Прислушалась - вокруг все было тихо; ни шороха, ни крика ночной птицы. Она еще секунду помедлила - и свистнула, громко и протяжно, направляя приставленной к верхней губе ладонью звук вниз, к земле. Это означало призыв, общий сбор стаи.
Свист еще не успел затихнуть, а они уже бесшумными призраками выскочили из сумрака. Пространство вокруг Лесли наполнилось мохнатыми телами - они толкались боками в ее колени, подсовывались под руки. Она присела - в щеку тут же ткнулся холодный мокрый нос; обняла первую попавшуюся лохматую башку.
- Господи, ну куда вы все делись? Чего вы меня так напугали, а?
И только тут сообразила - Джедай, все дело в нем! Собаки учуяли чужака, поэтому осторожничали и, пока она не позвала, не решались подойти.
Лесли выпрямилась, подозвала Алу.
- Смотри, это - Джедай! - раскрыла его ладонь, дала понюхать. - Он теперь будет ходить с нами.
До стоянки они добрались за несколько минут.
Скинув с плеч мешок, Лесли сняла рюкзак с Джедая, отвязала от его руки ремень и была несколько удивлена, когда он тут же развернулся и зашагал в темноту.
Куда его понесло? Нет, она не боялась, что он сбежит - собаки его найдут и в миле отсюда. Но все же - куда это он?
Через минуту ее слух уловил характерное журчание. Она усмехнулась - смотри-ка ты, хоть тут соображает, стесняется.
Вернулся он скоро, сел у занимающегося костерка и уставился на огонь.
Лесли сходила к реке, умылась и принялась готовить ужин - похлебку, которую на сей раз можно было щедро сдобрить и картошкой, и луком. Этим вечером ее ждало целое пиршество - ведь были еще хлеб и колбаса!
Порой она поглядывала на Джедая. Он сидел неподвижно, огонь отблескивал в его глазах, как если бы они были сделаны из стекла.
Собаки, то одна, то другая, подходили к нему, осторожно обнюхивали - он не обращал на это внимания, казалось, вообще их не замечал.
Надо бы организовать ему какую-то одежду, не может же он все время ходить полуголым! Конечно, у нее были запасные штаны и пара футболок, но отдавать их ему Лесли не собиралась, да они бы на него и не налезли. Придется что-нибудь для него подыскать в следующем поселке, а пока… она подошла, коснулась его плеча холодное; достала запасное одеяло и накинула ему на спину.
Похлебка сварилась быстро - мясо гремучки тем и хорошо, что не требует долгой готовки. Лесли сняла котелок с огня и понесла к речке - остудить на мелководье; вкопала донышком в мокрый песок, прикрыла крышкой и пригрозила собакам:
- Ух я вас! Только посмейте тронуть!
Набрала в другой котелок воды, подвесила над костром и снова вернулась к реке; попробовала похлебку - пожалуй, уже достаточно остыло.
Когда она начала разливать еду по мискам, Джедай поднял голову. Ну еще бы - запах такой, что у нее самой слюнки текут.
Лесли протянула ему миску - он не шелохнулся. Поставила ее перед ним, сказала поощряюще:
- Возьми - это еда! - подумала: его что же, с ложки кормить придется?!
Но тут Джедай протянул к миске руку - медленно и нерешительно, словно боялся, что отберут.
- Вот ложка… - начала было Лесли и осеклась - он уже ел, прямо из миски, жадно хлюпая и почти не жуя.
Миску он опустошил вмиг. Облизал ее, кинул в сторону; вытер ладонью измазанное в похлебке лицо, тоже пару раз ее лизнул.
Нда-а, здорово же он оголодал там, в поселке! А сегодня его, похоже, вообще покормить забыли, а может, решили, что ни к чему переводить продукты.
- Хочешь еще? Похлебки - хочешь? - спросила Лесли, постучав ногтем по миске. Джедай посмотрел на миску, перевел взгляд на нее. Показалось - или глаза были уже не пустыми, а голодными?
