– А ничего мне не нужно, Таня. – сказал он негромко, – Так… Подошёл узнать, что дают.
– Господи! Олег! Сто лет тебя не видела! – как будто, обрадовалась Танька. – А я – то думала, что халявщик к очереди притирается. Сметану обещали. Тебя записать? Только смотри – на всех не хватит.
– Нет, Таня. – Васильеву всё больше и больше грустилось, – Нет. Я просто так.
И Васильев медленно побрёл домой.
В кухне сидел Константин и перебирал карточную колоду. Из – под шапки у него выбивался белым чубчиком бинт.
– Вот, я не пойму никак, Петрович. – спросил он обижено, – почему твоя подлая кошка всё время выигрывает? Жульническая кошка – это ясно. А где жулит – не пойму.
– А со лбом что? – спросил Васильев.
– Мы договаривались как? На щелбаны договаривались. – начал жаловаться Константин. – Эта подлая кошка говорила, что хвостом бить будет. А когда до дела дошло, то привязала к хвосту ложку. И откуда ты такую заразу в дом привёл?
– Ладно, брат, не обижайся, – утешил Васильев домового, – Вот тебе на пирожные для поправки здоровья.
И Васильев выдал нечистику трояк.
– А вот за это тебе спасибо! – засобирался Константин. – Это да… Конечно!..
От этого всё заживёт!
И домовой хлопнул дверью.
Васильев посидел немного, переоделся, проверил на месте ли ключи от гаража и тоже вышел.
До гаража Васильеву надо было ехать автобусом. Салон был битком набит подвыпившим ради праздничка народом. Воняло перегаром и потом. Васильев что было сил держался за поручень правой рукой и всё силился высвободить левую, зажатую между двумя неопрятными мужиками. Васильев старался до тех пор пока один из мужиков не обернулся:
– Ну, что ты дрочишься, интеллигент? – спросил обернувшийся, – Может тебе по очкам длызнуть?
– Я… понимаете… – почему – то засмущался Васильев. – Очки я, между прочим, не ношу.
– Счас будешь. – пообещал мужик. – И протезы носить будешь. Потому что я тебе ноги из жопы вырву.
После таких обещаний мужик стал орать на весь автобус:
– Поразвели паразитов! Если ты сильно образованный, так ехай в такси, а не с народом толкайся!
– В самом деле, почему ж это я такси не взял, дурак? – отругал себя Васильев мысленно. Но тут автобус остановился у рабочего посёлка и толпа выдавила Васильева наружу. Васильев постоял немного, подумал, и решил пройти пешком оставшиеся две остановки.
– Нет! – думал Васильев, идя по обочине, заросшей пыльной лебедой и полынью, – Драть отсюда и как можно быстрей! А ностальгию как – нибудь переживу. Вот прямо сейчас – в машину и… горячий привет вашей бабушке.
Васильев как раз проходил мимо административного корпуса завода железобетонных конструкций. На здании, закрывая окна, висел плакат. На нём вождь мирового пролетариата, зажав кепку правой рукой, левой указывал Васильеву дорогу. Надпись на плакате гласила: "Неверной дорогой идёшь, товарищ! "Васильев остановился на перекур и задумался – почему Владимир Ильич кепку держит в правой руке, а направление показывает левой. И только он решил, что, наверное, Ленин был левша, как изображение на плакате зашевелилось и Владимир Ильич, переложив кепку в левую руку, правую сжал в кулак и кулаком этим погрозил Васильеву.
– А вот это уже полный писец! – сказал Васильев вслух и припустил к гаражу.
В гаражном кооперативе было пустынно и тихо. Только в девяносто шестом боксе была немного приоткрыта дверь и слышны негромкие голоса. Васильев, проходя мимо, вдруг вспомнил эти неторопливые мужские разговоры за бутылочкой, вкус хлеба с салом, запах лука и машинного масла. И ему захотелось остаться, зайти к мужикам и выпить тёплой водки. Но Васильев вовремя спохватился и не дал восторжествовать над собой низменным инстинктам.
