Чижикову снилось странное. Будто стоит он на пороге огромного зала, и свет падает через прозрачный купол. Купола не видно, но Котя точно знает: купол - очень высоко. Яркое солнце зависло над зданием - зал хорошо освещен, и даже дальние уголки Котя различает в малейших подробностях, но стоит ему отвести взгляд - детали уходят, ускользают, улетучиваются, и Котя не в силах описать, что он только что наблюдал. Зал полон странных, непривычных машин неясной формы и назначения; машины издают тихий равномерный гул; меж них ходят люди - Чижиков отчетливо видит их фигуры, затянутые в блестящие комбинезоны, облегающие тело, точно вторая кожа. Мужчины, женщины - все они работают, и работа эта напряженная, сложная и очень срочная. Котя чувствует исходящую от людей тревогу: они боятся опоздать, они уже опаздывают, они практически опоздали, но все равно борются, не сдаются, из последних сил надеясь завершить работу в нужный срок, потому что это важно, очень важно, архиважно. И если они не успеют, то все великолепное технологическое совершенство, собранное под куполом огромного зала, будет безвозвратно утрачено, и любые усилия тогда будут напрасными, тщетными… Этого нельзя допустить.
Прямо перед Чижиковым возникает какое-то движение - Котя вглядывается. Несколько мужчин и женщин стоят перед механизмом, напоминающим огромную ванну, правда, поставленную вертикально. К ней со всех сторон идут кабели, светящиеся трубопроводы. А в темной глубине ванны застыла невысокая фигурка.
Котя хочет подойти поближе, но не может. Напрягая зрение, он вглядывается и видит: это человек. Девушка. Глаза ее закрыты, и один из кабелей уходит в затылок. Бледное лицо кажется Чижикову странно знакомым, Котя силится вспомнить - и не может. И вдруг девушка распахивает глаза.
Ника!
Котя смотрит на Нику в упор - ее взгляд полон безмолвной мольбы, но Чижиков ничего не понимает. Он хочет спросить, но лишь беззвучно шевелит губами, он пытается кричать, но крик не слышен. Котя хочет привлечь внимание людей - мужчин и женщин, что столпились вокруг Ники. Он машет руками, пытается войти в зал, но дверной проем неодолим: что-то властно удерживает Чижикова на месте, а люди - те, что в зале, - не обращают на Котины усилия никакого внимания. Лишь одна Ника видит Чижикова, но и она ничего не в состоянии сделать. Сердце Коти переполняется тоской и жалостью - сейчас он готов на все, только бы шагнуть вперед, только бы оказаться рядом с Никой! Обнять ее, прижать к себе, утешить в этой неизъяснимой печали, заслонить от неизбежного… Услышать ее голос и накрепко запомнить то, что девушка хочет, должна сказать ему - ведь это невероятно важно! Котя напрягается изо всех сил, бьется, как муха в паутине, - и вдруг Ника весело ему подмигивает, мольба исчезает из ее глаз, она приближается, вырвавшись из заточения, а люди продолжают суетиться, не заметив, что Ники уже нет… Ника наплывает на Котю, будто облако, миг - и она уже совсем рядом. Ника улыбается - хорошо, светло, радостно - и вдруг начинает щелкать Котю по носу, мягко, игриво, настойчиво: раз, раз, еще раз!..
Чижиков разлепил веки. Прямо перед носом живою укоризной возлежал на его груди Шпунтик.
- А… Это ты, хвостатый проглот… - пробормотал Котя облегченно. - Что, опять жрать хочешь?..
Он огляделся: ни следа прозрачного гостя.
* * *
Да, Котя напился. Как, собственно, и планировал.
Конец вчерашнего вечера помнился смутно. Настоящее застолье развернулось после того, как Чижиков познакомился с Гу Пинем, а Борн удалился, не простившись. Чижиков и Гу Пинь удивительно быстро сдружились, чему, вне сомнений, весьма способствовала пекинская народная. Выяснилось, что Гу - действительно мировой дядька, веселый, пить умеет и знает "Катюшу" по-русски. "Катюшу" и пели: тихо, долго, активно помогая себе взмахами рук и отвлекаясь на то, чтобы опрокинуть еще рюмочку и закусить. На середине песни Гу забыл слова и продолжал уже по-китайски, Котя легко подхватил, и лишь Дюша продолжал басить по-русски.
