Эпилог
Вдова Риксдорф испугалась, когда увидела, что я сижу на её собственной кровати, в её собственной спальне. Я улыбнулся лишь губами.
- Не надо кричать, - сказал я. - Я пришёл только для короткой, совершенно частной беседы.
- Заплатила вам, сколько хотели, - тихо напомнила она.
- Закрой дверь, - приказал я. Она выглядела так же серо и бесцветно, как я запомнил с первой встречи. Мышиные, редкие волосы были у неё сколоты в высокий узел. Я заметил, что у неё дрожат руки. Это хорошо. Люди не должны быть надменными и самоуверенными в обществе инквизитора.
- Чем могу вам служить? - спросила она, и её голос тоже дрожал.
- Информацией, - ответил я. - Прямой, ясной и честной информацией. Она присела на табурет, осторожно, будто знала, что каждую минуту может наступить момент, когда надо будет срываться и бежать. Напрасно, ибо, во-первых, ей некуда было бежать, а, во-вторых, я на самом деле не собирался причинять ей зла.
- Слушаю вас…
- Люди часто обращаются ко мне за помощью, - сказал я. - Но редко когда хотят, чтобы я занялся инквизиторским следствием. Особенно, когда это касается их близких. Знаешь почему, Верма? Он покрутила головой, всё время не отрывая глаз от носков сношенных башмаков. - Потому что инквизитору нельзя отступить, если увидит ересь. Независимо от того, кто и по какому делу его раньше нанял. Ведь не приглашают пожарника, чтобы воспевал красоты пожаров, правда? Она подняла глаза, но по-прежнему не смотрела мне в лицо, только задержалась где-то на уровне пряжки от ремня. Я видел, что она сильно сжимает руки, так сильно, даже побелели костяшки пальцев.
- И знаешь, Верма, не только это меня поразило в порученном тобой задании. Уже в Гевихте я сориентировался, что местные инквизиторы отнюдь не жаждут выяснять и разглашать дело, а совсем наоборот: всё хотят положить под сукно. То есть, ты желала, чтобы я поехал в Гевихт не гасить пожар, а распалить его.
- Я не нарушила закона, - она почти заверещала. - Вы не можете ничего мне сделать!
- Это так, - ответил я, хотя это было ответом лишь на первую часть высказанного ею утверждения. - Ты оказалась хорошей христианкой, а твой донос послужил нашему Господу и нашей Церкви. Но не хочешь ли меня просветить? Не хочешь ли мне сказать, почему ты донесла на сестру и племянника? Для следствия это не имеет ни малейшего значения. Считай это личным интересом инквизитора. Теперь она подняла взгляд и посмотрела прямо на меня. У неё были красивые, зелёные глаза, и это было единственной красивой частью её лица.
- Разве Писание случайно не гласит: Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня? - спросила она, и мне не понравилась издёвка, которую я услышал в её голосе.
- Чем она тебя обидела, Верма? - спросил я, игнорируя её слова. - Чем она заслужила такую судьбу?
- Она забрала у меня жениха, родила ребёнка… - выдавила она наконец. Вцепилась когтями в край табурета.
- А я всегда была праздной, инквизитор. Поэтому мой муж шатался по борделям, поэтому прозвал меня бесплодной сукой. А у неё было всё… был ребёнок… а женщина, а женщина… - она оборвала и какое-то время тяжело дышала, а её лицо превратилось в вытянувшуюся, отвратительную маску. - Женщина без ребёнка это просто насмешка… Я покачал головой, ибо наконец-то понял. И то хорошо, что дело было не в золотой заколке или брошенном в детстве обидном слове. Поскольку и такие вещи люди способны были помнить и по таким вот поводам доносить на своих близких в Инквизицию. Но в этом случае, благодаря милости Господа, даже грех зависти посеял прекрасный плод.