В гараже было всё по – прежнему. Васильев проверил свою "ласточку" – Запорожец лимонного цвета. Всё было в порядке. Тогда Васильев, выгнав машину, аккуратно закрыл гараж и так газанул, что, не ожидающая подвоха, машина даже присела на задние колёса, как конь, берущий с места в карьер.
Васильев, поплутав немного по улочкам предместья, решил выехать из Города в северном направлении. Там дорога шла лесом до границы района.
– Главное за городскую черту выскочить, а там будет полегче. – уговаривал себя Васильев, хотя что будет полегче и от чего сам не представлял. Не представлял, но облегчённо вздохнул, когда въехал в запах сосен, грибов и прелых листьев. Уже показалась впереди странная скульптура, обозначавшая городскую границу – огромный буревестник из нержавеющей стали.
– Ну вот и всё! – радостно подумал Васильев, минуя стальной символ революции.
– А вот скажи – ка ты мне, гражданин Васильев, с какой это такой целью ты пытался изменить Родине и покинуть Город? – просил капитан Фисенко и причесал чёлочку.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Васильев огляделся. Он сидел в кабинете капитана Фисенко. А сам Фисенко с неизменной расчёсочкой сидел напротив и перелистывал бумажки в картонном скоросшивателе.
– Вот посмотри сам, – снова обратился капитан к Васильеву. – Вот донесения по банкету после премьеры. Все, как один, написали, что гражданин Косяков читал своё клеветническое стихотворение. Все, заметь. Кроме тебя и Добежалова. Вот и Косяков пишет про тебя, что стих Васильев выслушал с нескрываемым интересом. С нескрываемым, заметь. Это как понимать?
Васильев промолчал.
– А я сам тебе скажу, гражданин Васильев, как это понимать. – сказал Фисенко и задумался, рассматривая расчёсочку. Но, видно, ничего нового он на расчёске не увидел. Поэтому расчёска заняла своё привычное место в нагрудном кармане пиджака, а Фисенко продолжил, – А понимать это надо так: не наш ты человек, Васильев. Не наш. Только прикрываешь ты, Васильев, свой вражеский оскал личиной. Но мы тебе эти твои маски посрываем. Мало того, что тебя под суд надо было отдать за недоносительство, так ещё и изменщик Родины оказался.
– Что Вы имеете ввиду? – спросил Васильев. Не то чтобы ему было страшно.
Нет. Но неприятно было очень.
– А что имею, то и введу, – заржал Фисенко. А отсмеявшись, вынул из ящика стола книжку, послюнявил палец, раскрыл книжку на нужной странице и прочитал:
– Статья 58-1а. Измена Родине, т. е. действия, совершенные гражданами Союза ССР в ущерб военной мощи Союза ССР, его государственной независимости или неприкосновенности его территории, как-то: шпионаж, выдача военной или государственной тайны, переход на сторону врага, бегство или перелет за границу, караются высшей мерой уголовного наказания – расстрелом с конфискацией всего имущества, а при смягчающих обстоятельствах – лишением свободы на срок 10 лет с конфискацией всего имущества.
– Ишь ты! Тридцать четвёртого года указом пугает! – засмеялся Васильев, – Ваш же классик предупреждал, что история повторяется, как фарс, а вы повторить пытаетесь.
Фисенко тоже посмеялся за компанию, а потом посерьёзнел:
– Фарс, говоришь? Хорошо. Будет тебе фарс. – и поднял трубку телефона, – Лейтенанта Савина ко мне.
Не прошло и минуты, как в кабинет влетел весёлый лейтенант и доложил, что согласно приказа он прибыл.
– Ну, раз прибыл – займись. – дал указание Фисенко, – Задержанный форсит.
Фарсу хочет.
– А может, трагедию сыграем? – с надеждой спросил Савин, – А то такие артисты пропадают.
– Сказано фарс – значит фарс, – сказал капитан и поднялся, – Трагедию как-нибудь потом…
– Есть на потом! – рявкнул лейтенант, – Тогда начинаем!..
И он раздвинул стену, словно занавес. И открылось мрачноватое помещение со стенами, выкрашенными зелёной масляной краской. На дальней стене кнопками был приколот плакат с гербом Советского Союза. А возле стены стоял стол, покрытый газетами. И за столом этим сидели трое.