Радостные китайские официанты то и дело подносили еще какие-то чрезвычайно вкусные блюда, пока наконец Гу не заметил, что настало время для супа, и не потребовал его немедленно. Обняв Котю за шею, пьяный Гу пояснил, что китайцы едят суп в конце трапезы, а не в начале, как европейцы, и что это не просто себе суп, а очень даже "трезвовательный", то есть прочищает мозги после обильной выпивки.
Котя, помнится, возражал, говорил, что они вовсе еще не напились, и Громов уверенно вторил ему: какое напились! только во вкус вошли! Гу Пинь размашисто кивал, соглашаясь, и наливал еще - пекинская народная пилась легко и с большим удовольствием. Когда принесли суп, было решено по второму разу затянуть "Катюшу"… Котя смутно помнил, что суп был горячий, острый и действительно прояснил голову - на какое-то время. По крайней мере, Чижиков не забыл, как он буквально с ножом к горлу пристал к Гу Пиню, настойчиво требуя от китайца снять очки и заговорщицки при этом подмигивая. Гу в итоге очки снял, и Котя, убедившись, что глаза у того разноцветные, погрозил ему пальцем, захихикав: "А я знаю, знаа-а-аю…"
Дальше воспоминания становились отрывочными: Котя помнил, как искал и нашел Шпунтика, как потом они ехали в такси и Гу Пинь громко пел по-китайски, а Котя прижимал к себе Шпунтика, и, кажется, кот был недоволен. Затем Гу Пинь куда-то делся, а Чижиков осознал и обрел себя в квартире Громова. Еще он помнил экран открытого ноутбука - и все. Видимо, после этого Котя провалился в глубокий хмельной сон. Хорошо хоть контактные линзы догадался снять.
- Вот черт… - пробормотал он, приподнимаясь на локтях. Шпунтик неторопливо сошел с хозяйской груди и уселся рядом, на разоренной кровати. - Нормально погуляли…
Голова не болела совершенно, лишь во всем теле ощущалась легкая истома. Котя огляделся. За окном было светло.
- А который, например, час? - спросил сам себя Чижиков. И посмотрел на Шпунтика. - Мой хвостатый друг, ты не сообщишь мне сигналы точного времени?
А такой час, что жрать пора, читалось на кошачьей морде.
Котя с кряхтением сел. В правой руке почему-то оказались испачканные в соусе одноразовые деревянные палочки. Чижиков разжал пальцы, и палочки неслышно упали на пол.
- Чудовищно… - прошептал Котя, вставая. - Мне надо в душ, в душ!
Стоя под струями горячей воды и старательно отфыркиваясь (Громов предупредил, что водопроводную воду пить не следует!), Чижиков поэтапно восстанавливал в уме вчерашние события. Он очень не любил, когда куски жизни, пусть и незначительные, выпадали из памяти. Собственно, подобное случалось с Котей дважды или, может, трижды и всякий раз было связано с ошеломительным выпиванием. Не помнить, что ты делал и говорил, - что может быть гаже? Вдруг обидел кого невзначай? Или сплясал голым на балконе, тряся достоинствами перед изумленной публикой? Ах, как некрасиво, как нехорошо…
Чижиков пустил холодную воду, потом вернул горячую, потом снова холодную. Он стойко терпел контрастный душ, ощущая, как в голове окончательно проясняется.
Итак, Гу Пинь. Вчера они явно побратались. Полюбили друг друга на веки вечные, и хорошо, если бы и у китайца сохранились аналогичные воспоминания. А еще Котя, глядя в разноцветные глаза Гу Пиня, грозился, что они поговорят об этом позднее, и когда Гу спросил: "о чем?" - сделал хитрое лицо и заблеял: "А я знаю, зна-а-а-аю…" Гу, кстати, отреагировал вовсе не так, как можно было ожидать. Не забился в тревожной истерике, не побежал прочь с криками "никогда! никогда!", но внимательно на Котю посмотрел, кивнул и согласился: конечно, поговорим.