- Понимаете меня? Понимаете? Я кивнул. Понимал её, а она, как каждый грешник, искала именно понимания. Но это однако не означало, что оставлю дела как есть. Если была орудием во всемогущих руках Бога, то Бог найдёт способ, как ей помочь. Я не собирался. - Спасибо тебе за объяснения, Верма. И ещё одно. Такое деяние, как твоё, не может остаться без награды. Может неосознанно, но ты сдержала распространение зла. Твоя семья, соседи и друзья будут несомненно гордиться тем, что оказавшись перед лицом трудного выбора, ты выбрала основы нашей веры и лояльность относительно Церкви, а не такие приятные дела, как семейные узы. Поздравляю тебя от имени Святой Службы. Я встал и слегка склонил голову.
- До свидания, - сказал я. - Желаю приятных снов.
- За что? - вскричала она. - За что вы так со мной? Я была полезным орудием!
- Правда, - ответил я. Но разве могильщик будет плакать из-за сломанной лопаты? Не та, так другая… Я простился с ней вежливым кивком и вышел. Из спальни я слышал только сдавленное рыдание, но у меня была неясная уверенность, что Верма Риксдорф жалеет не о своих поступках, а лишь об их последствиях. Молчания, когда её увидят соседи, нечистот, выливаемых на голову, когда будут проходить под окнами, плевков под ноги и глухих проклятий. Не знаете, любезные мои, как сильно ранит презрение, особенно когда ещё недавно была уважаемой особой. А женщина, которая указала инквизиторам на сестру и её маленького сыночка, не сорвёт аплодисментов соседей. Всё же грустно, что самой большой угрозой для наших доносчиков обычно является угроза разоблачить во всеуслышание их доносительство. Что ж, мир не совершенен, ибо ведь каждый человек должен считать поводом для гордости сотрудничество со Святой Службой … Я не мог удержаться от чувства отвращения к вдове Риксдорф. Если бы она искала истину, озарённая святыми заповедями веры и движимая набожной тревогой! Но она всего лишь жаждала отомстить кому-то, кто ни в чём перед ней не провинился. Она была жалким червем, и как червя я мог её растоптать. Однако я знал, что это было бы не только спорным с точки зрения закона (о чём, может, даже особо не беспокоился бы), но прежде всего, свидетельствовало бы о проявлении излишней милости. А ведь Господь не слепил меня, чтобы я приносил милость, но справедливость. Что я и старался делать, как можно лучше, преисполненный смирения и страха Божьего.
Молот ведьм
Судите других право и без страха. Но помните, что каким судом судить будете, сами будете судимы, и какой мерой мерить будете, вам отмерят.
(Евангелие от святого Матфея)
Меня пригласили на повешение, и неудобно было отказывать, хотя, как вы догадываетесь, ваш покорный слуга не особый любитель такого рода развлечений. Подобный спектакль хорош для местной черни, но не для людей моего покроя, которые в муках ближнего видят лишь путь, ведущий к спасению, а не грешную утеху. Однако бургграф Линде был очень доволен новым помостом и новой виселицей, а кроме того, после казни приглашал на пиршество. Я также знал, что громко возвещалось о присутствии палача из Альтенбурга, таланта-золотые руки, способного так хитро подвесить приговорённого, что тот ещё добрых несколько часов дрыгал ногами в конвульсиях.
- Устрашающий пример, магистр. - Бургграф Линде поднял толстый, унизанный перстнями палец. - Всегда повторяю, что устрашающий пример самое то. Ибо только страх может научить голытьбу уважать закон.
- Вы несомненно правы, почтенный, - ответил я учтиво и угостился напитком, который бургграф щедро влил в мой кубок. - И какой же была вина приговорённого, разрешите узнать?
Бургграф застыл на секунду с пальцем у ноздри, а потом повернулся в сторону своего доверенного, высокого дворянина с орлиным носом и лицом, напоминающим лезвие топора.
- Спрингер, за что мы собственно вешаем? - спросил.
- Три изнасилования и убийства девиц из приличных домов, - объяснил дворянин.
- Вот именно, - ответил бургграф. - Нам не нужны насильники или убийцы. Хотя за непорочность этих изнасилованных руку бы на отсечение не отдал, - засмеялся он.
- По мере, как иду по жизни, моя память всё чаще сдаёт, - признал я смиренно. - Но разве наказание за изнасилование и убийство случайно не кастрация и четвертование, в процессе помилования заменяемые колесованием?
