- Всё, братва, перерыв, - раздается голос Супа. Он слезает с койки, дотягивается до полки, достаёт пачку индийского чая со слоном, алюминиевый котелок, упаковку сухого спирта. Кряхтя, шарит под кроватью, вытаскивает небольшую металлическую треногу. Прямо на цементном полу посреди камеры разводит костерок и, налив в котелок воду "Святой источник" из пластиковой бутылки, водружает посудину на треногу. Садится на кровать, в упор смотрит на Срамного. Задумчиво говорит:
- Если бы я тебя, Пётр Арсеньич, не знал как серьёзного человека… Сам понимаешь. Но ты-то специалист более чем… Поэтому, чувствую я, кто-то здесь работает настолько знатней тебя… Начиная с самих выигрышей… ну это-то вообще в ум не возьмёшь… кончая тем, как глухо они хвосты обрубают. И всё ради чего? Семнадцать с полтиной кусков грина в день? В одном на всю Москву казино? При таких-то возможностях? Нехорошее что-то за всем этим есть. Сильно вонючее.
Вода в котелке бурно кипит. Суп всыпает туда целую пачку чая, варит, бережно помешивая почерневшей ложкой. Варево булькает, пузырится. Суп нежно щурится на котелок, приглядывается, принюхивается, что-то приговаривает, шевелит сухими губами. Наконец, хватает со спинки кровати полотенце, быстро снимает котелок с огня, ставит на стол. Туда же на стол с полки перекочёвывают вместительная эмалированная кружка и широкий кусок марли. Суп накрывает марлей кружку, осторожно отцеживает через неё содержимое котелка. И, в качестве заключительного штриха, узловатыми пальцами отжимает в кружку отваренные листья чая.
- Есть чифирок! - гордо сообщает он, потирая ладони. - Шмаль-то я уже давно не курю, мозги от неё плавятся, а чифир сердце ещё держит… Да. Гостям первый глоток, - говорит он, пододвигая кружку к середине стола.
Мхов и Срамной от души благодарят, пробуют отказаться.
- Э, нет, братва, - не согласен Суп. - Это вы в своих ресторанах да этих как их… клубах со шмарами своими выкобенивайтесь. А в хате - без базара. Пробуйте, привыкайте, может, пригодится, - смеётся он. - Не дай вам Бог, конечно…
Мхов, за ним Срамной, обжигаясь пригубливают из кружки. Срамной ещё держится, а у Мхова само собой перекашивается лицо от терпкой горечи, во рту вяжет так, что он скрипит зубами.
Суп, глядя на них, невесело смеётся:
- Йё-хо-хо…
Забирает кружку, обхватывает её, горячую, обеими ладонями, шумно, с наслаждением прихлебывает. Отдувается. Снова припадает к чифиру. Ополовинив посудину, отставляет в сторону, закуривает.
- Кайф-то!
Повлажневший его взгляд упирается в книжку на столе. Суп открывает томик стихов, бережно перелистывает хрустящие страницы.
- Вот! - Он достает из нагрудного кармана робы очки в массивной золотой оправе, сажает их на кончик носа. Оглядев по очереди гостей, со значением объявляет:
- Эрих Райнер Рильке, немецкий поэт. Стихотворение называется "Одинокий".
С выражением, как раньше учили в школе, принимается читать:
Как странник, в дальних плававший морях,
живу я в мире тех, кто вечно дома.
Здесь дни стоят, как чаши на столах,
а мне лишь даль подвластна и знакома.
Нездешний мир проник в мои черты, -
пускай пустынный, неподлунный, смутный, -
но здесь, у них, все чувства обжиты
и все слова привычны и уютны.
Со мною странные пришли сюда
из стран заморских вещи-пилигримы:
там, у себя, они неукротимы,
а здесь сгореть готовы со стыда.
И, схватив со стола кружку, жадно, залпом допивает. Ни на кого не глядя, велит:
- Давай дальше.
- А дальше был шестой, - говорит Срамной. - Его звали Позарезский. Сергей Никанорович Позарезский. Этот вообще получил деньги в кассе и подался в уборную. Такая удача. Пошли за ним. Когда он вышел из кабинки, его отключили и по-тихому вывезли в одно место. Да, денег при нем почему-то не оказалось, в унитаз, что ли, спустил? При допросе мои люди применили к нему по нарастающей разные степени устрашения.