Она налила ему еще - схватил и сожрал так же жадно, как предыдущую порцию.
- Ладно, с тебя хватит. А то с голоду может плохо стать, - объяснила она.
Села есть сама. Некоторое время Джедай не сводил глаз с ее миски, но у Лесли на такие взгляды давно выработался иммунитет: собаки, если хотят что-то выклянчить, умеют смотреть куда жалобнее.
К тому времени, как она покончила с ужином, вода в котелке вскипела. Отчерпнув полкружки кипятка, Лесли всыпала туда горсточку истолченных маковых головок; перемешала и отставила в сторону, настаиваться. В оставшийся кипяток она насыпала пригоршню сушеной ромашки и тоже сняла с огня.
Этим вечером ей предстояло сделать еще одно дело, и непростое: насколько это возможно, привести в порядок искалеченную руку Джедая. По словам Сары, он повредил ее еще вчера, а само собой понятно, что переломы нужно лечить как можно быстрее.
Когда маковый отвар остыл настолько, что уже не обжигал опущенный в него палец, она подошла к Джедаю сзади, зажала ему нос, одновременно задирая голову, и, прежде чем он успел опомниться, влила снадобье в приоткрывшийся рот.
- Вот так!
Он скривился, затряс головой и попытался отплеваться. Понятно, что невкусно - но что поделаешь; потерпи, дорогой, другого наркоза у меня для тебя нет.
Подействовал отвар быстро - через пару минут Джедай уже начал клевать носом; вскоре голова его повисла, он качнулся и завалился набок.
Лесли перекатила его так, чтобы правая рука была поближе к костру, и принялась за дело. Счистив намоченной в отваре ромашки тряпочкой запекшуюся кровь, она обнаружила, что повреждена рука не так сильно, как это казалось на первый взгляд. Переломов удалось нащупать всего два - были сломаны третья и четвертая пястные кости, кроме того - вывихнут большой палец. Все остальное: ссадины на тыльной стороне кисти и пару неглубоких порезов - можно было в расчет не брать, заживет через неделю.
Интересно, куда это его угораздило сунуть руку? Не иначе, под колесо попал.
Гипса у Лесли не было, пришлось обойтись лубком. Сделала она его из того самого отщепка, который дала Сара - немного обтесала ножом, придавая нужную форму. Еще раз проверила, не сместились ли сломанные кости, после чего плотно примотала руку к деревяшке.
Вот и все - через месяц он уже сможет кое-как пользоваться рукой. И из-за такой малости эти чертовы ханжи собирались его "оставить на волю Господа"!
Лесли выпрямилась и взглянула на распростертого перед ней мускулистого великана - сейчас, когда он спал, он выглядел вполне нормальным. Усмехнулась пришедшей в голову мысли: выходит, отдав за него катушку лески и два крючка, она спасла ему жизнь.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
На следующий день Лесли уже не была уверена, что осенившая ее в поселке идея являлась такой уж гениальной: оказалось, что Джедай стер ноги.
С утра, когда он отправился в кусты, в глаза бросилось, что он не идет, а ковыляет - казалось, у него в сапогах напиханы сосновые шишки.
Едва он вернулся, Лесли велела ему сесть, кое-как стащила сапоги - и обнаружила покрасневшие, покрытые пузырями и потертостями ступни. Некоторые пузыри уже успели лопнуть.
В первый момент от злости перехватило дыхание: черт возьми, он что - совсем идиот?! Ладно, говорить он не может, но любая собака, если ей больно идти, начнет хромать и притормаживать, даже осел, если с ногами что-то не так, упрется и с места не сдвинется. А этот - нет, перся себе и перся! И вот результат - придется теперь сидеть здесь по меньшей мере дня три, пока его ноги хоть немного подживут.
Впрочем, справедливо признала Лесли через минуту, она сама виновата: вечером занималась его рукой, а о ногах и не подумала, даже не догадалась его разуть.