- В целом, да, - ответил Линде. - И с удовлетворением замечу, дорогой магистр, память у вас хороша как и раньше. Однако если бы мы его повредили, то как бы палач смог показать своё мастерство в повешении?
- Несколько часов дрыганья, такого я ещё не видел, - покрутил головой Спрингер. - Даже верить мне не хочется, что это возможно. А вы что думаете, магистр?
Зрелище приговорённого в конвульсиях не казалось мне особо захватывающим развлечением, но я был в состоянии понять, что в провинции даже люди из хороших семей или чиновники жаждут событий.
- Думаю, весь секрет состоит в правильном приготовлении и надевании верёвки, а также особо аккуратном выбивании скамейки из-под ног. Если бы ваша милость, - я обратился к бургграфу, - велели устроить люк, то даже самый лучший палач немного бы помог, ибо падение с высоты привело бы к разрыву спинного мозга.
- Именно поэтому у нас нет люка, - засмеялся Линде с удовлетворением, и его обвисшие щёки заколыхались. Бургграфа я знал много лет. А с тех пор, как я спас от костра его свойственницу (впрочем, совершенно правильно и согласно закону, поскольку её невинно обвинили злые соседи), бургграф питал ко мне особую симпатию и всегда тепло принимал, когда мне случалось проезжать через Биарриц, которым он уже давно правил. Линде был славным, честным человеком с незатейливыми манерами и простыми привычками. Но его тучность и широкая улыбка на толстых губах обманули уже многих. Бургграф железной рукой правил Биаррицем, а преступники быстро заканчивали на виселице, плахе или гнили в необычайно глубоких подземельях под замком. Гнили, впрочем, недолго, так как бургграф никогда не скрывал, что расходы на пропитание заключённых считает лишней статьёй в разделе расходов городской казны.
- Никто никого не заставляет нарушать закон, - повторял он, и сложно было отказать в справедливости этому мнению.
- До конца, сукин сын, не признавался, - сопя, отозвался из-за спины бургграфа Спрингер. - Правда, палач ограничился лишь демонстрацией орудий…
- Признание, признание. - Линде махнул рукой. - Магистр Маддердин сам знает, как маловажно это доказательство.
- Правда, - согласился я и отпил несколько глоточков вина из кубка. Как на мой вкус, было чуть слаще, чем надо. - Намного большее значение я придаю свидетельским и вещественным доказательствам, ибо если допрашивающий захочет, то допрашиваемый признается даже в том, что он зелёный осёл в розовые крапинки.
- Вот именно! - Бургграф хлопнул в ладоши, но с осторожностью, поскольку ему мешали перстни. - Святая правда, магистр Маддердин. Зелёный осёл, - он фыркнул от смеха, повторяя мои слова. - Вы как что-нибудь скажете…
Он тяжело встал с кресла, крепко схватившись за обитые дамастом подлокотники.
- Эх, молодёжь, - сказал он, - вам хорошо. А я должен немного поспать перед сегодняшним празднеством, поскольку после пополудни на меня всегда нападает дрёма.
- Очень полезно, - поддержал я его.
- Может полезно, Мордимер, может полезно, - вздохнул он. - Но раньше мог три дня пить, на четвёртый ехал на охоту и возвращался с отменной добычей. А сейчас? Какие-то кубок-два вина, и меня уже тянет в кровать. - Он помахал нам рукой на прощанье и раскачивающейся походкой утки отошёл в сторону дверей.
Я увидел мокрое пятно на его заду. Неужели он непроизвольно мочился? Если так, то и правда чувствовал себя нехорошо. Шпрингер заметил мой взгляд.
- Он болен, - тихо пояснил он, - а врачей считает божьим наказанием. Может вы его переубедите, магистр? Даже пиявок не разрешает себе поставить, а ведь пиявки вытягивают плохую кровь.
Повсеместная вера в действенность курса пиявок была сильно преувеличенной, тем не менее, я пока не слышал, чтобы кому-либо такое лечение навредило. Конечно, применяемое умеренно. Поэтому я кивнул.
