– Уверен – Михаил Фомич знает выход, – с заговорщицкими нотками в голосе заявил Губастенький. – Он их всех в бараний рог скрутит! Не на того напали!
Мишка впал в уныние. Вопреки чаяниям Губастенького он не имел понятия о том, что следует делать с обманутым электоратом. Кроме того стало ясно, что от высокого собрания не удастся добиться конструктивных предложений, даже если всех поочередно пытать каленым железом. Пауза затянулась и тут все услышали скрип калитки. Громыхайло вскочил со стула и спрятался за печкой, в полной уверенности, что пришли за ним. Все остальные замерли с напряженными лицами. Дверь распахнулась и компания Чубея одновременно с облегчением вздохнула. На пороге стоял пьянехонький Фима в обнимку с Мамедом Култуяровым.
– Здорово, други! Вот и мы!
– Да пошел ты! – возмутился Бурый, который несколько дней ходил трезвым и чувствовал себя препаршиво. – Нашел время нажираться. Тут глобальные, жизненно важные для страны и народа вопросы решаются, а он… Эх, Фимка, Фимка!
Циркулев замотал головой.
– Алкоголь, к вашему сведению стимулирует, работу мозга и высшую нервную деятельность. Правильно, Мамедушка?
– Точно! Мне уже от… От… Стимулир-р-ровал!
– Сейчас, господа, мои мысли кристально чисты, – Циркулев оттолкнул Оторвина от стола и занял место оратора. – Я почти вышел на прямую связь с космическим разум и готов…
– Я тоже! – заревел Култуяров. – Я тоже вышел! Здравствуй, космический разум!
Он увидел выглядывавшего из-за печки Громыхайлу, приветствовал его насильственным рукопожатием, обнял и чмокнул в щеку.
– Успокойте его, ради Бога! – взмолилась Леокадия. – Так мы до утра ничего не решим.
Бурый и Губастенький бросились к Мамеду, заломили ему руки за спину и вывели в коридор. Оттуда раздался грохот, матерная ругань, несколько звучных шлепков и храп.
– Насилу угомонился, – сообщил Гриня, потирая ушибленный кулак. – Спит, падла…
– Так о чем это я? – наморщил лоб Фима. – Ага. Космический разум это синтез материи и сознания! Итак, что нам известно о космическом разуме? Во-первых…
– Заткнись, Фимка! – не выдержал Чубей. – Вернись, черт облезлый, на Землю!
– А в чем собственно проблема?
– Мы выборы просрали – вот проблема!
– Уже? Не ожидал, что так быстро. Предполагал, конечно, но чтобы так… Мои соболезнования.
Тут на Фимку набросились все присутствующие. Обвинение в паникерстве, предательстве светлых идеалов и неприкрытом штрейкбрехерстве подействовали на Циркулева отрезвляюще. Он попросил тишины и заявил, рубанув рукой воздух.
– Тогда – покушение!
– Что?
– Нас спасет только покушение!
– На кого? – Оторвин быстрее всех сообразил, что Фимка говорит дело, но всех нюансов еще не понял. – На кого покушаться будем?
– На тебя, конечно. Вообразите: депутат, избранник народа, трибун всех убогих и обездоленных борется за справедливость. Разве всем это по нутру? Ни-ни! Есть те, кого устраивает нынешнее бедственное положение народа. Те, кто как пиявки присосался к белибердусам. Им не нужны изменения к лучшему! Их задача – убрать Мишку! Любой ценой! Устранить физически!
– Правильно! – завопил Чубей. – Я должен стать жертвой врагов прогресса! Агенты Кремля…
– Не надо трогать Кремль, Миша, – утихомирил Чубея Фима. – Мы как-нибудь своими силами это дело обтяпаем. Инсценируем, что называется. Предлагаю перейти к обсуждению деталей.
– Ружье! – предложил Бурый. – У меня от бати старая берданка осталась. Пусть Мишка по дороге проезжает, а я из кустов пальну. Чем не покушение?
– А если неровен час, попадешь? – усомнилась в снайперских способностях Грини Леокадия. – Бац и нет нашего Михал Фомича. Спи спокойно, дорогой товарищ.