- Пытали, что ль? - усмехается Суп.
- Да, - буднично подтверждает Срамной.
- Ну, так и говори. А то какие-то там устрашения… Ну и?
- Клиент вел себя странно, мне в итоге показалось, что он вовсе не чувствует боли. Короче, молчал. А в какой-то момент просто взял и умер.
- Просто! - тихо смеётся Суп.
- Просто, - сухо кивает Срамной.
- Седьмой, - коротко приказывает Суп.
- Седьмым минувшей ночью ставку взял некто Бывалый Борис Исакович. Спокойно вышел, он был с охраной, погрузился в неновую "ауди" А4 и отбыл. Его вели без происшествий. "Четвёрка" доехала до Кремля и въехала в Боровицкие ворота.
- В какие-какие ворота? - словно в полусне переспрашивает Суп.
- В Боровицкие.
- Это куда президент въезжает?
- Так точно.
- Знаете что, братва? - бесцветным голосом равнодушно говорит Суп. - Идите-ка вы себе отсюда на хрен… Да, делайте что хотите, но с этим надо кончать. Людьми и ресурсами, если надо, поможем. Связь со мной через Бутика. Всё.
Суп поднимается, берёт со стола пустую кружку, и, подойдя к двери, звонко в неё колотит.
С грохотом отваливается квадратное окошко, показывается лицо вертухая.
- Ну, чего качаешь? - лениво выплёвывает он. - В ШИЗО захотел?
- Э, начальник, - каким-то особенным голосом частит Суп, - выпусти гостей на волю…
Тем же манером, что попали в гости к Супу, Мхов и Срамной оказываются на лестничной клетке.
В лифте Мхов нервно смеётся:
- Как вам маскарад, товарищ генерал?
В ответ Срамной мечтательно цедит:
- В прежние времена. Я бы этого… Своими бы руками.
На что Мхов замечает:
- Времена, Пётр Арсеньич, теперь нынешние. А в нынешние времена этот самый… Спокойно может нас с вами. Какими захочет руками.
- То-то и обидно, - горько сетует Срамной.
Выйдя из подъезда, они расходятся по машинам. Срамной садится в свою, чтобы ехать в офис. Мхов - в свою и, немного подумав, говорит водителю:
- На "Сокол".
"Шестисотый" важно отваливает от обочины. Вслед за ним крадётся джип охраны.
Мхов достает мобильный, набирает номер.
- Клара? Привет. Я заеду ненадолго. Дело есть.
Клара живёт на Третьей Песчаной в одном из тамошних серых "сталинских" домов. У неё большая двухкомнатная квартира, купленная Мховым полтора года назад. Раньше она жила в Лефортово где-то на задах Бронетанковой Академии в трёхкомнатной квартире, где, кроме неё, обитали бабушка, мать, отец и старшая сестра с мужем и дочерью.
Окончив школу (почти на одни пятёрки, между прочим), она поучилась было в МГУ на философском, но через год ей стало скучно. Она бросила университет и больше нигде не училась, а, движимая доморощенным чувством социального протеста, занялась политикой - примкнула к партии писателя Л., националистической, большевистского толка. Не слишком образованная, она была, тем не менее, умна и талантлива от природы. Поэтому она быстро выбилась из общей массы: уже спустя пару месяцев участвовала в редактировании партийной газеты, потом сама начала писать заметки, а со временем ей доверили информационное обеспечение акций, устраиваемых Л. в Москве и других городах.
Так бы и шло, но на свою беду Клара в какой-то момент втрескалась в вождя и принялась всячески его окучивать. Только у того уже была боевая подруга - тоже типа Клары, подросток-переросток. Тем не менее, Клара старалась, как могла. В свои неполные девятнадцать при росте около 180 см и гибкой змеистой фигуре она была персонаж куда как видный, и наверняка вождь, большой любитель такого сорта женщин, ею не пренебрёг, хотя сама она уверяла, что ничего было. Так или иначе, занять место соперницы и стать при Л. женщиной номер один у неё не вышло.
