Вдова Возниц первой вошла на лестницу, но сложно было не заметить, что стала ещё более неспокойной. На втором этаже находился узкий коридор, в котором были две пары дверей. Хозяйка нажала ручку, и мы вошли в маленькую комнатку, уместившую только небольшую кровать, столик на одной ноге и коня-качалку с облезшей гривой, сделанной из настоящего волоса. Лежащий на кровати мальчик спал, а его щёки были красными от румянца. Я подошёл и дотронулся пальцами до его лба. За спиной услышал тихий вздох.
- Вы должны проветривать комнату, - сказал я вполголоса. - Лихорадка вызывает плохие флюиды.
- Карл. - Вдова Возниц легко потормошила ребёнка за плечо. - Сынок, проснись.
Мальчик повернулся на бок и открыл глаза. Увидел меня и отпрянул на другую сторону кровати.
- Не бойся, - сказала Хельга Возниц. - Его вельможность прибыл, чтобы расспросить тебя…
Я поднял ладонь, и она прервала на полуслове.
- Оставьте нас одних, пожалуйста, - сказал я мягко, но категорически.
Мне показалось, что она хотела запротестовать, но в конце концов снова вздохнула и вышла. Я подождал, пока закроет за собой дверь. Услышал удаляющиеся шаги по коридору, а потом скрип ступенек.
- Я инквизитор, мой мальчик, - мягко сказал я. - Ты знаешь, чем занимаются инквизиторы.
Он без слов кивнул.
- Скажешь мне?
- Ловят людей и сжигают на кострах, - ответил он тихо.
Я вздохнул. Почему в нашей тяжёлой работе даже дети замечают только эту часть? Что ж, признаю, наиболее эффектную, но ведь всего лишь одну из частей, и то, поверьте мне, любезные мои, не самую существенную.
- Нет, Карл, - возразил я и осторожно присел на край кровати. - Инквизитор есть пастырь, мой мальчик, который должен заботиться о беззащитной пастве. Охранять от хищников, от всех тех, кто желает принести вред невинным агнцам. Только, видишь ли, дитя, задача пастуха проста. Он видит приближающегося волка и отгоняет его огнём, криком или шумом, временами травит собаками. Но что делать, если волк не выглядит как волк?
- Как это, господин?
- Что должен сделать пастырь, который знает, что волк может принять вид агнца? Или дерева? Или камня? Или ещё хуже: устроить так, чтобы пастырю показалось, будто один из его агнцев является волком, и чтобы напал на невинное создание в неразумном гневе? - я старался говорить медленно, поскольку хотел, чтобы он меня понял.
- Волки так умеют? - спросил он после некоторых раздумий.
- Обычные волки нет, - ответил я. - Но на свете есть много плохих людей, находящих радость в том, чтобы мучить других. Я нужен для того, чтобы защищать тех, что сам себя защитить не может. Я прибыл сюда, поскольку мне сказали, что возможно именно ты, Карл, нуждаешься в защите.
- Ага, - лишь это произнёс он и приподнялся на локте.
- Я принёс тебе кое-что, - я залез в карман мантии и вытащил деревянную лошадку, так искусно вырезанную, что двигала головой, когда её стукали по морде. Была выкрашена в чёрный цвет, с белыми пятнышками на бабках.
Я подал ему игрушку, и он взял её в руки после некоторых колебаний.
- Спасибо, - сказал, но я видел, что он всё ещё напуган.
- Мало кто любит рассказывать о своих болезнях, мальчик, - произнёс я. - Конечно, ты не знаешь, что епископ, который меня сюда направил, страдает от подагры, и у него каждый день болят кости. Но он рассказывает об этой болезни и находит облегчение, когда видит, что все ему сочувствуют. Сочувствуют и стараются помочь. Ибо знаешь ли, временами даже самым сильным и могущественным людям приходится искать помощи у других. И поэтому я бы хотел, чтобы ты рассказал мне о том, где у тебя болит, и чего ты боишься. А я постараюсь тебе помочь в меру своих сил. Так, чтобы уже никогда у тебя ничего не болело, и чтобы ты ничего не боялся.