– Нет, нам рисковать нельзя, – покачал головой осторожный Громыхайло. – Что-то попроще надо. Без кровопролития. Этакое. Вроде Володи.
– Яд! – предложил коварный Губастенький. – Пусть в еду Михаила Фомича кто-нибудь сыпанет цианистого калия. А кто-нибудь… Я, например, раскроет покушение.
– Сам что ли жрачку с цианистым калием скушаешь? – усмехнулся Льняной. – А это – идея. Одним мудаком на свете меньше станет!
– Ты кого, паскуда, оскорбляешь?! – заорал Ромка тонким петушиным голосом. – Нет, я от каждого гомосека таких слов терпеть не намерен! Как хотите, а такого…
– Ладно, Ромка, – усмехнулся Чубей. – Никто тебя цианистым калием кормить не собирается, хотя надо признать – заслужил.
– И вы, Михал Фомич, и вы, – Губастенкий склонил голову с видом Юлия Цезаря, обвиняющего Брута в предательстве. – Не ожидал.
– Брось сопли размазывать, Гоголь ты наш, – пробурчал Егор Никанорыч. – Я предлагаю простое решение. Пусть народный избранник на телеге с моста свалится. Риск – минимальный. Подпилим ось и трр-ах! Делов-то.
– Ну, ты залудил, Никанорыч, – развел руками Мишка. – Я какой-никакой, а депутат. Почему на телеге?
– В корень смотреть надо, – ответил Льняной. – Депутат приезжает к избирателям и, зная, о том, что большинство из них передвигается исключительно на гужевом транспорте, работает на своем участке без всяких наворотов. Бензин экономит, не тратит попусту народные денежки и вообще живет без намека на комфорт. Каково?
– Мощно! – вскочил со стула Гриня. – Мы с моста навернемся. Тут свободная пресса в лице Ромки нарисуется. Сфоткаем подпиленную оську. Эх, и шум поднимется – на всю ивановскую!
– А кто осью займется? – воодушевленный идеей Чубей был готов сам взять в руки ножовку. – Завтра же этот вариант поутряне и прокрутим. Гриня, не забыть бы наших ментов подтянуть. Пусть свой хлеб отрабатывают и уголовное дело по факту покушения заводят.
– Пилить будет, – Фима обвел взглядом присутствующих. – Пилить будет Мамед. Он сейчас в таком состоянии, что маму родную не узнает и завтра ничегошеньки не вспомнит. А конспирация в нашем деле не помешает.
– Молодец, Фимка, иди своего чурку буди, а Феоктистыч пока за телегой смотается.
Через полчаса вся честная компания наблюдала за тем, как Бурый запихивает пьяного в дымину Мамеда под телегу. Култуяров ругался на родном узбекском, то и дело ронял ножовку и совершенно не месту начинал рыдать. В конце концов, пинками и подзатыльниками Култуярова удалось настроить на деловой лад. Сопя от натуги, Мамед взялся за работу так рьяно, что едва не распилил ось полностью. Его остановили, вытащив из-под телеги за ноги, и уложили отдыхать на травку. Чубей объявил, что его поездка по избирательному округу начнется в восемь утра, а с моста они с Гриней сверзятся никак не раньше половины девятого.
– Быть всем, но делать вид, что приехали случайно, – напутствовал Чубей заговорщиков. – И чтоб на ваших мордах, господа, неподдельные удивление и возмущение читались!
Впервые за несколько месяцев он провел ночь в родной хате и поразился тому, насколько жестким и неудобным было ложе, на котором он проспал всю жизнь. Привыкший к гостиничным апартаментам Бурый тоже ворочался. Заснуть ему так и не удалось. Около пяти утра он вышел во двор, проверил телегу, подбросил сена лошади и разбудил Мамеда.
– Сгоняй-ка за пузырем, – попросил Гриня. – Два дня, почитай, маковой росинки во рту не было.
– Ого! – посочувствовал Култуяров. – Так ведь и на белого коня можно сесть. Не жалеешь ты себя, Гриша.
