СССР, 1988-й год. Пятнадцатилетняя девочка Света (именно от её лица ведётся повествование) приезжает на каникулы в деревню и погружается в жуткую историю с убийствами, поджогами, первым сексуальным опытом и мистикой.
КТО МНЕ НЕВИННОСТЬ ВЕРНЁТ?
Это история моих прегрешений. Моего погружения в соблазны. Я открываю занавес, чтобы избавиться от коварного тщеславия - оно всему виной. Мне кажется, я имею на это право…
Ну, пошла массовочка.
- Алла Пугачёва, "…счастья в личной жизни!" Очень характерное для нашей эстрады название, потому что в общественной счастья желать не принято. Там и так все счастливы. Подзаголовок: "Песни Игоря Николаева поёт Алла Пугачёва". Ленинградский завод грампластинок. "Это первая большая авторская пластинка молодого композитора Игоря Николаева. Она познакомит вас…" А-а, ладно! Предисловия не в счёт, хотя помню. Главное - песни.
Статные, симпатичные деревенские дома - зажиточно живут в Вешних Ключах - стремительно вывалились из-за поредевших разом деревьев. Раз - и вот они. Вон и дедовский. Седьмой или восьмой - помню, помню! Уже отсюда видно.
Притормозила. Так бежать не стоит, пожалуй. Правая бретелька разорванными концами по телу хлестала - и спереди, и сзади. Словно порка. Так тебе, блудница, так! За что? Я ни в чём не виновата!
Коленки чёрные. Ну правильно, а как ещё должна выглядеть, если в лесу попалась? Личико, видать, такое же, но в зеркальце не смотрелась, хотя захватила. Оно в сумке. Та волочилась на вялой ладони по пыльной дороге.
- Да, песни. Сторона один. "Сто друзей", "Желаю счастья в личной жизни", "Паромщик", "Балет".
- Девынька, ты чья? - какая-то тётка пожилая. - Никак Бойченкова? К деду? Вот тому радость!
Ударение на "е" выдала. И лишний слог. Колхозница.
- Сторона вторая, - кивнула ей. - "Прости, поверь", "Балалайка", "Стеклянные цветы", "Две звезды".
- Упала что ли? - уже в спину.
Нет ответа. Не зли меня, женщина, в минуты ответственные!
И - обратили внимание? - ни единого сбоя.
Отлично! Концентрация превыше всего. Ни малейшего повода для воздействий извне. Ни шанса врагам. Так и одолею всех.
- По просьбам трудящихся исполняется песня "Две звезды". В небе-э полночном, небе-э весеннем…
Дедов дом открыт. Значит, на месте старик. К вечеру ждёт меня, встречать собирается, а я - вот она. Туточки.
Так задумано. Спланировано так.
- Па-адали две звезды-ы-ы…
Да дома ли? Здесь замки не вешают. Деревня, общинный уклад, доверие. Темно в сенях. Где тут выключатель? Вот этого не вспомню - три года не была. Впрочем, видно более-менее.
- Па-адали звё-о-зды с мя-а-хким свече-эньем…
Дверь в горницу пинком отворила. Переступила порог. Чумазая, измождённая, трахнутая. Падшая.
- В у-утренние са-ады-ы-ы… - пропела надрывно.
Дед за столом. В футболке, штанцах каких-то, ноги босые. Чаёвничает. Как раз усы утирал довольненько. Самовар, от которого даже с порога обдало жаром, варенье в блюдечке. Напротив - молодуха. Лет сорока бабенция в глубоко и легкомысленно расстёгнутой блузочке. Полюбовница никак. Ну а что, ему ведь шестьдесят восемь всего. Или девять.
- Светка! - радостно выдал он, округляя глаза. - Вот так радость! А ты как рано так?
- Смотри, деда!
Рывком задрала подол платья. На трусах - кровавое пятно.
- Видишь? Отымели меня только что. Изнасиловали. В лесу. Двое. Автобус сломался на полдороги, все пешком пошли. Отстала от народа, да специально больше - воздухом, мол, подышу. Тут два парня из-за деревьев. Ля-ля, тополя. "Тороплюсь", говорю. Руки скрутили, утащили в чащу… Деда, делать ведь что-то надо! Как мне жить-то теперь с этим? Мне ж всего пятнадцать.