Тогда она решила не больше не меньше убить его, убить себя и, таким образом, навсегда соединиться с предметом страсти, пусть даже и в смерти. Пистолет раздобыть ей не удалось, да и денег, чтобы купить ствол, у неё не было. Зато граната Ф-1 оказалась вполне по карману, на продавца, контрактника, только что вернувшегося из Чечни, её вывели бывшие соратники по партии. Бывшие, потому что, убедившись в катастрофической тщетности своей любви к вождю, она ушла из организации без объяснения причин. Кстати, об уходе она потом пожалела; воплотить свой замысел ей проще было бы там, где к Л. легче всего подойти, а именно в штаб-квартире партии в районе Фрунзенских улиц. Но что сделано, то сделано.
Клара тогда решила подкараулить Л. возле его съёмной квартиры на "Смоленке" и там, на глазах у изумлённой публики, взорваться вместе с ним к чёртовой матери. (О том, что от взрыва могут пострадать случайные прохожие она, ослеплённая эгоизмом любви, даже не подумала). Она стала пасти Л., хоронясь в близлежащих подъездах и подворотнях. Возможно, что рано или поздно выпасла бы (такой чисто литературный героико-эротический финал наверное понравился бы Л. в качестве завершения жизни), но на второй день её "срисовали" охранники Мхова, чья городская квартира была в доме напротив.
Бдительных птенцов гнезда Срамного не могла не насторожить явно террористического вида маргиналка (чёрная кожаная куртка, чёрные джинсы в обтяжку, солдатские ботинки плюс ко всему майка с Че Геварой), второй день трущаяся под окнами квартиры хозяина. Клару захватили незаметно и быстро, она даже пикнуть не успела. Обнаружив в кармане куртки снаряжённую гранату, её привезли на базу и, допрашивая, пару раз сделали ей больно. Дальше этого не пошло, вмешался Срамной.
Кларе повезло: при ней был партийный билет, который она не сдала и повсюду таскала с собой. Этот-то документ и подсказал Срамному, что если девчонка и пришла по душу Мхова, то за её визитом не стоит ничей профессиональный, так скажем, интерес. И даже её партийная принадлежность здесь, скорее всего, не при чём; генерал был осведомлён, что партия Л. своей целью видит восстание масс, но никак не устранение миллионеров-одиночек. А это значит, рассудил Срамной, что если дело как-то касается Мхова, то перед ним ополоумевшая от вопиющего неравенства террористка-одиночка, чьё законное место в ментовке. На всякий случай, перед тем как звонить 02, Срамной, чтобы исключить ещё и бытовую версию, попросил Мхова подскочить и взглянуть краем глаза на бомбистку: мало ли что, а вдруг соблазнил и бросил богач девку, и вот она собралась отомстить.
Мхов, заинтригованный, приехал, посмотрел на Клару и… упросил Срамного оставить его ненадолго с ней наедине. Для начала Мхов поинтересовался, что, собственно, она против него имеет и получил удивлённо-презрительный ответ, дескать, этакое говно вовсе не способно оказаться для Клары предметом какого бы то ни было интереса. Уязвлённый Мхов пустился в дальнейшие расспросы с применением спецсредства в виде обнаружившегося у Срамного коньяка "Реми Мартин". Что-что, а разговаривать с женщинами Мхов умеет. И через полтора часа Клара, заливаясь слезами, рассказала ему всё. Потрясённый до глубины души такой не по времени выдающейся околореволюционной романтикой, Мхов в сердцах назвал Л. высохшим сперматозоидом ("нет! нет! не смейте! он такой! и вот такой! и растакой! и разэтакий!"), поцеловал её в мокрую щёку и без обиняков предложил попробовать другую жизнь.
Как он и ожидал, девушка была из тех революционеров, которые напрочь забывают о справедливом переустройстве жизни, как только жизнь поворачивается лично к ним своими приятными сторонами. Кларе же вообще досталось быстро и много. На следующий день Мхов снял для неё квартиру, а через месяц купил ей двухкомнатную на "Соколе", "мазду" "шестого" ряда и взял на содержание.