– Введите подсудимого! – устало сказала женщина, сидевшая в центре.
Васильев вгляделся – это была его мама в кожаной куртке и красной косынке. Мужчин, сидевших по сторонам, Васильев тоже узнал. Дядя Ваня и дядя Вася – соседи по, забытой уже, коммуналке.
– Встать! Руки назад! – рявкнул Савин, и в руках у него оказалась винтовка.
Васильев встал и завёл руки за спину. И это оказалось не так уж и неудобно.
– Вперёд! – прогремела следующая команда. – Шаг вправо, влево считаю попыткой к бегству.
Васильев и не пытался бежать. Он вошёл в комнату и встал напротив стола.
– Ну что, гражданин Васильев? – сказала мама, – Нашкодил – надо и ответ держать.
– Это точно. – сказал дядя Ваня и цыкнул зубом. У него в одном из передних зубов была дырка, которой он умел эффектно цыкать.
Васильев молчал. Он не верил, что всё это на самом деле.
– Тоже мне, Станиславский нашёлся! – правильно понял Васильевское молчание дядя Вася, – А вот применить к нему статью, тогда посмотрим. А то – фу ты, ну ты, лапти гнуты!
– Ну чтоже. – сказала мама, – Ваше, товарищи, негодование мне понятно.
Потом черканула на листе бумаги и передала бумагу эту сначала дяде Ване, а потом дяде Васе. А когда они поставили свои подписи обыденно зачитала приговор:
– На основании статьи пятьдесят восемь прим Уголовного кодекса СССР применить к гражданину Васильеву высшую меру уголовного наказания – растрел. Приговор привести в исполнение немедленно.
– Как это? – пробормотал Васильев, – Я же ничего… Я же только попробовал…
– Вот, у нас тоже одна попробовала и двойню родила, – засмеялся дядя Ваня. А дядя Вася добавил:
– Ты это… заходи потом. Пивка попьём, покалякаем…
И Васильева увели.
Васильев трясся в кузове "воронка", смотрел на двух очень серьёзных охранников и ему казалось, что стоит только протереть глаза и этот дурдом закончится. Но глаза он протереть не мог – руки были в "браслетах", а встряхивание головой не помогало.
Васильева везли долго и, главное, он не мог понять куда. Поэтому очень удивился, когда его вывели из машины. Он был на площади перед Пединститутом, всего лишь в двух кварталах от КГБ. На площади в каре стояла толпа любопытных. На ступеньках, ведущих к институту был выстроен духовой оркестр. Васильева поставили в центр каре и лейтенант Савин прокричал в мегафон:
– А вот сейчас, товарищи, перед вами предатель и изменщик. Суд уже вынес свой справедливый приговор, но хотелось бы слышать голос народа.
– К стенке, его, полюгу! – прокричала женщина с синяком под левым глазом.
– Правильно! Стрелять таких надо! А то шляются. – поддержали её ещё несколько женских голосов.
– Как бешеную собаку! – истерически выкрикнул старичок в кепке и потряс в воздухе сжатым кулачком.
– К стенке! – рявкнула площадь и над толпой взмыли кулаки.
– Правильно, товарищи! – согласился в мегафон Савин. И приказал, – Стенку ввести.
Духовой оркестр заиграл марш "Эй, вратарь, готовься к бою…" и на площадь выбежали футболисты. Они выстроили позади Васильева "стенку", прижавшись друг к другу плечами и закрыв руками причинные места.
– Молодцы! – похвалил футболистов Савин и выкрикнул:
– А теперь бойцы!
Оркестр тут же перешёл на "марш Будённого" и на площадь вприсядку, но чётким строем вышла, держа автоматы наперевес группа солдат. Васильев посмотрел повнимательней и узнал коллектив народного танца Дома Культуры.