Побледневший Никита Владимирович поднялся на ноги, часто-часто заморгал увлажнившимися глазами, затем, словно обжегшись, выронил из дрогнувших рук блюдечко. Оно торжественно ударилось о край стола, шмякнулось об пол, но даже после второго столкновения не разбилось. А разлетелось вдребезги с третьего, тихого и осторожного, этакого последыша, которое вроде и не предвещало несчастий. Дедова полюбовница в тот же миг следом вскочила.
- Так в милицию надо! - выкрикнула она. - Они найдут. Может… Господи, горе-то какое! - закрыла рот ладошкой.
Опять уселась.
- Найдут… - выдохнула я устало. - Что мне теперь с этого? Кто мне невинность вернёт?
Они молчали напряжённо. Растерянные. Шокированные. Да, эффект ещё тот.
- Ну, в милицию так в милицию, - молвила им.
ВОПИЮЩЕЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ БУДЕТ РАСКРЫТО!
Думала, в райцентр придётся ехать, там милиция настоящая и действенная, там цивилизация и закон, но оказалось, что и в селе пункт имеется. Ну правильно, центральная усадьба колхоза, почти тыща дворов.
- Стойте! - остановил нас дед на полпути. На лице - капельки пота. Взгляд тяжёлый, подавленный. - Не надо в милицию. Сам их найду. Здесь такого не утаишь, непременно узнаю. По-тихому разберусь. Кровью расплатятся за содеянное. А никто ничего и не узнает.
Дед - бывший мент. Милиционер то есть. Мент нехорошо говорить, хотя сейчас многие это слово употребляют. Даже по телевизору в неврастеничных и разоблачительных фильмах о правде жизни.
- Ты чего! Ты чего! - это тётя Марина в бок его тыкать взялась. Мы с ней наскоро успели познакомиться. Соседушка, через дом обитает. В Вешних Ключах недавно, откуда-то припорхала. Перелётная птица. Вдовушка. Ну и женщина дедова - определённо. - Сесть захотел? Как ты их найдёшь, так и тебя потом найдут. За убийство - вышка.
- Меня простит совецка власть! - шмыгнул носом дед и взмахнул рукой в отчаянии. - Не может не простить.
- Советская власть - за закон. Давай и мы всё по закону сделаем.
Тот молчал, Марина прихватила его за локоток. Я - за другой.
- И вправду, деда, - шепнула. - Надо по закону.
Он не сопротивлялся, а мы ласково, касаниями тихими утешая, вели его по улице.
- Стыдоба… - скрипел он зубами. - Позор… Ну думал, что доживу до такого. Что же мать с тобой не поехала? Разве можно девчонке одной в дороге?!
- Ты не вздумай девку винить, - шептала Марина. - Ты так говоришь, словно на ней стыд. Чем она провинилась, чем? Любая на её месте могла оказаться.
Дед, словно неловко стало между баб, тесно и душно, освободился от наших тёплых объятий и расправил плечи.
- Ну идёмте, идёмте! - буркнул злобно.
Вроде недолго добирались - так показалось.
- Изнасилование? - приподнялся с места лейтенантик. Младший. Ну да - одна звёздочка на красной полосе - это младший. Если не путаю. - Вы уверены?
Не сдержалась - прыснула в кулак от прилива эмоций. Поспешила тут же убрать улыбку с уст алых.
Рыжий, веснушчатый. А глаза - симпатичные. Голубые, проницательные. Детские, правда. Я бегу от детскости, стесняюсь её. Мне взрослости испить хочется - это глупость, знаю. Или, скорее, психологический комплекс. Но я своими комплексами дорожу, не то что некоторые - в них творческое сусло и заряд к движению.
Интересно, у нас могло бы с ним получиться?