Она оказалась чрезвычайно лёгким человеком, к тому же училась всему с лёта и была приятна в общении. Мхов немного беспокоился насчёт возможного рецидива её чувства к Л., но вскоре с облегчением обнаружил, что Кларе присуще редкое умение наглухо забывать о пережитом, если оно ушло безвозвратно. Короче говоря, Клара всецело отдавалась настоящему и никогда не жалела о минувшем.
Ещё она обладала видимыми способностями к экстрасенсорике, правда, сама не относилась к этому слишком всерьез. Но что было, то было. Головную или, к примеру, зубную боль она снимала за несколько секунд небрежным движением руки. Могла, недолго поколдовав над каким-либо предметом, с большой долей вероятности определить, кому он принадлежит - мужчине или женщине, молодому человеку или пожилому, иногда даже в общих чертах распознавала внешность. Глядя же на фотографию незнакомого ей человека, Клара умудрялась угадывать совершенно неожиданные вещи: про одного - сколько у него детей, про другого - сколько раз был женат, про третьего - как зовут, про четвёртого - какие напитки предпочитает и тому подобное. Во всём этом не было никакой системы, более того, никакого напряга - так, милое трюкачество, ничего более. Но Мхов-то понимал, что Клара - не совсем обычный человек и относился к её умению с почтением, даже опаской.
Сейчас он едет к ней, чтобы (чем чёрт не шутит!) с её помощью хоть сколько-нибудь продвинуться в разрешении своей "производственной" проблемы. Для этого он специально захватил с собой одну вещь, которую и собирается предъявить Кларе.
- Вау! - Она открывает ему дверь и подставляет губы для поцелуя. На ней голубой шёлковый халат и мягкие розовые тапки в виде забавных лисьих морд. От неё пахнет ею самой; дома Клара никогда не пользуется ни парфюмом, ни косметикой.
- Оста-авь оде-ежду всяк сюда входя-ящий! - нараспев декламирует она; порой Клара бывает несносно пошла.
- После, с твоего позволения, - подчёркнуто сурово отвечает Мхов, - пока присядь-ка, посмотри вот тут…
Клара послушно усаживается в умно изогнутое металлизированное кресло (стиль "хай-тек", как и всё в этой квартире), смотрит на Мхова выжидательно и, как ему кажется, чуточку насмешливо. Он устраивается на полу рядом с ней, достает из внутреннего кармана пиджака обыкновенный в меру потёртый паспорт гражданина РФ с двуглавым орлом на бордовой обложке.
- Клар, смотри, вот паспорт, - Мхов кладёт книжицу ей на колени. - Ты его пока не раскрывай, просто скажи, что видишь.
Клара внимательно глядит на паспорт, потом проводит по нему ладонью и сосредоточенно зажмуривается. Секунд через десять-пятнадцать она открывает глаза и отрицательно качает головой.
- Что? - спрашивает Мхов.
- Ничего, - пожимает плечами Клара.
- Что значит, ничего?
- Ничего значит, что я ничего не вижу.
- Совсем? - Мхов разочарован.
- Совсем… - Клара подыскивает объяснение. - Ну, как если бы этот паспорт… эта вещь была ничьей… ну, как бы никому не принадлежала, вот. Понял?
- Не очень, - Мхов и в самом деле не понял. - У этого паспорта есть… был хозяин. Кстати! Он умер. Может, ты это имеешь в виду?
- Без разницы, жив он или умер, - терпеливо, как учительница бестолковому ученику, разъясняет Клара. Даже лучше, если умер. На вещах мертвецов информация застывшая, неизменчивая, лучше видно. А тут вообще ничего.
- Но там же его фотография, - горячится Мхов. - Ты открой, открой… Вот об этом человеке ты что можешь сказать?
Клара тупо разглядывает ламинированное фото ничем не примечательного мужчины средних лет, медленно, с запинкой, словно пробуя, произносит указанные в документе фамилию, имя, отчество. Снова вглядывается в фотографию. Её дыхание замедляется, взгляд становится полусонным, чуточку косящим, она еле слышно бормочет ("ну и хуйня…") и вдруг, фыркнув, как обозлённая кошка, резко отбрасывает паспорт в сторону. Паспорт тёмной птицей перелетает через всю комнату, шлёпается о стену, падает на пол. Клара медленно поднимает руку, показывает на него напряжённым пальцем:
- Забери!