Он метнулся к Леокадии и принес исстрадавшемуся Грине бутылку. За первой была вторая, за второй – третья. Когда проснувшийся Чубей вышел размяться во двор, Бурый и Култуяров уже не вязали лыка.
– Брось, Мишаня! – отвечал Бурый на суровую отповедь Оторвина. – Ты депутат, а я твой помощник. Можем себе позволить то, что простым смертным нельзя, а народным избранникам – сам Бог велел. Выпей с нами по махонькой, расслабься, а то сам не заметишь, как жизнь даром пройдет! Мамед, волоки еще бутылку!
К счастью, как ни старался Култуяров, но встать смог только на четвереньки и Грине пришлось обходиться без самогона. Депутат, пользуясь давними навыками, самостоятельно запряг в телегу кобылу, чудом выжившую после повальной сдачи скота, помог взобраться своему помощнику на дерюги и, взмахнув кнутом, выехал в рабочую поездку. Бурый тут же затянул песню, чем сразу привлек внимание односельчан.
– Вона депутаты наши уже с утра нажрались, – говорили нижнечмыринцы. – Борются, чтоб им ни дна, ни покрышки, за народное счастье.
Мишка блаженствовал. Он причмокивал, покрикивал на кобылу и чувствовал себя так, словно заново родился. В Нижних Чмырях было тихо. Не мычали коровы, не визжали от голодухи свиньи. После того, как к Льняному вернулись бразды правления "Красным пахарем", ему, ввиду отсутствия скота, пришлось сосредоточиться исключительно на растениеводстве. Никанорыч, само собой, накатал жалобу на Чубея, но бумаженция моментально оказалась в руках Мишки, который собственноручно растрепал ее о морду стукача. Оторвин стал истинным властелином села и свалить его было уже невозможно.
Под монотонное завывание Бурого о приключениях ухаря-купца, телега въехала на мост. Из кустов за ее передвижением следил Рома Губастенький. Он еще с вечера договорился с командой столичных телевизионщиков, которые были готовы выехать к месту покушения по первому сигналу.
Последующие трагические события стали с одной стороны следствием Грининой пьянки, а с другой – строительства гидроэлектростанции, сделавшего мост слишком опасным для передвижения. Чубей все вспоминал былые дни и радовался как ребенок тому, что довелось прокатиться по-старинке. Бурый закончил песню и начал орать следующую, когда произошла катастрофа. С душераздирающим треском лопнула доска и одно из колес телеги повисло над Чмыревкой. Мишка взглянул вниз и ужаснулся. Высота была небольшой, но падать вниз даже ради победы на выборах не хотелось. Чубей струсил, решив отказаться от сумасбродного плана, и изо всех сил хлестнул кобылу. Последовал сильный рывок, но телега не сдвинулась с места. Мишка обернулся к Бурому, надеясь на поддержку, но увидел на лице Гришки гримасу животного ужаса. Тут-то и сработал план. Подпиленная Мамедом ось хрустнула, телега накренилась на сорок пять градусов и ездоки, один за другим соскользнули в реку.
Мишка вынырнул из мутных вод первым. Увидел бултыхающегося рядом Бурого и завопил:
– Спасите! Депутата убивают!
Из кустов выбежал Губастенький. Прижимая сотовый телефон к уху он носился по берегу и не знал чем может помочь Чубею. Начали прибывать участники заговора. Через пять минут все они метались вдоль Чмыревки и вопили так будто наступил конец света. Мишка так и не дождался от сподвижников реальной помощи. К счастью, Чмыревка не принадлежала к числу глубоководных рек. Вволю накричавшись и набарахтавшись, Оторвин наконец догадался встать на ноги и убедился в том, что вода доходит ему до пояса. Шатаясь и увязая в илистом дне, он выбрался на берег и тут же попал под прицелы видеокамер.
– Что, по вашему мнению, произошло здесь? – журналист сунул под нос Чубею микрофон. – Считаете ли вы произошедшее случайностью или…
– Покушались, суки! – Мишка выплюнул набившиеся в рот водоросли. – Я делаю заявление: только что была предпринята попытка моего устранения. Конкуренты используют самые грязные технологии и не останавливаются ни перед чем!