- Постараюсь, - пообещал я.
Шпрингер расположился в кресле, покинутом бургграфом, к счастью сухом, и засмотрелся на растущее за каменной балюстрадой дерево.
- Слышали, есть люди, говорящие, что никто ни под каким видом никогда не должен убивать другого человека? Верите, что когда-нибудь, в будущем, никого уже не будут казнить?
- Верю, - ответил я, немного подумав. - Но только в исключительных ситуациях, когда в стране или провинции не станет хватать работников. Я когда-то заехал в имперское пограничье, и там судьи никого не приговаривают к смерти, а единственно к рабству. Жизнь и человеческий труд были слишком ценны, чтобы их бездумно транжирить. Но мы, - я улыбнулся, - всё-таки можем себе это позволить. Людей-то у нас достаток.
- Ага, достаток. И даже сказал бы: перепроизводство. Не помешала бы какая-нибудь война или ещё что…
- Чтоб не сглазить, - сказал я в полушутку, полусерьёзно и сплюнул за балюстраду.
- Говорят, что император поведёт армию на Палатинат, - добавил он. - Думаете, это может быть правдой?
Хотя ваш покорный слуга не плавал в быстрых водах политики, но сложно было не услышать, что молодому, только что коронованному властителю мечталось о военной славе. А битву с еретическим Палатинатом многие бы приветствовали, ибо, во-первых, господствующая в нём вера была мерзкой, а, во-вторых, в богатых городах ждала богатая добыча. Однако палатин Дюваре не был ни глупцом, ни трусом и свои владения превратил в одну крепость. Он также вооружил и обучил городскую милицию. Только вот наши феодалы по-прежнему не верили, что городская голытьба может выступить против тяжеловооружённого рыцарства. Я смел иметь обратное мнение на эту тему, но держал его при себе.
- Кто знает, - ответил я. - Может быть, пришло время понести факел истинной, святой веры…
- Да-ааа, - ответил Шпрингер, и сложно было не услышать сомнений в его голосе.
Я улыбнулся про себя. Советник Линде был разумным и опытным человеком. Он прекрасно знал, что несению факела веры сопутствуют неудобства и опасность потерять жизнь. Особенно когда собирались поджигать владения кого-то такого, как Дюваре, кто шуток не понимал, а к еретической вере относился необычайно серьёзно. Впрочем, в Палатинате тоже сжигали еретиков и ведьм, так же хорошо, как и у нас, только занимались этим не обученные инквизиторы, а ловцы за ведьмами. Гнусная компания, кстати говоря.
- Разрешите, и я малость посплю, - сказал я, вставая. - Ибо, зная господина бургграфа, надо много сил сберечь на пир.
Шпрингер рассмеялся от всего сердца.
- О, да, - согласился он. - Будут схватки борцов и травля медведя собаками. Также споёт для нас сама Рита Златовласка, ибо едет в Хез и задержится в Биаррице не несколько ночей…
- Просветите меня, будьте добры, - прервал я его.
- Рита Златовласка, - повторил он удивлённо. - Не слышали, магистр? Баллады о прекрасной Изольде? Так она же автор!
- Саму балладу слышал, - ответил я. - Но имя автора как-то прошло мимо моего внимания.
- Тогда у вас будет возможность с ней познакомиться. - Он подмигнул со значением. - А есть на что глаз положить. - Покрутил головой. - Сами увидите.