- Клар, ты что?! - Мхов никогда ещё не видел её такой.
- Забери, я сказала! - похоже, она близка к истерике.
Мхов молча поднимается, пересекает комнату, забирает паспорт, прячет его в карман. Он не решается ничего спросить, просто стоит и ждет, когда Клара вынырнет из своего непонятного состояния.
Какое-то время она пусто смотрит прямо перед собой, медленно поводит головой из стороны в сторону, потом её взгляд становится более сфокусированным, осмысленным. Клара постепенно приходит в себя:
- Фу-у-у… Ух-х-х. - Трясёт ладонями, часто моргает, лицо мало помалу приобретает привычное выражение. - Олегыч, там вон… абсент. Налей, будь друг.
Бутылка "Хиллса" стоит на низком стеклянном столике. Гранённая рюмка притулилась здесь же. Мхов шарит глазами, ищет сахар, ложечку, воду.
Клара машет рукой.
- Не-не, ничего не надо. Просто так налей.
Пока Мхов откупоривает бутылку и наливает абсент, Клара вытаскивает из стоящей на полу квадратной деревянной коробки короткую толстую сигару "Коиба робустос", откусывает кончик блестящей гильотинкой, прикуривает от мховского подарка - золотой зажигалки "Ронсон". Приняв от Мхова рюмку, медленно выпивает обжигающий синеватый напиток, отдувается, пыхтит сигарой, окутывается густым ароматным дымом. Мхов по-прежнему молчит; сгорая от любопытства, ждёт объяснений.
- Прости, - наконец говорит она, не глядя на Мхова, - я понервничала.
- Из-за чего? - интересуется он.
- Так… - Клара слегка морщится. - Паспорт этот…
- А что паспорт? Вроде паспорт как паспорт.
- Да… Фотография эта…
- Что фотография? - Мхов старается не давить, словно боится ненароком спугнуть что-то очень зыбкое, ненадолго возникшее в голове у Клары.
- А чьё это фото? - осторожно спрашивает Клара, крутя в тонких пальцах дымящуюся сигару.
- Я знаю не больше, чем там написано, - честно признаётся Мхов. - Я думал, ты что-нибудь скажешь.
Клара рассеянно стряхивает серую колбаску пепла в пепельницу, напоминающую большую вогнутую каплю серебристого металла.
- Что сказать? - Она задумывается. - Испугалась я, вот что.
- Испугалась? Чего? - Мхов снова приближается к ней, усаживается на пол, легко проводит пальцами по тонкой щиколотке.
- Как сказать, чего? - Клара кривит губы. - Именно, что ничего.
Мхов вопросительно глядит на неё.
- Такого человека нет, - раздумчиво говорит Клара. - Вот тебе и всё ничего.
- Ну, правильно. Я ж сказал, что он умер, - дуркует Мхов.
Клара мгновенно разгадывает его нехитрый манёвр.
- Не прикидывайся дурачком, - строго говорит она, - тебе это не идёт.
- Хорошо. Извини, - соглашается Мхов. - Последний дурацкий вопрос. Может, это фото какого-то другого человека? Не владельца паспорта, а просто кого-то похожего на него?
Клара уверенным движением раздавливает в пепельнице окурок сигары, брезгливо нюхает кончики пальцев.
- Послушай, Кирилл. - Она немного форсит. - Это фото не владельца. И не невладельца. И не чьё-то там ещё. У этой фотографии вообще нет этого… прототипа, вот!
Мхов нервно смеётся:
- Живого прототипа, ты хочешь сказать?
- А какого ж ещё?
- Ну, если, например (он глядит на Кларину рюмку), сфотографировать "Любительницу абсента", то прототипом фотографии будет считаться изображение на картине. - Тут Мхова осеняет. - Может, в паспорте тоже репродукция какой-то изображения?
Клара с сожалением на него смотрит.
- Олегыч, очнись! Эту самую "любительницу" Ван Гог рисовал с живой женщины. Я только забыла, как зовут.