕДИ. ГОРЯЩИЙ КРЕСТ. БРЕМКИНСЫ. ШЛЯПА С ЗЕЛЕНЫМ ПЕРОМ. ЗИФИР. ЗЭФИР. ЗЕФИР.
Мне предстояло пройти очень долгий путь к совершенству, но я уже чувствовал энтузиазм героев вестернов и храбрых индейцев, мощь воинских подразделений, полчищ детективов и отрядов монстров, которые возникали в моем воображении, изо всех сил стремясь появиться на свет и излиться на бумагу.
Однажды днем я катался на Ракете, радуясь свежести воздуха после дождя, и внезапно обнаружил, что нахожусь у дома Немо Керлисса. Сам он гулял во дворе - подбрасывал бейсбольный мяч в воздух и ловко ловил его, когда тот со свистом мчался вниз. Я поставил Ракету на подножку и предложил Немо немного покидать мячик. На самом деле мне просто хотелось еще раз увидеть Немо в деле. Мальчик с совершенной рукой, какой бы хрупкой она ни выглядела, воистину был осенен десницей Господней. Довольно скоро я пристал к нему, чтобы он попал мячом в дупло дуба, находившегося через улицу. Немо запулил мяч точно в требуемую цель, да не один, а целых три раза, и я едва не упал на колени, готовый чуть ли не боготворить его.
Потом зазвенел колокольчик, открылась входная дверь, и на крыльце появилась мама Немо. Я заметил, как под стеклами очков глаза Немо дрогнули, словно в ожидании удара.
- Немо! - позвала его мама голосом, напомнившим мне жужжание выпускающей жало осы. - Я, кажется, запретила тебе бросать мяч? Я все видела через окно, молодой человек!
Мама Немо сбежала по ступенькам крыльца и обрушилась на нас как ураган. У нее были длинные темно-каштановые волосы, может быть, когда-то ее можно было назвать миловидной, но теперь в ее лице появилась какая-то жесткость. У нее были пронзительные карие глаза с глубокими морщинками в углах и густо наложенный макияж в оранжевых тонах. На ней были обтягивающие черные бриджи и белая блузка с узором в крупный красный горошек, на руках - желтые резиновые перчатки. Помада на ее губах - настолько красная, что я поразился, увидев рот такого цвета. Слишком причудливый вид для домохозяйки.
- Подожди, вот отец узнает! - добавила она.
"Узнает о чем?" - удивился я. Ведь Немо ничего плохого не сделал, просто играл на улице около дома.
- Я ведь не упал, - сказал Немо.
- Но ты мог упасть! - резко бросила его мама. - Ты же знаешь, какие хрупкие у тебя кости! Если ты упадешь и сломаешь себе что-нибудь, что мы будем делать? Где найдем деньги на лечение? Честное слово, Немо, иногда мне кажется, что у тебя не все в порядке с головой!
И тут ее глаза обратились на меня, их свет напомнил мне сияние тюремных прожекторов.
- А ты кто такой?
- Это Кори. Мой друг.
- Друг. Ага.
Миссис Керлисс осмотрела меня с головы до ног. По тому, как поджались ее губы и сморщился нос, мне показалось, что она приняла меня за прокаженного.
- Какой такой Кори?
- Маккенсон, - ответил я ей.
- Твой отец покупает у нас рубашки?
- Нет, мэм.
- Друг. - Суровый взгляд миссис Керлисс снова обратился к Немо. - Ведь я же просила тебя не перегреваться на солнце, Немо. И не играть в мяч.
- Я не перегрелша, мама. Я прошто…
- Ты просто не слушаешься меня, вот и все, - оборвала его мама. - Господи боже мой, настанет ли в этой семье когда-нибудь порядок! Должен же быть хоть какой-то порядок, какие-то правила! Твоего отца целый день нет дома. Когда он возвращается, то тратит денег больше, чем может себе позволить, а ты так и норовишь сломать руку или ногу и сводишь меня с ума!
Тонкая кожа на лице миссис Керлисс туго обтянула кости, в глазах появился нестерпимый блеск.