- Вот, - подвиг повторить хотела, задирая подол платья. И реакция лейтенантика была интересна - пусть возбудится и проклянёт себя за мысли порочные. Но Марина, резкая такая, пригнулась и за край платья ухватилась. "Не надо, не надо", - шепнула. Пришлось подчиниться. - Всё порвали мне там. Ступить не могу. Детей уж, видимо, не придётся выносить. И это в пятнадцать!
- Пятнадцать! - воскликнул голубоглазый и веснушчатый лейтенантик. - Это серьёзно. Это предельно серьёзно. Это просто чрезвычайное происшествие. Пишите заявление! - указал он рукой на стул.
Ковыляя, села. Дед справа поддержал, тётя Марина - слева. Оба бледные, жалкие. Особенно дед. Тяжело Никите Владимировичу. Больно. Не укладывается это в его библиотеку впечатлений.
Он здесь же работал, участковым. Надо думать, в этом самом кабинетике располагался. И лейтенанта этого наверняка хорошо знает. Потому и не глядит сейчас на него. На пенсию ушёл капитаном. Были ли в его практике изнасилования?
- Игорь, - молвил дед хрипло. Глаз так и не поднимает. - Об одном лишь прошу: будь добр, сделай так, чтобы шума никакого не было. Ты же можешь, я уверен. Чтобы не терзали девку. Да и меня…
- Хорошо, - коротко кивнул тот. - Постараюсь. Хотя…
Продолжать не стал. Дед вопросов с просьбами тоже не озвучивал. Лишь вздохнул в очередной раз тяжко-претяжко. Ой, блин, жалко его!
- Уверяю вас! - торжественно заверил нас при прощании младший лейтенант милиции Игорь Кондаков, стаж работы в органах вместе со стажировкой четыре года (источник информации получен позже, не разглашается). - Уверяю вас, что это вопиющее преступление будет раскрыто! В кратчайшие сроки.
Это я домысливаю, конечно. Так пафосно он не говорил. Он лишь буркнул что-то коротко. Но смысл тот же.
ОСОБЫЕ ПРИМЕТЫ
"Первый: лет восемнадцать - двадцать два. Рост около ста восьмидесяти. Был одет в тёмно-синие спортивные брюки с полосками на боках и жёлто-синюю футболку. На лице - небритость. Скорее, пушок. Глаза карие. Зубы неровные, туда-сюда смотрящие. Запомнилось это потому, что при совершении акта насилия пытался меня целовать. Особые приметы - крупная родинка на шее. С правой стороны.
Второй взрослее. Лет двадцать семь - тридцать. Был одет в серые брюки, голубую рубашку с коротким рукавом и неопределённого цвета спортивную кепку. Неопределённого - потому что запылённая и сальная. Предположительно, изначально была светло-серой. Вероятно, имеет залысины или плешь: кепка съезжала на затылок и мне бросилось в глаза отсутствие волос. Хотя не исключено, что просто коротко стрижен. Вёл себя особо агрессивно и цинично. Употреблял в огромных количествах нецензурные выражения и угрозы. Демонстрировал откидной нож, поднося его к моему горлу. В частности, угрожал зарезать и выпотрошить".
Ну, как-то так. Постаралась передать ярко и с чувством. Хоть и тщательно сдерживаемым. Понимаю, что витиеватостям здесь не место.
Припасу их для романа. Это же роман будет? Или повесть?
ОРИЕНТИРЫ БУДУЩЕГО
Стихи и проза. Больше проза. Чуть ли не с детского сада. Мне всего пятнадцать, а у меня уже две законченные повести и одиннадцать рассказов. Три публикации. Стихотворение и рассказ печатались в городской газете - "Ленинская правда". Ещё рассказ - внимание! - в самой "Пионерской правде". У неё тираж - десять миллионов. Как минимум десять миллионов человек, а скорее всего больше, погрузились в мой мир. В переливчатость моего сознания. Это крайне волнительно. Это будоражит.
Полтора месяца назад. Номер сорок четыре. На четвёртой полосе. "Запомните его таким", фантастический рассказ. Подпись: С. Бойченко. Это плохо, согласна. Почему бы не написать широко и понятно - СВЕТЛАНА БОЙЧЕНКО. А так даже никто и не понял, что я особь женского пола. Большинство наверняка решило, что это Сергей какой-нибудь.