- У меня уже ничего не болит, - быстро сказал он. - Кровь у меня не идёт.
- А болело?
Он закусил губы.
- У тебя появлялись раны, так ведь? - Я взял его за руку. - Здесь. - Я дотронулся до его запястья. - И похожие на ногах. Разве не так?
Он едва заметно кивнул.
- У тебя шла кровь со лба?
Он снова подтвердил.
- Священник говорил, что возможно я святой ребёнок, - сказал он тихонько.
Я возмутился в душе. Городской пробощ видимо на самом деле ощущал огромную нехватку средств в своей парафии, раз ввязался в такую опасную игру. Поймите меня правильно: я верю в чудеса, поскольку не раз был им свидетелем. Я также верю, что Бог в силах сотворить, что только возжелает. Но каждое откровение, каждое пророчество, каждое чудо необходимо тщательно проверять. Поскольку в ином случае они могут стать оружием в руках врага.
- И он показывал твои раны на мессах, правда?
- Я этого не хотел. - Я увидел, что его глаза заблестели от слёз, а голос начинает срываться. - У меня всё болело, а священник велел…
- Тебя никто не обвиняет, дитя, - прервал я его. - Помни, я здесь не для того, чтобы тебя наказывать или журить. Сам епископ послал меня, чтобы увидеть, не нужна ли тебе помощь.
- Сам епископ, - повторил он.
Я заметил, что у него спёкшиеся губы, поэтому подал ему кружку воды и смотрел, как он пьёт. Когда закончил, я поставил посуду обратно на столик. Я увидел, что мальчик уже не отодвигается к стене. Сел несколько свободнее, а в ладони сжимал игрушечную лошадку.
- Где у тебя больше всего болело? - спросил я.
- В боку, - ответил он, и я вдруг увидел, как его глаза расширяются от страха. - Они сказали, чтобы я об этом никому не говорил, - закончил он с плачем.
Я положил ему на плечо руку.
- Тш-шшш, - шепнул я. - Уже нечего бояться. Чтобы я тебе помог, ты должен мне обо всём рассказать. Значит, у тебя также была рана на боку?
Он покивал, а я омрачился. Я правильно чуял во всём этом мерзость, но не мог понять, как пробощ и инквизиторы могли оказаться такими глупыми, чтобы попытаться скрыть дело? Или мать их умолила? Подкупила? Просто не хотели проблем, следствия и расследования? Ибо дело несомненно должно стать объектом расследования. Почему? Но ведь это очевидно, любезные мои! Нашему Господу возложили Терновый Венец - это первая стигма. Ему пробили гвоздями запястья рук - это вторая стигма. Ему пробили ноги - это третья стигма. Но когда спустя часы мучений солдат замахнулся копьём, чтобы оборвать Его жизнь, именно тогда наш Господь сошёл с Креста и в славе понёс врагам веры железо и огонь. Значит ни у кого не может быть четвёртоё стигмы, поскольку бок Иисуса никогда не пробивало остриё копья!
Да, я раньше слышал о таких делах, об этих богохульных, демонических стигматах. Я слышал о еретиках, утверждающих, что Иисус Христос умер на Кресте. Что ж, людское безумие и злая воля не имеют себе равных. Разве мало у нас исторических свидетельств? Записей самих Апостолов? Разве кто-нибудь в здравом уме сомневался в могуществе Иисуса? Только люди, одержимые дьяволом, могли поверить, что наш Бог униженный и отчаявшийся умер на Кресте, приговорённый никчемными негодяями! В конце концов, не без причины, любезные мои, самым святым символом нашей веры является сломанный крест, означающий триумф духа над материей и триумф добродетели над низостью. Конечно, мы чтим также знак обычного креста, дабы выказать преклонение перед нашим Господом, который добровольно выдал себя на муки.
