А его лицо! Глаза глубоко запали в глазницы, кожа туго обтягивала кости; лицо священника походило на череп мертвеца.
– Отец Анфузо, – глухо произнес Пауль; ему не удалось скрыть ужас, охвативший его. – Я не ожидал встретить вас здесь.
– Почему же? – хрипло спросил его старик. Даже голос его утратил былую силу. – Ты ведь не думаешь, что ты – единственный иезуит, который ищет утешения и совета у святого Игнатия?
– Нет, конечно. Но именно сегодня вечером?…
Анфузо попробовал улыбнуться, но у него ничего не вышло.
– Ты всегда был умным парнем, Пауль, уже тогда, когда только попал в сиротский приют. Ты быстро догадался, как очаровать повариху, чтобы получать добавку. – Его голос настолько охрип, что ему пришлось откашляться. – На самом деле я не случайно здесь очутился. Я следовал за тобой, Пауль. Мы должны поговорить с глазу на глаз.
Значит, Паулю не почудилось, когда он решил, что за ним следят. Но если отец Анфузо действительно привлек его внимание уже на мосту Витторио Эмануэле, то почему же он не обратился к Паулю раньше, например в пиццерии? Почему старый иезуит так долго медлил? Из-за неуверенности? Из осторожности? От страха?
Каждая из этих трех причин имела место – Пауль понял это, пристально рассматривая Анфузо. Тот, похоже, был комком нервов, и казалось, его ведет неведомая сила. Какой контраст с тем Джакомо Анфузо, когда-то руководившим сиротским приютом Сан-Ксавье с приветливостью и строгостью, которые Пауль рассматривал в качестве образца для собственной работы. Иезуит в любое время готов был выслушать и воспитанников, и сотрудников. Он всегда пытался сначала поговорить с нарушителем по-доброму, и только если это не помогало, принимал суровые меры. Пауль знал его как человека строгих правил, от которого не стоит ожидать неприятных сюрпризов. На нем лежал отпечаток той спокойной целеустремленности, которая, должно быть, придавала сил и святому Игнатию. Помимо Сорелли, Анфузо был единственным человеком, на которого Пауль в молодости смотрел снизу вверх, чье осуждение он воспринимал как плевок в лицо, а похвалу – как крепкое объятие. Теперь он обрадовался, что у него, по крайней мере, остался отец Анфузо.
– Что вы хотите сообщить мне, отец?
– Речь идет о смерти Сорелли, – начал Анфузо, но затем замолчал и боязливо оглянулся.
– Да? И что вы хотите мне сказать?
Иезуит убрал руку с плеча Пауля и махнул ею, будто предвещая беду.
– Темные тучи нависли над нами, Пауль, и над тобой тоже. Многое рухнуло, и я не знаю, кому можно доверять. Я уже думал посвятить в это своего брата Вико, но подходит ли он для этого? И не подвергну ли я его излишней опасности? – Он растерянно вздохнул. – Я доверяю тебе, Пауль, но можешь ли ты доверять себе самому?
Пауля уже начали раздражать эти таинственные замечания, и он даже засомневался в душевном здоровье Анфузо. Сорелли однажды говорил, что Анфузо после пожара в сиротском приюте так и не оправился от потрясения. Теперь Пауль начинал понимать, что Сорелли имел в виду.
– Я могу доверять самому себе, – ответил он, чтобы успокоить иезуита. – Расскажите мне, что вас беспокоит!
Анфузо снова испуганно оглянулся.
– Не здесь, не сейчас. В центре Рима нельзя побыть наедине. Стены могут иметь уши.
Очевидно, у него мания преследования, подумал Пауль, но ничего не сказал. Грустно видеть, что ужасный пожар сделал с рассудком Анфузо. После пожара римские иезуиты обеспечили ему место в архиве, и Паулю всегда казалось, что должность эта намного ниже той, которую Анфузо мог бы занимать со своими способностями. Только теперь он понял причины такого решения.