- Разве я не напоминаю тебе постоянно, что ты болезненный мальчик? Достаточно сильного порыва ветра, чтобы сломать тебе руку!
- Шо мной вше в порядке, мама, - отозвался Немо. Его голос звучал очень тихо, и сам он выглядел жалко. На его затылке выступил пот. - Чештно.
- Ты будешь твердить это, пока тебя не принесут домой с сердечным приступом. Или пока не упадешь и не выбьешь себе зуб. Кто, скажи на милость, будет оплачивать счет дантиста - наверно, не отец твоего дружка?
Миссис Керлисс вновь смерила меня презрительным взглядом.
- Поразительно, неужели в этом городке никто не носит хорошие рубашки? Умело сшитые белые рубашки, неужели они тут никому не нужны?
- Нет, мэм, - чистосердечно признался я. - Думаю, что никому.
- Понятно, мой маленький денди, - проговорила она. В голосе миссис Керлисс не было и намека на веселье. Ее ухмылка была раскаленной докрасна, как полуденное солнце, и на нее было так же больно смотреть. - Вас что, еще не коснулась цивилизация?
Она схватила плечо Немо затянутой в желтую перчатку рукой.
- Давай-ка в дом! - приказала она ему. - Сию же минуту!
Мама Немо поволокла его к крыльцу, и он оглянулся на меня с выражением печали и сожаления на лице.
Я должен был спросить ее о том, о чем давно хотел. Просто обязан…
- Миссис Керлисс? Может быть, вы разрешите Немо играть за младшую лигу?
Поначалу я думал, что она собирается уйти, не ответив, не обратив на меня внимания. Но она неожиданно остановилась у ступеней крыльца и резко повернулась ко мне. Ее глаза от ярости превратились в щелки.
- Что ты сказал?
- Я… спросил вас… почему бы вам не позволить Немо играть за младшую лигу. Я хотел сказать… у него совершенная ру…
- Мой сын - хрупкое создание, неужели ты еще не уяснил? Ты вообще понимаешь, что означает это слово?
Не дав мне раскрыть рта, она начала кричать:
- Это означает, что у него слабые и хрупкие кости! Это означает, что он не может бегать и безобразничать с другими детьми. Он не дикарь, как другие мальчишки!
- Да, мэм, но…
- Немо не такой, как вы все! Он другой породы, как вы этого не поймете? Он воспитанный и цивилизованный мальчик и не станет, как вы, валяться в грязи, словно дикий зверь!
- Но мне казалось, что ему… может понравиться…
- Послушай, мальчик! - снова прервала меня миссис Керлисс, похоже готовая сорваться на визг. - До каких пор ты будешь стоять на моей лужайке и объяснять мне, что хорошо и что плохо для моего сына? Ведь не ты сходил по ночам с ума, когда Немо было три года и он чуть не умер от пневмонии. А где был его отец, ты знаешь? Его отец, как обычно, был в дороге, пытался продать свой товар, чтобы мы могли удержаться на плаву! Но мы все равно лишились нашего дома, прекрасного дома с цветами на окнах! И никто не помог нам! Никто из добродетельных прихожан не помог нам! Ни один человек, можешь себе представить? Мы потеряли наш замечательный дом, где на заднем дворе была похоронена моя собака!
Лицо миссис Керлисс задрожало, на мгновение под маской раздражения и гнева я заметил отблеск настоящего, разрывающего сердце отчаяния и горькой обиды. Она говорила все это, ни на секунду не отпуская плечо Немо. Потом маска снова восстановила свою целостность, и миссис Керлисс презрительно рассмеялась.
- Я знаю, что ты за мальчик! Я много таких перевидала во всех городках, где нам приходилось жить! Вы только и думаете, как бы обидеть Немо, а сами смеетесь за его спиной! Вы испытываете радость, когда он падает и разбивает себе коленку, вам нравится слышать, как он шепелявит, - это кажется вам смешным. Так знайте: вам придется поискать другой объект для издевательств, потому что мой сын не станет с вами водиться!
- Я и не думал над ним издеваться!