И сейчас было уже не важно, были у ребёнка истинные или еретические стигматы, либо же всего лишь болезнь кожи или крови. Ключевым был один единственный факт: инквизитор Витус Майо не потрудился составить рапорт обо всём произошедшем, возбудить следствие и сообщить епископу. Почему поступил именно так? Что ж, у него будет много времени, чтобы объяснить это нам.
- Не тревожься, Карл, - сказал я. - Всё уже хорошо. Ты и твоя мама поедете с нами в Хез-хезрон, и о тебе позаботятся лекари епископа. Увидишь большой город и дворцы… - улыбнулся я.
Я задумался, какой будет судьба мальчика и матери. Что ж, ими займутся теологи, экзорцисты и лекари. В худшем случае, придёт время инквизиторов. Возможно Хельге и Карлу удастся пережить гостеприимство епископа, но я не питал насчёт этого особых надежд. Если на теле мальчика действительно появлялись богохульные стигматы (это означало, что в него вселился демон), то в лучшем случае его до конца жизни запрут в монастыре. Я на минуту задумался о мощи Зла, которое осмеливается проникать даже в тела невинных детей. Я также задумался над превратностями судьбы, что заставили Верму Риксдорф заплатить за то, чтобы принести несчастье в дом своей сестры и племянника. Я задумался над этим очень крепко.
- А теперь поспи, - сказал я и погладил мальчика по голове.
***
Когда я спустился, у кухонного стола сидели только Витус и Ноэль, а вдова Возниц кружила беспокойно у окна. Увидела меня и замерла.
- Всё хорошо, - сказал я успокаивающе. - Идите к ребёнку.
Она почти вбежала по лестнице, а я подошёл и опёр ладони о поверхность стола.
- Витус Майо и Ноэль Помгард, задерживаю вас в распоряжение Святой Службы, - произнёс я. - Вы обвиняетесь в сокрытии доказательств и фальсификации служебных протоколов. Отправитесь со мной к Его Преосвященству епископу Хез-хезрона, дабы там представить соответствующие объяснения перед полномочной комиссией Инквизиции.
Ноэль даже не дрогнул, и я лишь видел, как у него начинают дрожать губы. Но Майо отскочил к стене и положил руку на рукоять меча.
- Не ухудшай своей ситуации, Витус, - спокойно сказал я. - Отсюда уже не сбежишь.
Меч высунулся на дюйм из ножен.
- Убьёшь меня? - спросил я. - Сильно сомневаюсь. А если даже, то неужели ты допускаешь, что сможешь от нас сбежать? Что где-нибудь на свете найдёшь место, в котором мы тебя не отыщем?
Я слышал, как он громко глотает слюну, а потом отпустил рукоять меча.
- Это всё ерунда, - сказал он. - Я могу всё объяснить.
- О, да, - ответил я. - И ручаюсь, тебе представится такая возможность. Ноэль, - я обратился к младшему инквизитору, - забери у него меч и сдай также свой.
Помгард вскочил по стойке смирно, быстро и с готовностью. В очередной раз меня удивило, с какой наивной верой большинство людей хватается за первую возможность получить надежду на исполнение роли надсмотрщика в котле, полном грешников.
- Потом позови ко мне городских стражников, - приказал я. - Скажи, что принимаю власть в этом, - я посмотрел на Витуса, - гнезде богохульной ереси.
- Конечно, ваша вельможность. - Ноэль едва не захлебнулся своими словами. - Я ничего не знал, прошу мне поверить. Я не являюсь кем-то важным, я даже не был на допро…
- Ноэль, - сказал я мягко и успокаивающе улыбнулся. - Поверь мне, никто тебя ни в чём не обвиняет. Ибо уже вскоре, сын мой, ты обвинишь себя во всём сам, - добавил я мысленно.