На мосту похожее интервью давал полковник Мелкокалиберный. Он демонстрировал журналистам подпиленную ось телеги и клятвенно обещал найти преступников. С гневной, обличительной речью выступил и Никифор Громыхайло. Правда, он говорил не столько о Чубее, сколько о своем заводе, благополучие которого, благодаря проискам врагов висит на волоске. Леокадия светиться перед камерами не стала. Хозяйственная толстуха принесла чудом выжившему депутату сухую одежду. Последним, что отсняли телевизионщики, был прыгающий в носках и трусах Чубей. Натягивая штаны, лидер предвыборной гонки виртуозно матерился и грозил кулаком неведомому врагу.
Инсценировка покушения, вопреки всему, оказалась весьма правдоподобной. Когда журналисты во главе с Губастеньким укатили готовить разоблачительные репортажи, к Чубею подошел Льняной.
– Ну, Михаил Фомич, как насчет вспрыснуть это дело? Я столы накрыл. Все готово.
– Можно, – кивнул Оторвин. – После таких испытаний… А где Гриня?
Все вдруг сообразили, что не видели главного сподвижника Мишки с момента его падения в реку.
– Куда Гриню подевали, сволочи?!
Истошный вопль Чубея был подхвачен эхом. Первым Бурого заметил Громыхайло. Он указал дрожащей рукой на тело, безвольно покачивающееся на волнах. Гриню вытащили на берег, попытались сделать искусственное дыхание, но чуда не произошло. Лицо утопленника, несмотря на все усилия, осталось неподвижным и умиротворенным.
– Что же это, братцы, а? – зарыдал Мишка, ударяя себя в грудь. – Как же это? Гриня, дружок, очнись!
Оторвин начал биться в истерике. Общими усилиями его с трудом оттащили от трупа. Немного успокоившись, Миша приказал:
– Похоронить Гришу прямо здесь. Пусть покоится там, где смерть от рук врагов принял. Там где за меня свою жизнь отдал.
Вечером следующего дня выступление кандидата в президенты Михаила Фомича Чубей-Оторвина смотрело по телевизору все население Белибердуссии. Прежнего хама и матершинника было не узнать.
– Я не сниму свою кандидатуру, даже если меня снова будут убивать, – чеканя каждое слово, говорил бледный и решительный Мишка. – В память о моем верном друге, ближайшем соратнике Григории Буром, я обещаю стать президентом страны, отыскать тех, кто повинен в гибели Гриши и судить их справедливым судом!
Слушая окончание выступления Чубея, Губастенький не удержался от аплодисментов и начал бить в ладоши.
– Ну, заливает, сучонок! Ну, дает! Теперь точно знаю: быть Мишке президентом! Других кандидатур уже просто нет!
Глава четырнадцатая,
в которой Чубей-Оторвин закладывает душу ради победы на выборах.
– Жопой чувствую! – Чубей метался по гостиничному номеру, как запертый в клетку волк. – Вот чувствую, что чего-то не хватает. И все тут!
– Чего ж вам еще, Михаил Фомич? – удивлялся Никифор Громыхайло. – После покушения народ готов ваших конкурентов на ленточки порвать. Все на мази. Знай себе подсчитывай голоса.
– Нет, Семеныч! Рано нам на лаврах почивать. В любой момент все может измениться и тогда мне до конца дней своих коров пасти. Нужен мощный толчок. Нужна чья-то поддержка. Кажется, дьяволу бы душу заложил.
– А в чем проблема? – Развитая помешивала ложечкой чай. – Есть у меня в Нижних Чмырях одна старушка. Порчу наводит, в приворотах-отворотах ей равных нет. В картах – настоящий ас. Хошь погадает, хошь в дурня обыграет. Ходят слухи, что с нечистым знается. Даже я ее боюсь. Самогон бесплатно даю – неровен час, порчу наведет. Может, пригласить Агату Прокоповну?
– Еще бы! Сию же минуту за ней мой личный "джип" выслать!
– Бабулька с норовом, – предупредила Леокадия. – Без аванса вообще ехать откажется, а если уже нажралась, то вообще – дело швах.