***
Толпа собиралась на площади уже с полудня, а городская стража преграждала путь к помосту и виселице. Самых пылких горожан приходилось отгонять палками, но в толпе не было агрессии, а лишь избыток энтузиазма, подкреплённого немалыми количествами вина и пива. Рита действительно была красивой, как обещал Шпрингер. И ничего удивительного, что её называли Златовлаской, ибо светлые, густые пряди волос, сейчас искусно завитых, ниспадали ей почти до самого пояса. Одета она была в зелёное, шёлковое платье с высоким воротником, а меж высоких грудей блестел скромный кулон с небольшим рубином. Была очень высокой, почти моего роста, но - что удивительно - создавала впечатление хрупкой и гибкой. На алебастрово-белом лице приковывали внимание глаза цвета пасмурного неба. Умные и пытливо смотрящие. Несомненно, она была шпионкой, а с учётом её красоты я предполагал, что шпионкой знаменитой. Мне было интересно, в Биаррице она задержалась случайно, или же ей надо было выполнить какое-то задание. Думал, что всё-таки первое, поскольку трудно себе представить, чтобы город для кого-то стал настолько важным, чтобы посылать сюда эту озарённую славой красоту. А кому служила? Боже мой, конечно каждому, кто хорошо заплатил. Бургграф собственноручно выложил ей кресло шёлковыми подушками и поддерживал за локоть, когда садилась. Она улыбнулась ему лучезарно. Ну и надо признать, что улыбка у неё тоже была красивой, а зубы белыми и ровными.
- Начинаем, - хлопнул в ладоши Линде и дал знак трубачам.
Зловещий звук труб утихомирил толпу. Подмастерье палача сдёрнул тёмный занавес, который до этого времени закрывал приговорённого. Толпа зевак завыла, а стражники, стоящие у основания помоста сплотили ряды.
Преступник поднялся с досок помоста. Он был высоким, плечистым человеком со смуглым лицом и слегка седеющими, длинными волосами. Сейчас его единственное одеяние состояло из серого, покаянного мешка с вырезанными отверстиями для головы и рук.
- Почтенный бургграф и вы, благородные горожане, - начал он сильным голосом, поскольку имел право последнего слова. - Глубоко скорблю вместе с вами по поводу смерти трёх женщин из Биаррица…
Его прервал недоброжелательный вой толпы, а какой-то камень промелькнул совсем рядом с его виском. Однако он не успел уклониться от другого, получил в лоб и упал на колени, протягивая руки к людям, как бы умоляя их о милосердии. Один из солдат тотчас подскочил и прикрыл его щитом. Стражники начали проталкиваться в сторону висельника, который кинул камнем. Часть людей покрикивала, чтобы убегал, часть пыталась его ловить, в результате возникли замешательство и гвалт. Бургграф фыркнул, раздражённо разводя руками.
- Всегда так, - пожаловался он. - Разве не лучше было провести всё в спокойствии, торжественно и с достоинством? Как думаете, магистр?
- Конечно, лучше, - засмеялся я. - Но толпа это всего лишь толпа. Сейчас успокоится.
Действительно, люди ведь ждали зрелища, а каждое замешательство только отдаляло завершающее развлечение.
- Магистр, - спросила Рита, склоняясь ко мне. - Можно спросить, почему почтенный бургграф вас так называет?
Вопрос был в высшей мере справедливым, поскольку я не носил в Биаррице служебного наряда - чёрного кафтана с вышитым серебром надломленным крестом, - а одевался как обычный горожанин.
- Поскольку Мордимер магистр веры и правосудия, а также знаток человеческих душ, - ответил за меня бургграф, с излишним, как на мой вкус, пафосом.
Я склонил голову.
- Всего лишь покорный слуга Божий, - объяснил я.
- Ин-кви-зи-тор, - угадала Рита. - Но, наверное, в Биаррице не по службе?
- Боже сохрани, - снова отозвался бургграф. - Он мой друг и приятный гость.
Я снова склонил голову.
- Это честь для меня, милостивый государь, - произнёс я. Тем временем, толпа успокоилась, а висельника, который бросил камень, поймали и отвели в сторону. Насколько я знал бургграфа, будет так жестоко выпорот, что в следующий раз крепко подумает, прежде чем начнёт поднимать дебош. Приговорённый встал с колен. У него было окровавленное лицо, которое он пытался вытереть рукой, но кровь без остановки текла со лба.
- Бога призываю в свидетели, я не виновен в этих смертях, - крикнул он. - Смилуйтесь, господин бургграф, во имя Господа, смилуйтесь! - Он протянул руки в сторону ложи, в которой мы сидели.
Бургграф с силой опёрся на подлокотники кресла и с немалым трудом встал на ноги.