- Убирайся в дом! - заорала миссис Керлисс на Немо и пихнула его в спину по направлению к крыльцу.
- Мне нужно идти, - сказал Немо, отчаянно стараясь сохранить видимость достоинства. - Ижвини, Кори.
Сетчатая дверь затворилась за его спиной. Потом раздался финальный стук внутренней двери.
Птицы продолжали щебетать, глупые в своем счастье. Я стоял на зеленой лужайке Керлиссов, моя черная тень лежала на траве как выжженный след. Я увидел, как на окнах, выходящих на улицу, опустились жалюзи. Не о чем было больше говорить и делать больше было нечего. Я оседлал Ракету и покатил к дому.
Когда я ехал и летний душистый воздух бил мне в лицо, а позади меня кружились вихри пыли и тучи комаров, мне пришло в голову, что не все тюрьмы на свете представляют собой мрачные серые здания со сторожевыми вышками по бокам и рядами колючей проволоки. Иногда тюрьмы - это обычные дома с закрытыми шторами, не пропускающими внутрь ни единого луча солнечного света. Некоторые тюрьмы - это клетки из хрупких костей с узорчатыми решетками в красный горошек. Невозможно сказать, что за тюрьма перед вами, пока вы не узнаете, какой узник томится внутри. Такие мысли роились в моей голове, когда Ракета вдруг резко вильнула в сторону, чтобы избежать столкновения с Верноном Такстером. Уверен, что золотой глаз Ракеты мигнул от удивления при виде мужчины, разгуливающего по городу голышом.
Прошел июль, похожий на сон в летний полдень. Все эти дни я занимался, как у нас говорили, "ничегонеделанием". Джонни Уилсон шел на поправку: голова у него почти перестала кружиться, и ему разрешили присоединиться ко мне, Дэви Рэю и Бену в наших прогулках в окрестностях города. Но Джонни было наказано соблюдать осторожность, потому что, по словам дока Пэрриша, травмы головы проходят очень не скоро и требуют длительного наблюдения. Джонни и прежде был самым тихим и спокойным из нас, а теперь, как я заметил, его движения еще больше замедлились. Обычно Джонни занимал место в хвосте нашей велосипедной процессии, даже позади неуклюжего толстяка Бена. С тех пор как Брэнлины жестоко избили его, Джонни словно повзрослел на несколько лет и как будто отдалился от нас, хотя мне это трудно объяснить. Я думаю, перемены в Джонни были связаны с тем, что ему довелось вкусить горьких плодов боли и обиды и часть того волшебного беззаботного взгляда на мир, что отличает детей от взрослых, навсегда исчезла. Как бы он ни налегал теперь на педали своего велика, он не мог возвратить прежнюю магию детства. В свои юные годы Джонни заглянул в черную дыру смерти, в которой отчетливо увидел то, что нам, его беспечным друзьям, не дано было видеть: как летнее солнце уже не светит ему и не отбрасывает его тень на землю.
Мы сидели в тени льдохранилища, обдуваемые несшейся из его снежных легких - морозильных камер - прохладой, и говорили о смерти. Эту тему первым затронул Дэви Рэй, поведавший нам, что не далее как вчера его отец сбил на дороге кошку. Когда они приехали домой, часть внутренностей кошки так и не отлепилась от передней шины. Мы сошлись на том, что у собак и котов есть собственный рай, и задались вопросом, есть ли у них свой ад. "Нет, - предположил Бен, - потому что звери не грешат". "А как быть, когда собака взбесится и начинает кусать всех направо и налево, после чего ее приходится усыпить? - поинтересовался Дэви Рэй. - Разве это не смертный грех?" Но ответа на этот вопрос мы не нашли.
- Иногда, - сказал Джонни, который сидел под деревом, прислонившись спиной к его стволу, - я достаю свои наконечники стрел, смотрю на них и думаю о тех, кто их сделал. Мне порой кажется, что призраки этих людей бродят где-то рядом и ищут, куда упали их стрелы. Может, они ищут свои потерянные стрелы. Их больше нет, потому что они все у меня.