Вздохнув, она пнула его коленом:
- Вставай!
Отвела на берег, посадила так, чтобы ступни полоскались в проточной воде. Хорошо, что она не выплеснула вчера ромашковый отвар - как чуяла, что пригодится!
Через два часа Джедай, умытый, побритый и подстриженный, сидел на полянке. Ступни его были обмотаны пропитанными ромашковым отваром тряпками. Лесли сидела рядом и, чертыхаясь, мастерила ему сандалии.
Больше всего она поминала недобрым словом Сару, которая напялила на него эти опорки - не стереть в них ноги было просто невозможно из-за отслоившихся внутри клочьев пересохшей подкладки. Но и она сама тоже хороша - не проверила, а ведь знала, что в этом поселке от людей так и жди подвоха!
Побрить Джедая ей пришлось самой. Сара плела, что якобы он бреется сам - но веры ей не было, да Лесли и не очень представляла, как можно бриться одной рукой. Оставлять же небритым его было нельзя - по тому, как он неряшливо ел, отросшая щетина вот-вот могла превратиться в гнездилище мух. Поэтому Лесли при помощи ножа побрила ему физиономию и - заодно уж - обстригла болтающиеся до плеч космы.
На сандалии пришлось пустить ту самую кожу, которую она выменяла в поселке - на двойные подошвы ушла добрая половина куска. Верх Лесли сделала из выделанных змеиных шкурок - этого добра у нее, слава богу, хватало.
У реки она пробыла не три дня, а целых четыре - спешить особо было некуда, а место попалось на редкость удобное. Густые заросли ракитника защищали полянку от ветра, с неба светило солнышко, а в реке плескалась рыба.
Вот из-за этой самой рыбы Лесли, собственно, и задержалась.
В первый же вечер, вернувшись с охоты, она наудачу закинула пару удочек - захотелось для разнообразия поесть рыбки. Закинула она их совсем рядом со стоянкой и на улов особо не рассчитывала: попадется что-нибудь - хорошо, нет - так можно поужинать и принесенным с охоты зайцем.
Через полчаса пошла проверить - на обоих крючках трепыхалось по крупному, чуть ли не фунтовому окуню. Лесли наживила удочки заново - клевать начало почти сразу, и не прошло и десяти минут, как она вытянула из воды еще двух окуней.
На следующий день Ала тщетно зазывала ее на охоту - подтявкивала, махала хвостом и указывала носом, как стрелкой компаса, на другой берег: давай, пошли скорей, там, на пустоши, водятся такие вкусные зайцы!
Лесли было не до охоты: она ловила рыбу.
К полудню Ала, поняв, что с хозяйкой каши не сваришь, убежала охотиться сама и увела за собой Стаю. А Лесли, у которой накопилось уже с десяток крупных рыб, не считая дюжины помельче, пошла копать яму под походную коптильню.
Выяснилось, что окуни в этой речушке водятся в изобилии и жадно хватают любую приманку, будь то мясо, червяк или шарик из теста. Причем клев продолжался весь день - от рассвета до заката. Наверное, можно было ловить и ночью, но в темноте был плохо виден поплавок; кроме того, человеку когда-то и спать тоже надо!
Крупных окуней за эти три дня Лесли выловила около сотни, мелких даже не считала, просто кидала собакам. Кроме того, ей попалось три неплохих сома фунтов по пять каждый.
Рыбу она в основном коптила, готовую складывала в сплетенную из ивняка корзину, перекладывая сухой травой. Порой про себя ужасалась: "Как я эту чертову кучу поволоку?!" - но потом бросала взгляд на Джедая и напоминала себе: "Не-ет, он потащит, не я!"
Жареной и копченой рыбы Лесли наелась так, что уже смотреть на нее не могла. Джедая она при этом кормила похлебкой из зайчатины - а то еще подавится рыбьей костью; дала лишь несколько кусочков мякоти копченого окуня.
Еду он с ладони брал аккуратно, зубами не прихватил ни разу.