– Здесь нет никого, кроме нас. – Пауль говорил тем умиротворяющим тоном, к которому прибегают, чтобы успокоить испуганных детей или животных. – Мы можем беседовать, ничего не опасаясь, отче. Иль-Джезу, как ни странно, пуста.
– Пуста? – повторил Анфузо и в третий раз оглянулся. – Это действительно странно, Пауль. Это подозрительно, не так ли?
– Нет, мне кажется, скорее…
Но Анфузо, похоже, уже не слушал его; он торопливо заговорил:
– В архиве я обнаружил кое-что… – Он прикусил нижнюю губу. – Мы не можем беседовать здесь, Пауль. Приходи завтра утром к сиротскому приюту, часам к девяти. Там нам никто не помешает.
– Но на месте приюта теперь одни развалины, – нехотя напомнил ему Пауль. – Он сгорел много лет тому назад.
– В том-то все и дело, – к его удивлению, ответил Анфузо. – С этим все и связано, понимаешь, Пауль?
– Честно говоря, я не понимаю ни единого слова, отец Анфузо. Просто скажите мне откровенно, что вы имеете в виду!
– Завтра, Пауль, завтра, возле сиротского приюта.
Сказав это, Анфузо резко развернулся и пошел прочь. Пауль был так изумлен неожиданным поворотом их беседы, что прошло немало времени, прежде чем он понял хотя бы половину из того, что произошло. В его голове теснились вопросы. Действительно ли Анфузо узнал что-то важное или просто придумал невесть что? Будет ли иезуит ждать его на следующий день возле старого сиротского приюта?
В этом Пауль сомневался. Он встал, чтобы побежать за Анфузо. Но когда он выскочил в центральный проход, старого иезуита уже и след простыл. Анфузо появился как дух из прошлого и таким же образом снова исчез.
День второй
18
Рим, Виа Annua
– Куда дальше, signore?
– У развилки сверните на Виа Ардеатина, а потом поезжайте прямо.
– Хорошо.
Таксист не хотел поддерживать разговор, и это устраивало Пауля. В то время как такси оставляло позади центр Рима за старой городской стеной, которую они только что проехали через ворота Сан-Себастьяно, он откинулся на спинку заднего сиденья "рено", не в состоянии думать ни о чем другом, кроме как о кошмаре прошлой ночи, так похожем на кошмар ночи предыдущей. Снова Ренато Сорелли убегал от призрачного незнакомца, бежал через темный, густой лес.
Паника, охватившая его, охватила также и Пауля, неожиданно оказавшегося на месте происшествия. Он хотел помочь Сорелли, но не мог даже пошевелиться. Его ноги будто вросли в землю. Ему пришлось беспомощно смотреть, как преследователь швырнул Сорелли на землю, замахнулся на него обнаженным кинжалом и нанес удар, после чего Сорелли замер и перестал подавать признаки жизни. Убийца поднялся, но Пауль по-прежнему не узнавал его. Только когда неизвестный исчез где-то в темном лесу, к Паулю вернулась способность двигаться. Он подбежал к Сорелли и склонился над ним. Но было слишком поздно: он смотрел в стеклянные глаза мертвеца, а в сердце Сорелли торчал серебряный кинжал.
В сердце Сорелли? Пауль смутился и присмотрелся получше. Перед ним лежал не Сорелли. Мертвец был гораздо более худым, и лицо его не было таким мясистым. Наоборот, кожа прямо-таки натянулась на его костях и придавала этому человеку вид мертвеца еще при жизни. Перед ним лежал Джакомо Анфузо, и на его лбу горело 666, число зверя, число дьявола! Пауль обрадовался, когда кошмар закончился и он проснулся. Смерть Анфузо стала бы для него тяжелой потерей. Даже если Джакомо Анфузо, которого он встретил накануне вечером в Иль-Джезу, и был лишь тенью самого себя, сломленным" и запуганным человеком, Пауль относился к нему как к близкому родственнику. А одной смерти в маленькой семье было более чем достаточно. Почему только подсознание мучает его этими кошмарами? Может, так проявлялся его страх оказаться однажды в полном одиночестве? Свою первую семью Пауль потерял так давно, что даже и не вспоминал о ней. Это было ужасное чувство – потерять теперь и вторую семью и опять не суметь ничего сделать.