Зато рисунок присутствует. Художник В. Зиганшин. Угол дома, а на крыше - непонятное существо. Вроде как тот самый инопланетянин, о котором идёт речь. Но догадаться трудно, потому что рисунок не ахти. Не исключено, что с большого бодуна накарябал его гражданин Зиганшин. Будь я редактором - не поставила. Рассказ заслуживал большего.
Впрочем, всё это нюансы. Издержки. Главное - суть. Она в том, что корабль отправился в путь по извилистым и стремительным потокам вдохновения. Большому кораблю - большое плавание.
Не знаю, почему стала писать.
Хотя нет, знаю. Но это циничное объяснение. Но ведь писатель - этот тот, кто разговаривает с самим собой без экивоков, так ведь? Кто не обманывает себя.
Чтобы оторваться от толпы. Чтобы возвыситься. Знаю, что я лучше и ярче многих. Лучше большинства. Меня ждёт большое будущее.
"Тот сумрачный день начался для Марии Бальтазар ровно так же, как львиная доля других не менее сумрачных и уж куда как более рутинных дней её жизни. Она проснулась на рассвете в придорожной гостинице "Серебряная подкова", наскоро перекусила имевшейся при себе скудной пищей путешественника, выбралась наружу и самой первой успела занять место в дилижансе захудалой компании "Доннер и сыновья", что вот уже третий год как испытывала серьёзные финансовые затруднения из-за постоянных налётов бандитских шаек и вот-вот собиралась закрыться. Не исключено, что сегодняшний рейс мог оказаться последним в её истории.
Вскоре в скрипучем и обшарпанном дилижансе стали размещаться новые пассажиры…"
Первая глава. Начала писать её тем же вечером в общей тетради зелёного цвета, которую привезла именно для этой цели. В первом часу ночи - дед уже приподнимался в постели и строго спрашивал, не пора ли на боковую - закончила. Получилось семь страниц. Неплохо.
Последний абзац, вот он:
"Ну а тот, что постарше, больше не издал ни слова. Он грубо повалил Марию на землю, разорвал на ней одежды, и когда тело девушки не скрывало более ни тряпицы, алчно припал к ней, вонзая в её нежное лоно свой огромный и трепещущий член. Белый свет помутился в глазах девушки".
В "Пионерской правде" вряд ли опубликуют, хи-хи.
О ТРЕПЕЩУЩИХ ЧЛЕНАХ
Я постоянно о них думаю. Должно быть, это нормально в моём возрасте, но сей факт всё же беспокоит меня. В том ли направлении ли я развиваюсь, правильно ли формируюсь?
Не счесть фантазий, в которых я представляю себя с набухшим членом во рту.
Не исключено, что я маленькая блядь.
В своё оправдание могу лишь сказать, что в подавляющем большинстве этих будоражащих видений я откусываю его и выплёвываю.
ВОСПОМИНАНИЯ БЕСПУТНОЙ МАМОЧКИ
Я вся в мать. Такая же беспутная. Такая же гордая и творческая натура. Она артистка в областном драмтеатре. Видели её в "Грозе"? Нет? Вы многое потеряли. Я так вот каждый раз плачу, когда она мечтательно произносит монолог Катерины: "Почему люди не летают?" И далее по тексту. Сто раз слышала - а всё равно плачу.
Она взлетела. Сумела. Ну, насколько это было возможно для деревенской девчонки без высокопоставленных родственников и связей. Поступала после школы в университет на филфак - срезалась. Через год в политехнический на финансовое отделение - опять баллов не хватило. Пришлось ещё на год в деревню возвращаться. Работала полеводом. Туда без образования берут. Отец с матерью говорили: "Ну и хватит. Ума нет - сиди дома". Утешали. И алчно алкали девичью энергию.
- Они же вампиры, - говорила она мне, взбудораженная, похорошевшая, расхаживая по квартире после спектаклей. - Настоящие энергетические вампиры. Я читала в одном умном журнале, такие существуют.