Чижиков сразу исполнился к китайцу симпатии, едва увидел. Коте даже показалось на секунду, что он Гу Пиня уже где-то встречал. А уж после того, как китаец столь понимающе отнесся к его пьяным излияниям, Гу Пинь и подавно сделался для Чижикова своим в доску. Ну, почти. Дальше - ноутбук. Это было позднее, когда они с Дюшей вернулись домой. Чижиков что-то делал с ноутбуком. Что?.. А! Кажется, он вставил в порт ту самую странную флэшку, что обнаружил в самолете. И запустил единственный имевшийся на флэшке файл. И - все. Дальше Котя не помнил ни-че-го…
Черт, да ведь скоро Сумкин должен прийти! Наспех вытеревшись и мигом натянув трусы, Котя с полотенцем в руках выскочил из душа и врезался в Громова. Дюша, позевывая во всю громадную пасть, стоял на пути гранитным монолитом - ни объехать, ни обойти. В такого влетишь со всей дури - мало не покажется.
- Ты, часом, не ушибся, брат? - заботливо спросил Дюша.
- А… Это… Извини, пожалуйста… - Чижиков подобрал оброненное полотенце. - Задумался, понимаешь. Который, кстати, час?
- Половина девятого, - хмыкнул Громов. И на всякий случай уточнил: - Утра. - После чего легко приподнял Чижикова за плечи, переставил к стенке и скрылся в душе. - Чайник поставь! - раздалось оттуда. - Будем чаем отпиваться.
* * *
- Это кто? - с ходу ткнул пальцем в Громова Сумкин, врываясь в квартиру.
- Это Андрей Громов, мой пекинский друг, - отвечал Котя. Они с Дюшей сидели за столом в гостиной и пили целебный китайский чай - чистые, причесанные и бодрые, когда внезапно позвонил Сумкин и сдавленным голосом затребовал адрес. Не прошло и двадцати минут, как он явился лично.
- Местный? Отлично! Превосходно! Очень даже кстати! - Сумкин плюхнул на стол пластиковый пакет. - Может остаться.
- Друг, - прогудел Громов, оценивающе разглядывая Сумкина. - Ты явно взволнован. Расслабься. Если, конечно, сам хочешь тут остаться.
Великий китаевед высоко оценил комплекцию Громова и примирительно кашлянул.
- Гм… Виноват, погорячился. Забылся. Не учел размеры. Не осознал масштабы. Не врубился в габариты. Гм… Позвольте представиться: Федор Михайлович Сумкин, синолог, кандидат исторических наук, - сделал он шаг вперед и подал Дюше руку. - Нахожусь в Пекине по любезному приглашению китайской стороны с целью сделать высокоученый доклад на конференции.
- Громов. Андрей. - Дюша подумал и не стал сжимать ладошку Сумкина, а лишь слегка обозначил пожатие. - Проживаю в Пекине с целью насладиться жизнью и сколотить изрядный капитал на торговле чаем с этой… с исторической родиной. Нагло вперся сюда, пользуясь доверчивостью китайского народа.
Чижиков хрюкнул. Громов усмехнулся. Сумкин захихикал. Шпунтик вспрыгнул на подоконник и непрощающе уставился на сетку.
- Что это вы тут пьете? Чай? - спросил расслабившийся Сумкин, без спросу садясь за стол. И безо всякого перерыва потребовал: - Дайте что-нибудь пожрать научному работнику. И сахару четыре ложки. Мне для ума надо. Умный я очень, - пояснил он Громову. - Вот вы, Андрей… Что? Можно Дюша? Ага, спасибо. Вот вы, Дюша… Что? Лучше на "ты"? Ага. Вот ты, Дюша, я вижу, тоже очень умный, это сразу заметно, у тебя башка здоровая, и вообще - ты должен меня понять. Все здесь уже пожрали, даже он! - обвиняющее указал Сумкин на Шпунтика. - А я ноги в руки и сюда к вам поскакал - как был, голодный и холодный. Короче, обогрейте меня и накормите, чем бог послал. А то ведь кончусь раньше времени и не расскажу вам самого важного.