– Эти настреляют пожалуй, – усмехнулся Васильев и хотел ещё что – нибудь язвительное придумать, да не успел. По площади проскакал на деревянной лошадке бравый генерал. Усы у генерала были настолько могучи, что на правом сидела галка и нисколько не мешала бравому вояке. Пока он вольтажировал перед народом, танцоры выстроились перед Васильевым и передёрнули затворы. Стало непривычно тихо. Потом в этой тишине рассыпалась барабанная дробь. Генерал вынул саблю из ножен и скомандовал:
– По изменщику огонь! – и блеснул на взмахе саблей.
Васильев закрыл глаза на всякий случай. И правильно сделал. Потому что застрекотали автоматные очереди и Васильев ощутил, что по его телу стучит нечто непонятное, словно град по крыше. Васильев открыл глаза. Он стоял по грудь в бутылочных пробках.
Автоматы смолкли и автоматчики во главе с генералом поклонились публике, сорвав аплодисменты.
– Ишь, буржуй! – сказали в толпе, – Пробки всё от шампанского да от сухого.
– Неправда! – обиделся за Васильева лейтенант. – Тут сколько хочешь водочных есть. Так что любителей понюхать пробку на халяву прошу! – и Савин картинно повёл рукой в сторону Васильева.
Народ рванулся. И через несколько минут Васильев стоял уже на пустой площади. Савин, подойдя, расстегнул Васильеву наручники и предупредил:
– Смотри мне. Следующий раз трагедию сыграем или, того хуже, прямиком в дурдом.
– Из дурдома да в дурдом, – пошутил Васильев, массируя кисти рук. Но рядом с ним уже никого не было, так что шутил Васильев зря.
Только бегал возле газона старичок, бил себя в грудь кулаком и взвизгивал:
– Как бешеных собак! Как бешеных собак!
Васильев узнал его. Это был Виктор Васильевич Солнцев.
Виктору Васильевичу в наследство от отца досталась замечательная фамилия Солнцев и больше ничего. Отца Виктор Васильевич не помнил – тот умер в тот же год, когда родился сын. Витёк вырос светловолосым мальчонкой с ярко – голубыми глазами навыкате. В нём кипела бешеная энергия. Даже во сне он не мог расслабиться и дёргал то ногами, то руками, как пёс, которому снится охота.
Школу он ненавидел, но терпел – ему сказали, что учиться нужно, чтобы выйти в люди, и он верил этому как и всему тому, что говорили старшие. Он устойчиво успевал на три, потому, что за двойки и непослушание его нещадно били. Витькина мама постоянно зудела о том, что самое главное в жизни – быть послушным, тогда тебе все дороги открыты.
К восьмому классу Витя сообразил, что дороги ему открыты далеко не все и ушёл в профтехучилище, а затем на завод.
Вот там – то, на родном заводе, и убедился Виктор, что для покладистых людей есть очень много возможностей, чтобы стать человеком.
Отработав год, Виктор вступил в Партию. Послушный и на редкость дисциплинированный Витя потрясал парторгов своим вниманием к их немудрёным речам. На собраниях он сидел всегда в первом ряду и ел глазами выступающих. Иногда и ему поручали выступить. С какой искренностью читал Витёк свои несколько слов, всегда начинавшиеся одной и той же фразой: "Мы, молодые рабочие!.."
Бойкий юноша Витя понемногу стал привлекать внимание начальства.
В трудные дни окончания кварталов, когда злобный мат висел в цехах, как туман, Витя морально поддерживал коллектив, просто, в силу своего неуёмного темперамента. Он знал несколько стандартных шуток и острых словечек. Например: "Отвали, моя черешня!", "Пусть лошадь думает – у неё голова больше." "Не бери в голову, бери между ног! "Как волка ни корми, а у слона – больше" – и этими словечками умело поддерживал дух коллектива.
Лет через пять Виктор Васильевич уже был избран членом цехкома, затем завкома. Свои выступления он уже начинал фразой: "Мы, кадровые рабочие…"
В быту тоже было всё в порядке. Женился он рано. Жену нашёл под стать себе. Когда они шли по улице, испуганно поглядывая по сторонам, казалось, что идут две мышки: одна белая, вторая серая. Через некоторое время у них появился мальчик, тоже белобрысенький и бойкий. Злые языки правда трепали, что здесь не обошлось без помощи очередного Витькиного отчима, но на то это и злые языки, чтобы трепаться.