Верю. Бабку не помню, а дед определённо вампир. Сколько вот он из меня сегодня выпил кровушки. Пилил и пилил. Пилил и пилил. Был момент - хотела схватить сумку и смотаться на фиг. Обратно. Ему ведь не меня на самом деле жалко, а себя. Мнения окружающих боится. Ветеран Великой Отечественной, блин.
Ну ладно, так-то он нормальный. Успокоится.
На следующее лето мать подалась в театральный.
- Денег они мне не дали, губы скривили, руками махнули. Прокляли фактически. А я лишь сильнее стала!
Она поступила.
И на первом же курсе родила меня. Она никогда не сдерживалась на мой счёт и всегда давала понять, что ребёнок я нежелательный. Последний подарочек ненавистной деревни.
- Не будь тебя, я бы уже играла во МХАТе! - произносила она гневно в мою сторону в те моменты, когда я, озорной ребёнок, заигрывалась, шалила и терпения на меня не хватало.
Позже стала произносить подобные реплики и в минуты спокойствия. Правда, я всегда ощущала в этих словах иронию. Она и присутствовала там. Всё же она любит меня. Не переубеждайте меня, дети всегда чувствуют это. Она и трёхэтажным матом может обложить, и пощёчину залепить, но истинных чувств за циничной маской не скрыть. Я нужна ей. Я делаю её жизнь менее страшной. Да что там, она бы просто не выдержала без меня.
Кто мой отец? Понятия не имею. И до определённого времени этот вопрос меня не интересовал.
Но в день своего пятнадцатилетия - а случился он четыре месяца назад - я прямо спросила её об этом.
- Кто?
Гости к тому времени разошлись, очередной любовник и почти сразу сожитель, двадцатичетырёхлетний актёр Серёжа Костылев (первый год в театре) спал мертвецки пьяным на диване, мы вдвоём убирали со стола посуду.
- Ого! - взглянула она на меня внимательнее. - Вот так, значит…
И, усаживаясь в кресло, закурила сигарету.
- Его звали Марком, это понятно, - продолжала давить я, чувствуя, что матери сейчас не отшутиться. - А как его фамилия, кем он работает? Что он вообще за человек?
Выпуская струйку дыма, провинциальная актриса усмехнулась.
- Марковна - ещё не значит, что отец твой был Марком. Отчество я дала тебе с умыслом. Чтобы жизнь легче сложилась. Может, второй Гурченко станешь. А как звали твоего отца - не знаю.
- Надежда, - я зову её по имени, ей это дико нравится, - сегодня ты должна рассказать мне об отце. Мне это нужно. Я заслуживаю это, в конце концов!
Она снова затянулась и снова элегантно, по-актёрски, выпустила дым из тонких, красивых и надменных губ. Далее последовал следующий рассказ:
- В последний год жизни в Ключах я гуляла с тремя парнями. Со всеми тремя имела интимную связь. Да, я никогда не сдерживала себя в сексуальном плане. Секс - это жизнь. Только обнимая мужчину и раздвигая перед ним ноги ощущаешь себя живой и цельной. Не сочти мои слова за совет, тебе ещё рано вступать в половую жизнь. Хотя я в твои годы…
- Ну так вот, их было трое. Кто именно започатал меня тобой - неизвестно. Это мог быть любой. Я всегда позволяла кончать в себя. Мужчинам это нравится, а презервативы, или там достать перед извержением - это извращение. Это не любовь, это не жизнь. Иногда мне кажется странным, как я могла при таких взглядах на половую жизнь забеременеть всего раз (это было неправдой, я знала, что только за последние три года она как минимум дважды делала аборты), но факт остаётся фактом. Должно быть, это божественное предопределение. Меня, как это ни ужасно, послал к тебе сам Господь Бог.
- Первого звали Сашей. Саша Елизаров. Хороший парень, знаешь ли. Механизатор. Высокий такой, крепко сбитый. По крайней мере в те годы. Надеюсь, в дальнейшем его судьба сложилась удачнее. В поле с ним работали. Там и валялись. Чаще всего.