***
Я знал, что настоящие допросы состоятся в Хезе. Вдова Возниц вместе с сыном, пробощ и инквизиторы - все получили безотлагательный приказ о поездке в Хез-хезрон, а мне надо было проследить, чтобы поездка прошла безопасно и чтобы, не дай Бог, ни одна из овечек не пропала по дороге. Однако я не мог себе отказать в последнем разговоре с Витусом Майо. Вытекал этот разговор, впрочем, не только из греховного любопытства, но и из чувства долга, который обязывал меня собрать как можно больше сведений перед началом надлежащих допросов в Хезе.
- Можешь объяснить, почему ты не написал рапорта? - спросил я.
Витус сидел на табурете со связанными за спиной руками. Он был старше меня и изнежен бездельем и достатком, но я не собирался подвергать себя риску стычки. Не то, чтобы он мог мне чем-то угрожать. Это я не хотел навредить ему, ибо ведь намного легче путешествовать со здоровым человеком.
- Я стал обращённым, - ответил он, глядя мне прямо в глаза.
- Ого, сильные слова, Витус! И в какую же это веру, позволь спросить?
- Верю в Иисуса Христа, - отчётливо сказал он.
- И чем же эта вера помешала тебе составить рапорт?
- Поскольку вы бы обидели ребёнка и его мать, - ответил он твёрдо. - А у мальчика не только были доказательства стигматов, но он говорил голосом Бога! И испытывал муки Господа нашего, также как Он некогда испытывал их на Кресте. Ибо эта болезнь не к смерти, но к славе Божией!
- Говорил голосом Бога, - повторил я без иронии и издёвки. - И что ж такого он говорил, Витус?
- И был я убит, а копьё пробило мне бок. И должен был я принести вам искупление моей мукой и смертью. Но сошёл Зверь тогда, проник в мёртвое тело, и рана на теле зажила. И сломал Зверь Крест, сходя с железом и огнём в руках. И вместо царства любви и мира настала власть Зверя, - процитировал он, снова глядя мне прямо в глаза.
Я вернул ему взгляд, а потом медленно покачал головой.
- Витус, мой Витус. Ты и правда поверил, что наш Господь мог бы умереть на Кресте? Позволяя восторжествовать язычникам и приговаривая своих последователей на бесконечные преследования? Иисус до последнего оставлял мучителям шанс, до последнего умолял, чтобы присоединились к нему, дабы вкусили плодов истинной веры. А раз они остались слепы, Он сошёл с Креста, дабы в славе покарать их муками. Это есть одна, единственная и настоящая правда. Как ты мог поверить демонам, говорящим устами несчастного ребёнка? Ты, инквизитор!
- Я обрёл просветление, - произнёс он, не отводя взгляда, а в его голосе была какое-то необыкновенное достоинство, так не подходящее тому Витусу, которого я знал по Академии. - Верю, что наш Господь погиб в муке, дабы отдавая жизнь, спасти нас от греха. Вскоре воскреснет, а этот мальчик говорит устами Иисуса и возвестит нам, что делать!
- Ты безумен, Витус. - Я покрутил головой, даже не в силах вызвать у себя чувство удовлетворения, что вот мой давний враг утопил себя своими словами так глубоко, как ни один инквизитор до него. - Безумен или одержим. Буду молиться за тебя.
- Не нуждаюсь, - огрызнулся он с неожиданным презрением, - в твоих молитвах. Мой Бог со мной.
- Тот, что умер? - рассмеялся я. - Не был он, видно, слишком могучим, раз не смог даже о себе позаботиться. Есть только один Бог, Витус, тот, молитвам которому тебя учили. Не помнишь слов: Страдал при Понтии Пилате, был распят, сошёл с Креста, в славе принёс слово и меч народу своему?