Виктор Васильевич уже не вкалывал, как другие работяги. Он подслушивал разговоры в бытовках, за что и получил кличку "Мышиное говно". Он сидел на многочисленных заседаниях, планёрках и совещаниях. Он заметно обрюзг, надевал под спецовку белую рубашку с галстуком и любил, когда его называли по имени отчеству. Он незаметно и непонятно для него самого стал передовиком призводства и к юбилею Революции был награждён орденом "Дружбы народов".
Виктор Васильевич понимал, что попал в струю, и, что самое главное теперь не потерять то, что набрано. Он старался вовсю: наушничал, интриговал, подпаивал при случае начальство, по – собачьи преданно заглядывая в глаза. И он добился своего. На очередных выборах его избрали депутатом горсовета. Ещё через полгода стал Виктор Васильевич и членом горкома. Он наконец – то выстроил себе дачку: нелепое сооружение из вагонки. Он встал на очередь на машину. И чтобы заслужить всё это пришлось ВикторуВасильевичу покрутиться. Тут уж надо было держать ухо востро, надо было точно знать, где лизнуть, а где гавкнуть.
По выходным, когда садились обедать, Виктор Васильевич нудел: воспитывал семью:
– Культуры надо набираться, культуры. А то живёте, как дикари, ничего хорошего вашу душу не задевает. Вот мы, рабочий класс, как раз и являемся носителями высокой идейности и пролетарской культуры.
Сынишка, который уже в восьмой класс пошёл, молча жевал, уставившись в тарелку. Жена угодливо поддакивала:
– Ты бы учил нас почаще, Виктор Васильевич, а то, и правда, живём – ничего культурного не знаем.
Сам Виктор Васильевич ел очень элегантно – с двух рук. В правой держал ложку, которой поддевал свои любимые котлеты с картофельным пюре, а в левой вилку, на которую цеплял кусок хлеба. При этом он низко наклонялся над тарелкой и азартно сопел.
К сорока годам стал Виктор Васильевич стареть. Сам в недавнем прошлом отчаянный хохотун, умевший смеяться анекдоту, который рассказал начальник, до икоты, он теперь раздражался и вспыхивал, когда слышал, как хохочут мальчишки на улице. Раздражало и то, что народ забыл про его, Виктора Васильевича, заслуги перед рабочим классом. На очедных выборах его "прокатили на вороных" и поставили снова к станку.
Да и с памятью стало что – то твориться. Пару раз попытался Виктор Васильевич припомнить свою жизнь – сплошная чернота. Он помнил, что женился однажды, но не мог вспомнить, как же это случилось. Он не помнил, как вырос сын. Он ничего не помнил, кроме того, каким он был героем, как стойко защищал интересы класса, как срезал однажды инструктора райкома и, как все при этом смеялись, и как интеллигент – инструктор выглядел полным дураком.
Виктор Васильевич в Бога не верил. Ему сказали однажды, что Бога нет, и он принял это, как данность. Поэтому, когда сын, закончив школу, неожиданно поступил учиться в духовную семинарию, пойдя поперёк отца, Виктор Васильевич просто забыл, что у него был сын. А, когда тот, получив сан, ушёл в монастырь, Виктор Васильевич и вовсе вычеркнул его из своей жизни. Также легко и просто он забыл, что вышел на пенсию, что однажды умерла жена. Умерла так же, как и жила, тихой мышкой: легла и не встала. Только в доме для престарелых, куда его определил завком, он вновь почуствовал себя на коне.
Он составил комиссию, которая проверяла качество питания, он боролся за мораль и был против поздних браков, он читал бесконечные лекции соседям по корпусу, с которыми иногда пил одеколон, и соседи удивлялись какой цельной и кристальной души наш Виктор Васильевич. Но удивлялись шепотком, потому, что не дай Бог, Виктор Васильевич услышит. Он сразу начинал яриться и, брызгая слюной кричать, что души на самом деле нету и, что это буржуазные штучки и происки классовых врагов.
Ну, что ж. Если нет, так и взять не откуда…
Васильев постоял немного. Поразмыслил. А потом увидел свой "Запор" на обочине.