Сумкин сгорбился на стуле, уткнув подбородок в скрещенные руки. Глаза его за стеклами очков таинственно блестели.
- Что, покормить страдальца? - покосился Дюша на Чижикова. - Ты ведь про него рассказывал, да? Как он героически по скалам прыгал, так что все козлы в округе обзавидовались.
- Про него, про него, - кивнул Котя. - Дай ему поесть чего-нибудь, а то у него мозг сдохнет. Я потом в магазин схожу, прикуплю еды.
- Между прочим, я здесь, с вами! - возмутился Сумкин. - Что это у вас за манера, старики, говорить о присутствующих в третьем лице, а? Где это вас так основательно недовоспитали? И что это ты, старик, рассказал, интересно?
- А все, - легко признался Котя. - И про самолет, и про Цинь Ши-хуана…
- Ты с ума сошел!..
- Федор Михайлович…
- Ну ладно, ладно! После разберемся…
Вниманием Сумкина всецело завладела китайская консервированная ветчина.
- Здорово ест, упорно, - хмыкнул Громов. - Котя, он банку заодно не схарчит? Может, уже пора отнять?
- Нет, - покрутил головой Чижиков, что откровенно наслаждался видами. - Сейчас он тонкий прокат прожевать не сможет. У него зубик болит.
- Ах, зубик… Ну, тогда я спокоен.
- Ффыньи! - сквозь ветчину сообщил им Сумкин, судорожно работая челюстями. - Ффыньи фы навсегда!
- Кажется, он обзывается? - предположил Громов. - Или вовсе даже грязно ругается? За это мы ему чаю не дадим.
- Не-не-не! - мощно сглотнул Сумкин и вернул себе навыки членораздельной речи. - Старики, не лишайте целебной жидкости! Я вам буквально через минуту дико пригожусь! Набулькайте мне здоровую кружку какого-нибудь "липтона" и засыпьте туда сахара от души!
- Дюша! - Чижиков окинул взором маленький глиняный чайничек и крохотные чашки, из которых они до прихода Сумкина пили пятилетний пуэр. - Дай ему сахар! В воде.
- Вы не подумайте чего плохого, - заявил Сумкин. - Я понимаю про пуэр столько, сколько вы вместить просто не в состоянии, по скудости головного мозга. Я просто не желаю оскорблять высокородный чай банальной жаждой.
Громов принес из кухни литровую дымящуюся кружищу, на борту которой красовалась надпись "Рожден побеждать". Из кружки свисали целых три хвостика от чайных пакетиков.
- А сахар?! - округлил глаза великий китаевед. - Сахар! Сахар! Сахар!
- Нету сахара, - отрезал Громов. - Не держу. Сахар - белая смерть.
- Сахар! Сахар! Сахар! - продолжал надрываться Сумкин.
- Ты вот что, - насупился Громов. - Заканчивай уже тут бушевать. Я и пакетики-то эти, - он скривился, - сам не знаю, почему не выбросил до сих пор. Уймись. А то с лестницы спущу. Без лифта.
- Вот! - простер в его сторону руку Сумкин. - Вот! Торжество грубой силы над разумом! Так грязнозадые варвары растоптали утонченный Рим, так пала под ударами нечесаных монгольских орд Великая Китайская империя! Так… Ну ладно, ладно. Понял. - Сумкин вовремя перехватил Дюшин взгляд. - Хоть конфетку дайте…
Конфетки у Дюши тоже не было, но нашлись засахаренные фрукты.
- Короче, - продолжал как ни в чем не бывало великий китаевед, напившись чаю и сделав серьезное лицо. Вдруг, подобно фокуснику, он молниеносно выхватил из кармана бумажку в сто юаней и припечатал ее ладонью к столу. - Что это такое, по-вашему, старики, а?
- Деньги, - уверенно ответил Чижиков. - Бабло. Казначейский билет. Самая крупная китайская купюра.
- Двадцать пять маленьких пекинских народных, - быстро пересчитал Громов. И уточнил: - если брать в магазине неподалеку.
- Ничего подобного! - победно провозгласил Сумкин и вскочил в ажитации.