– Авансы?! Окстись, Евменовна! Мне ли авансы считать? Любые деньги плачу – пусть приезжает!
Час прошел в томительном ожидании. Мишка подбегал к окну, отдергивал портьеры и смотрел на Леокадию так, словно во всем виновата только она. Чуткий Громыхайло опасался находиться рядом с Чубеем, когда тот пребывал в плохом настроении. Улучив момент, жестяно-баночный король смылся. Когда Мишка готов был съесть Развитую в сыром виде, дверь распахнулась. На пороге стояла старушка, облаченная в изъеденное молью пальто неопределенного цвета. Желтое, сморщенное как печеное яблоко лицо едва виднелось, затерянное среди многочисленных платков и шарфов. Не замечая Мишки, старушка направилась к Развитой.
– Здорово Леокадия! Сколько лет, сколько зим! Плеснула бы старушке чего-нибудь согреться с дороги. Озябла, я!
Чубей рванулся к бару, принес Агате бутылку и стакан. Первое старуха схватила, второе не приняла.
– Не надо, касатик. Я по старинке – из горлышка. Мы в академиях не обучались, так что…
Бабка задрала подбородок к потолку, разинула рот и, как профессиональный алкаш, влила в глотку содержимое бутылки.
– Уф! Совсем другое дело, – старушенция выудила из кармана пальто смятую пачку "Астры", прикурила от зажигалки, галантно поднесенной Чубеем. – Хорошо-то как! Может, в картишки перекинемся, молодежь?
Агата швырнула пальто на спинку кресла, размотала платки и шарфы, задорно подмигнула Мишке.
– А может, спляшем? Раз-два! Шел трамвай десятый номер, на площадке кто-то помер! Музыка в этом сарае есть?
Чубей собрался с духом.
– Агата Прокоповна. Я собственно пригласил вас…
– Поняла. Молодку-красавицу приворожить хочешь. Ладно, шалунишка, сделаем. Сама сюда придет и портки скинет. Мне не впервой. Всяких окучивала.
Агата достала из-за пазухи маленький узелок и, бормоча себе под нос что-то маловразумительное, принялась раскладывать на журнальном столике сухие травки.
– Может, ты ей объяснишь? – попросил Чубей у Леокадии. – На кой черт мне ее молодка?
– Агата Прокоповна, – Развитая наклонилась к уху старухи и шепотом объяснил ей желания клиента. – Вот это ему надо…
– Ага! – ворожея посмотрела на Мишку с уважением. – Смело. Значит, душу заложить? Можно! Как звать-то, раб божий?
– Миша. Чубей-Оторвин.
– Ха! Так я твою мамашу знаю. Выпивали. Не раз выпивали. Она баба веселая, но с головой не всегда дружит. Ты видно в нее пошел, раз хочешь душу Сатане заложить.
– А как это сделать? – напрягся Мишка. – Ну, чисто технически.
– Эй, Леокадия, тащи сюда бутылку водки! – старушка начала рыться в своем узелке. – Так-с. Жабьи лапки. Сушеные кишки кузнечика. Перья воробья. Говно скворца. Все есть! Водку надо хорошенько подогреть.
Развитая вылила бутылку в электрический чайник и побросала туда подобранные Прокоповной ингредиенты. Когда из чайника пошел пар, бабуля попросила ложку и тщательно перемешала бурую жидкость.
– Который час?
– Без пятнадцати двенадцать, – ответил Мишка. – Мне нужно это выпить?
– Догадливый. Ровно полночь все до дна проглотишь. После такой бурды к тебе не один, а целая сотня дьяволов заявится. Сразу узнаешь. Зеленые такие и противные. Тьфу! Гони деньги, касатик и шохверу своему скажи, чтоб меня в Нижние Чмыри доставил.
Прокоповна напялила пальто, укуталась в платки. По дороге к двери, она не преминула свернуть к бару и сунула в каждый карман по бутылке. – А ты, Леокадия, тут не светись. Или тоже душу закладывать приспичило?
– Не-а.
– Тогда линяй, пока не началось!