Не кошмар ли вынудил его вызвать такси и поехать к старому сиротскому приюту? Пауль не думал, что отец Анфузо действительно сможет рассказать ему нечто важное. Накануне они были совершенно одни в Иль-Джезу, и Анфузо спокойно мог бы довериться ему. Так зачем же он едет за пределы Рима, к сиротскому приюту Сан-Ксавье?
Чтобы выказать Анфузо подобающее ему уважение? Конечно. Но, если быть честным с самим собой, то и для того, чтобы удостовериться: видение было просто ночным кошмаром – по крайней мере, на этот раз.
19
Рим, Трастевере
– Надень коричневую куртку, она теплее.
– Мама, зима уже закончилась! – возмутилась Катерина.
– Зима, может, и закончилась, но сумасшедший март еще только начался. Ты только посмотри в окно – какие страшные тучи! Кроме того, сегодня значительно прохладнее, чем вчера. Я, во всяком случае, оденусь потеплее!
И Антония демонстративно потянулась к своей красной стеганой куртке и надела ее.
Дочь, стоявшая рядом с ней в прихожей возле вешалки, удивленно посмотрела на нее.
– Разве ты тоже идешь на улицу?
– Хочу немного подышать свежим воздухом. Воспользуюсь случаем и схожу за покупками. А заодно провожу тебя в школу.
Это заявление, похоже, шокировало Катерину.
– Что ты собираешься сделать?
– Проводить тебя в школу. Прекрасная возможность немного проветриться. Я же не могу все время сидеть за компьютером и размышлять о Рембрандте.
– Ты не можешь провожать меня в школу!
– Почему?
– Потому что мне будет неловко! – Катерина уперла руки в бока и посмотрела на Антонию так, будто хотела вызвать ее на поединок. – Мне уже четырнадцать, мама!
– Ну и что? Мне тоже когда-то было столько же.
– И твоя мать тоже провожала тебя в школу?
Антония одарила дочь обезоруживающей улыбкой.
– Время от времени, если нам было по пути.
– И тоже вопреки твоей воле?
– Я не возражала. Мне никогда не было неловко идти рядом с матерью.
Катерина лукаво улыбнулась.
– Да ты уже просто не помнишь.
– Я хорошо помню, что мне бы влетело, вздумай я дерзить родителям.
Катерина возмутилась.
– Угроза насилия считается психологическим насилием. Я могла бы пожаловаться на тебя, мама.
– Вряд ли: тебе было бы слишком неловко, – возразила Антония, и они обе рассмеялись. – Ладно, давай сделаем так. Мы немного пройдемся вместе, но как только школа окажется в поле нашего зрения или как только мы увидим, хотя бы издали, одну из твоих подруг, я постараюсь стать незаметной. Согласна?
После короткого размышления Катерина кивнула.
– Согласна.
У Антонии камень упал с души, но она и виду не подала. Накануне она чуть с ума не сошла от беспокойства. Катерина пришла домой в половине одиннадцатого – как они и договаривались.
Однако и ночью Антония не могла обрести покой – все думала о предупреждении отца Сорелли и о его внезапной, жуткой смерти. Она почти не спала и снова и снова задавалась вопросом, есть ли какая-то связь между убийством иезуита и рукописью, которую он у нее просил. Может, они с дочерью находятся в страшной опасности?
Наверное, надо все-таки пойти в полицию. Но это необходимо хорошенько обдумать. Она посвятит раздумьям первую половину дня. Прежде всего, она будет чувствовать себя лучше, если Катерина не станет бродить в одиночестве по улицам. Предупреждение Сорелли висело над ними, как дамоклов меч.
Естественно, Катерина не захотела надевать теплую куртку. Вместо этого она потянулась к джинсовой куртке, которую даже не застегнула. Во всяком случае, не до конца. Но когда они шли по узким переулкам Трастевере и резкий ветер ударил им в лицо, пальцы Катерины просто залетали по кнопкам. Мысленно усмехнувшись, Антония спросила себя, была ли она раньше такой же, как ее дочь.