За эти дни она более-менее изучила привычки и особенности своего нового "осла" - странное сочетание адекватных, на первый взгляд, действий с полнейшим безмыслием.
Были вещи, которые он делал словно бы сознательно - садился у костра, брал у Лесли из рук миску с едой и отходил за кусты, когда хотел облегчиться. Но если присмотреться, становилось ясно, что действия эти скорее рефлекторные, чем осмысленные. Например, ловко подхватив на лету кинутое полотенце, он вытирал им физиономию, но если то же самое полотенце Лесли протягивала ему, лишь тупо глядел на нее.
Ложкой он научился пользоваться почти сразу - скорее всего, просто вспомнил, как это делается. Но если ложка вовремя не оказывалась у него в руке, он не ждал, пока Лесли даст ему ее - лакал похлебку прямо из миски, как собака.
Если уж он сидел где-то, уставившись в пространство, то по собственной инициативе на другое место не переходил. Разве что видел костер - тогда подходил и садился у огня.
В первый день, отправившись на охоту, Лесли оставила его сидеть на поляне рядом с волокушей и немного беспокоилась, не понесет ли его куда-нибудь с дурьей башки - еще, не дай бог, в речку свалится. Но когда она вернулась, он сидел на том же месте - непохоже было, что вообще вставал.
Команды он понимал лишь самые простые: "иди сюда", "стой", "сядь", "возьми" и "дай". Лесли не знала, было ли Джедай его настоящим именем, но откликаться на него он начал довольно быстро - поворачивал голову и настороженно сдвигал брови.
На всякий случай она решила побольше с ним разговаривать. Может, он еще какие-то слова вспомнит или выучит.
Поначалу собаки, стоило Джедаю шевельнуться, настораживали уши, но уже на второй день перестали им интересоваться - он стал "своим", как был раньше осел. Все, кроме Дураша.
Непонятно почему, но голенастый песик буквально не отходил от Джедая - либо лежал рядом с ним, либо сидел, привалившись к нему боком. Вид у него при этом был донельзя довольный.
"Дурак дурака видит издалека, - прокомментировала про себя Лесли. - Похоже, этот балбес выбрал себе подходящего хозяина!"
Сам Джедай не обращал на пса ни малейшего внимания.
Как-то Лесли увидела, что он обнимает прижавшегося к нему пса, удивилась: неужто в самом деле? - но вскоре заметила, как Дураш отбежал к реке попить и, вернувшись, ловко ввинтился Джедаю под мышку так, что рука "хозяина" снова оказалась у него на спине.
Утром пятого дня Лесли положила в корзину три последние рыбины, накрыла ее крышкой и сказала самой себе:
- Ну, вот и все…
Через реку взад-вперед ей пришлось перейти несколько раз, каждый раз перенося по два-три мешка. Последним рейсом она перевела на другой берег Джедая; заставила его сесть и обула - обмотав ноги полосками ткани, натянула поверх них сандалии и плотно затянула на щиколотках завязки.
Сложила мешки на волокушу, застегнула лямки. Слегка поддернула поводок:
- Ну что, пойдем?
Чем дальше они уходили от долины Симаррона, тем чаще на пути встречались каменистые проплешины. Трава стала суше и жестче, кое-где попадались сизоватые заросли солянок. Их приходилось обходить - колючки могли поранить лапы собакам.
Погода тоже изменилась - с затянутого серыми тучами неба почти все время лил мелкий дождик; конечно, это значило, что можно двигаться прямо, не петляя от одного источника к другому, но идти под брызжущими в лицо каплями было не слишком приятно.
И кроме того, едва начались дожди, возникла проблема все с тем же Джедаем.
Нет, он вел себя идеально: безропотно тащил волокушу, по команде прибавлял ходу и останавливался, и уже не жрал похлебку по-свински прямо из миски, а ждал, пока дадут ложку. Оказался сластеной - клюквенного отвара, в который Лесли кинула пару ложек сушеной стевии, выпил три кружки и голодными глазами смотрел на котелок, пока она не налила ему и четвертую.