- Он воскреснет, - сказал Майо с верой в голосе. Его глаза блестели безумием, и я видел, что мне его не убедить. Впрочем, не это было моим заданием.
- Нет, - ответил я. - Зато ты осознаешь свои ошибки…
Он покрутил головой. У него были сжатые губы и написанное на лице упрямство.
- Дай мне закончить. - Я поднял руку. - Скажи, ты видел кокосовый орех? Коричневый, продолговатый, в твёрдой скорлупе, растёт на юге…
Он кивнул, но я видел, что не понимает, почему я об этом его спрашиваю и куда клоню.
- В середине этой твёрдой скорлупы есть бесцветная жидкость, часто горькая или гнилая. Но туземцы умеют расколоть орех, вылить его сок и очистить скорлупу. А потом вливают в него вино или воду и используют, как мы кубки. - Я улыбнулся ему. - Ты являешься таким гнилым орехом, Витус. Но поверь мне, мы наполним тебя родниковой водой чистой веры.
Он вздрогнул, а в его глазах впервые блеснул страх. Он был инквизитором, значит знал, что случится так, как говорю. Его бывшие братья, в смирении и с любовью, объяснят ему все ошибки, так, чтобы умирал, полон хвалы Господу. С искренним сожалением, что когда-либо мог усомниться, и полон презрения к самому себе - тому, кто сошёл с прямых троп веры. Немного останется от грешного тела, но мы спасём его душу, дабы могла через века чистилища радоваться у небесного престола Господа.
- Почему ты со мной так поступил, Мордимер? - с горечью спросил он после минуты молчания, но я по-прежнему видел страх в его зеницах. - Почему ты вообще сюда приехал? Ты настолько сильно хотел отомстить за ошибки моей молодости? За ошибки, о которых я сейчас жалею и за которые каждый день молю Бога о прощении?
Я посмотрел ему прямо в глаза.
- Моя собака, - сказал я и увидел, что он не понимает, а, скорее, не помнит, о чём я говорю. Это причинило мне ещё большую боль, поскольку свидетельствовало о том, что мои муки были всего лишь ничего незначащим эпизодом в его жизни.
- Я нашёл бездомного пса, - продолжал я спокойно. - Вылечил его и выкормил. А ты его нашёл и сжёг, показывая нам, как поддерживать огонь, чтобы жертва не умерла слишком быстро.
В его глазах блеснуло что-то вроде понимания.
- Ты сошёл с ума, Мордмер? - тихо спросил он. - Ты думаешь о собаке из своего детства? Ты, кто замучил и приказал убить людей больше, чем можешь вспомнить?
- Это крест, который я несу к славе Господа, - произнёс я. - Но я никогда не убивал ради удовольствия. Я никогда не мучил без важной причины. Чем провинился перед тобой пёс, который полюбил меня, Витус? Ты связал ему пасть верёвкой, чтобы он не мог выть, но я видел, как он плачет и смотрит на меня, не понимая, почему я не спасаю его от боли.
Он отпрянул к стене вместе со стулом, на котором сидел, но зря. Я не собирался его бить, хотя когда-то я мечтал об этом. Я обхватил левое запястье пальцами правой руки, чтобы он не заметил, как задрожала у меня рука.
- Это было так давно, - он смог сказать лишь это. - Будто в другой жизни.
- В саду моей памяти ухаживаю за разными цветами, - ответил я. - А мера наказания никогда не может зависеть от времени, которое прошло от совершения преступления, или от последующих поступков грешника.
- Преступления? - он почти взвыл. - Это была лишь собака!
Я покачал головой, ибо ведь не думал, что он был в состоянии понять.
- Что ж, видимо, я слишком сентиментален, - ответил я и вышел за стражниками, чтобы забрали его. Им потребовалось сильно дёрнуть его за плечи, чтобы он двинулся.
Я знал, что теперь уже смогу забыть, а из сада моей памяти исчезнет мрачный цветок, который рос в нём решительно слишком долго.