По дороге они говорили о школе, и Катерина весело болтала об одноклассниках и учителях. Беззаботность дочери наполнила Антонию радостью, Был период, после смерти Джулио, когда дочь вызывала у нее серьезное беспокойство. В то время улыбка исчезла с лица Катерины. Отчаянно пытаясь вернуть дочери способность радоваться жизни, Антония помогла и себе снова обрести почву под ногами. Она была бесконечно благодарна за это Катерине. Антония никогда не говорила ей об этом, но, наверное, дочь все чувствовала.
Ранняя смерть Джулио была самым худшим событием, происшедшим за тридцать девять лет жизни Антонии, и она все бы отдала, чтобы снова увидеть мужа живым. Тем не менее, не случись этой потери, ее отношения с дочерью никогда не стали бы такими близкими.
При этой мысли Антония невольно обняла Катерину за плечи, но та поспешно убрала ее руку.
– Мама! Мы уже почти дошли до школы. Дальше я пойду одна. О'кей? – Во взгляде Катерины была мольба.
Антония не стала сердиться: ситуация позабавила ее, но она сказала как ни в чем не бывало:
– Конечно, иди. До вечера!
– Сіао,мама!
Поскольку до школы было рукой подать и ее могли заметить одноклассники, Катерина отказалась поцеловать мать на прощанье и пошла вперед упругим шагом беззаботной молодости. Антония смотрела ей вслед, пока девочка не скрылась в здании школы.
Зарядил легкий дождь. Бросив взгляд на небо и увидев там тяжелые тучи, Антония поняла, что дождь скоро станет сильнее. Она подняла воротник куртки и решила заглянуть в бар. Горячий крепкий капучино пойдет ей на пользу и поможет собраться с мыслями. Нужно наконец решить, следует ли рассказать полиции о разговоре с отцом Сорелли. Сильный ветер сделал дождь еще неприятнее.
Антония ускорила шаг и втянула голову в плечи.
Она не заметила две темные фигуры, следовавшие за ней.
– Так когда сворачивать, signore? – Голос таксиста заставил Пауля вздрогнуть и вырвал его из полузабытья, в которое он погрузился во время поездки.
Наверное, сказывалось то, что он плохо спал прошлой ночью. Пока он дремал, пошел дождь. Капли монотонно барабанили по крыше машины. Этот звук убаюкивал Пауля, как и равномерное тихое жужжание стеклоочистителей. Прошло секунд двадцать или даже тридцать, прежде чем он пришел в себя.
– Улица, signore, – напомнил ему водитель. – Вы говорили, что где-то надо свернуть направо. Но где именно?
Пауль напряженно вглядывался в Виа Ардеатина через мокрое от дождя боковое стекло; улица простиралась впереди и позади такси подобно бесконечной ленте. Он никак не мог сориентироваться. Прошло более двадцати лет с тех пор, как Пауль покинул сиротский приют. Очевидно, воспоминания его значительно поблекли за столь долгое время. Или здесь так много понастроили, что он ничего не узнавал?
Наконец он понял, почему все кажется ему таким чужим:
– Мы уже проехали поворот. Вернитесь, пожалуйста!
Таксист равнодушно махнул рукой.
– Да мне-то что. Вы же платите.
– Конечно.
Пауль дождался, пока такси развернется, и снова прижался лицом к окну, на этот раз на левой стороне. Дома сменялись группками деревьев и полями. Он старательно искал здание, которое было бы ему знакомо.
Где-то впереди находится та неприметная развилка, которая ведет в его прошлое.
21
Рим, в четырех километрах к юго-западу от Виа Ардеатина
Тучи, сначала повисшие над центром Рима, а затем протянувшиеся за его пределы, открыли шлюзы, и дождь застучал, отдаваясь ужасным эхом, по развалинам Сан-Ксавье. Наверное, было самонадеянно называть сиротский приют в честь святого Ксаверия, который совершил такие великие деяния, подумал Джакомо Анфузо, стоя под дождем и глядя на уединенную, обсаженную дубами и пиниями улицу, которая вела от монастыря к Виа Ардеатина. Святой Ксаверий был спутником Игнатия Лойолы и одним из шести человек, которые вместе с Игнатием основали Общество Иисуса.