- Да ну? - не согласился с ним Громов. - Уж я-то знаю! Наверное, можно и дешевле найти, но…
- Да я не про покупательную способность!
- Про что же тогда?
- Это, - Сумкин обвиняюще ткнул в купюру указательным пальцем, - вопиющий нонсенс. Не понимаете? Вижу, для вас снова слишком сложно. Хорошо. Объясню. Но для начала попрошу вас обоих внимательно посмотреть на денежку и сказать: что вы на ней видите? Только уже без шуток. Серьезно. Напрягите зрение.
- Ну… - Чижиков решил быть внимательным. - Герб КНР я вижу, потом иероглифы, но я их не понимаю…
- "Китайский народный банк", - нетерпеливо перевел Сумкин. - Дальше!
- Что - дальше? Дальше цифра "сто" три раза, экзотическое растение и на его фоне опять иероглифы…
- Это "сто" прописью, - пояснил великий китаевед. - И?..
- И изображение приятно улыбающегося китайского дедушки… подозреваю, что это Дэн Сяо-пин , - закончил Чижиков.
- А ты раньше китайские деньги видел, старик? - спросил Сумкин.
- Ну… Я же тут бывал. Правда, давно и недолго. Деньги в руках держать приходилось, но под лупой я их не разглядывал. Хотя… если честно, мне еще в банке показалось, будто купюры в чем-то изменились, но я не придал значения. Сотни, помню, как были, так и есть розовые, а детали…
- Дюша, - звенящим от волнения голосом обратился к Громову Сумкин, - вы тоже тут видите товарища Дэн Сяо-пина? Или нам с Костей тотально изменяет зрение?
- Ну… да, - подтвердил Громов. - Такой типический старина Дэн. И что с того?
- Дэн Сяо-пин… - Сумкин глубоко вздохнул и рухнул на стул.
- Дэн Сяо-пин, - безнадежно повторил Федор и вытащил из кармана сигареты. - Дюша, друг мой, у тебя курить можно?
- Само собой! - Громов откровенно не понимал, что происходит. - Кури, без вопросов. - Он поставил перед Сумкиным пепельницу и спросил: - А в чем дело-то? В чем подвох?
- Да в том, что на китайских банкнотах отродясь не было Дэн Сяо-пина! - Сумкин нервно прикурил. - Сначала на купюрах изображали разнообразных представителей национальных меньшинств в красивых национальных одеждах, а после реформы на каждой бумажной денежке воцарился Председатель Мао. Таким образом, китайский народ остался с Мао Цзэдуном один на один, лицом к лицу. И где, где теперь Великий Кормчий, я вас спрашиваю?!
- Точно! - хлопнул себя по лбу Чижиков. - Там был Мао Цзэ-дун! Теперь я вспомнил!
- Не понял… - Дюша в замешательстве вцепился в бороду. - Какой Мао Цзэ-дун? Почему не знаю?
- Нормально, да? - Сумкин нервно дернул башкой, на которой, казалось, все имеющиеся в наличии волосы встали дыбом, в сторону Громова. - Старик, ну ты-то помнишь, кто такой Мао Цзэ-дун?
- Спрашиваешь! - кивнул Чижиков. - Да у меня дома по шкафам столько его бюстиков стоит… Погоди-ка… - Котя замер, пораженный внезапной догадкой, и ухватил Громова за обширное плечо. - Дюша, помнишь, вечером, когда ты последний раз ко мне приезжал, Шпунтик взбесился и так треснулся о шкаф, что с него свалился и разбился… Дюша, что со шкафа свалилось?
- Да не запомнил я, - пожал плечами Громов. - Вроде фигня какая-то гипсовая.
- Правильно мыслишь, старик, - ткнул сигаретой в сторону Коти Сумкин. - Хотя я и не ожидал от тебя такой умственной прыти.
- О чем вы толкуете? - начал сердиться Дюша. - К чему ведете? Объясните наконец.
- Позднее, - остановил его великий китаевед. - Сначала скажи, был ли на твоей памяти на китайских деньгах - не важно, какого достоинства, - такой персонаж, как Мао Цзэ-дун?