Самоотверженно и чрезвычайно умело он вел миссионерскую деятельность в Индии, заронил зерно христианства в Японии и собирался уже отправиться проповедовать истинную веру в Китай, но в 1552 году скончался на острове у южнокитайского побережья. Его правая рука, которую в семнадцатом столетии привезли в Европу, почиталась как святыня. Она лежала на алтаре Франциска Ксаверия в церкви Иль-Джезу – именно там, где Анфузо разыскал человека, которого теперь ждал.
Где же сейчас Пауль Кадрель? Анфузо посмотрел на старые часы, стекло которых было наполовину слепым. Четверть десятого. Может, Кадрель и вовсе не придет?
Вчера вечером в Иль-Джезу у него возникло чувство, что Кадрель не воспринял его всерьез. Анфузо охватило возмущение. Разве он не делал все возможное для маленького Пауля – тогда, в сиротском приюте? Нет, тот не может так просто проигнорировать его! С другой стороны, Анфузо вынужден был признать, что сделанное им открытие было почти невероятным. Неудивительно, если Кадрель ему не поверит. Но он должен был, по крайней мере, выслушать!
Анфузо решил подождать. Пауль Кадрель просто обязан приехать! Когда дождь стал еще сильнее, Анфузо вернулся к сиротскому приюту, чтобы найти там убежище.
Сиротский приют? Горечь охватила его при взгляде на печальные, обугленные развалины того, что некогда было делом всей его жизни – и ее содержанием. Словно это произошло только вчера, он увидел перед собой извивающиеся языки пламени, услышал сбивчивые, испуганные призывы о помощи десятков людей, почувствовал резь в глазах от едкого дыма.
Пожар начался среди ночи, когда в приюте Сан-Ксавье все крепко спали. Анфузо, Сорелли и остальные иезуиты, руководившие приютом, быстро поняли, что огонь невозможно усмирить. Они могли только эвакуировать детей. И это им удалось, благодарение Господу. Обошлось без многочисленных жертв. Если бы огонь разгорелся недалеко от спального корпуса, а не в административной части здания (нет худа без добра), наверное, все закончилось бы иначе.
Но та ночь стала самой несчастливой в жизни Анфузо, и так он считал вплоть до сегодняшнего дня. Пожарная команда прибыла слишком поздно, когда спасать было уже нечего; от здания остались только обугленные стены. Расследование причин возгорания ничего не прояснило. Пожарные в конце концов сказали, что загорелся кабель, хотя почему они так решили, осталось загадкой – как и то, почему огонь запылал посреди ночи, в пустынном административном крыле. Анфузо потратил много времени – долгие годы, чтобы оправиться от потрясения. Та ночь сломала его, он оказался недостойным святого Ксаверия, который никогда не терял силы и веры. Анфузо сдался и упустил шанс приступить к восстановлению сиротского приюта. Ему дали второстепенную должность в римском отделении Общества Иисуса, и в течение долгих лет он довольствовался тем, что ставил печати на малозначимые документы и складывал их в архив. Но огромный вопрос – "почему?" – пожирал его с ночи пожара, никогда не оставляя в покое.
Анфузо нужно было знать причину, которая придала бы смысл беде – и его личной судьбе. Потому он и начал собственное расследование и скоро выяснил, что Бог не отвернулся от него. Господь не случайно посадил его за письменный стол, за которым Анфузо выполнял пустую бумажную работу, изо дня в день, из года в год. Эта должность дала ему доступ к архиву иезуитов, и там он постепенно, деталь за деталью, нашел указания на нечто чудовищное. Настолько невероятное, что сначала он даже не захотел поверить в возможность этого. Анфузо прервал свое расследование – а может, даже полностью прекратил: он сам этого до конца не знал. Возможно, лучше провести последние годы жизни в спокойствии, думал он.