Проблемой стала его одежда.
Кроме штанов, в которых Лесли его получила, надеть ему было по-прежнему нечего. Поэтому до сих пор она по вечерам накидывала на него одеяло, застегивала английской булавкой и подпоясывала веревочкой; днем же он так и ходил голый до пояса.
Но все это хорошо в сухую погоду: когда идет дождь, полуголым уже не походишь и завернувшись в одеяло на земле не поспишь.
Первую задачу она решила быстро: распорола по шву большой мешок, распихав его содержимое по другим мешкам, и надела на Джедая наподобие плаща с капюшоном. Получилось вполне приемлемо.
А вот где ему спать - это действительно было проблемой!
Сама Лесли к ночевкам под дождем уже приспособилась: выбрав место посуше, клала на землю тент, на него - посередине, рядком - мешки, с одной стороны от них раскладывала козлиную шкуру и все это накрывала второй, свободной половиной тента. После чего залезала в получившуюся между двумя слоями водоотталкивающей ткани сухую норку, заворачивалась в одеяло и, прижавшись спиной к мешкам, спокойно спала до утра.
Иногда туда же на правах любимицы втискивалась и Ала, прижималась Лесли к животу. Остальные собаки находили себе убежище кто где - с их густой шерстью никакой дождь был не страшен.
Но Джедай не собака, у него шерсти нет… Так что делать нечего - придется его к себе под тент пустить.
А вдруг от близкого контакта с женщиной в нем проснутся какие-то сексуальные потребности? Безмозглый-то он безмозглый, но ведь инстинкты - они не головой управляются!
С другой стороны, оставлять его ночевать под дождем тоже нельзя…
Все эти мысли преследовали Лесли до самого вечера. Посматривая на небо, она утешала себя: "Вон, кажется, уже просвет появился! Наверное, к вечеру развиднеется!" - но дождь все лил и лил.
На ночевку она остановилась под единственной, наверное, на добрый десяток миль вокруг корявой сосной - земля тут была чуть посуше, но от дождя негустая крона защищала слабо, так что и разводить костер, и ужинать пришлось под капающими сверху холодными каплями.
После ужина Лесли расстелила тент, выложила стеночку из мешков и, вздохнув, позвала:
- Джедай!
Он как сидел, уставившись в огонь, так и не шевельнулся. Пришлось подойти и пихнуть слегка коленом.
- Вставай. Пошли, - подвела к тенту. - Ложись!
Лег. Она подтолкнула его ближе к мешкам, обмоталась одеялом и устроилась рядом; натянула на них обоих край тента. В тот момент, когда стало темно, Джедай было заерзал, но Лесли ткнула его локтем: "Лежи смирно!" - и он покорно притих.
В ту, первую ночь она так толком и не заснула; несколько раз ненадолго задремывала, но потом вновь просыпалась - уж очень непривычно было чувствовать рядом теплое тело, слышать над ухом чужое дыхание, ровное и размеренное, как бывает лишь у спящих - в отличие от нее, Джедай спал как убитый, даже с боку на бок не повернулся.
На следующую ночь Лесли спала значительно спокойнее, а через несколько дней пришла к выводу, что ночевать рядом с ним не так уж и плохо - куда теплее, чем просто упираясь спиной в мешки.
Она сама не знала, кажется ей - или и впрямь глаза Джедая постепенно становятся не такими пустыми, как раньше. Теперь Лесли часто могла различить в них удивление и вопрос, голод и сонливую сытость.
Смотреть на огонь он мог часами. Порой, наглядевшись на мерцающие угли, вдруг поднимал голову, озирался, словно силясь что-то вспомнить или понять - лоб наморщен, брови сосредоточенно сдвинуты. Но продолжалось это недолго, потом лицо его разглаживалось и взгляд снова утыкался в костер.
В первый раз, когда Лесли увидела, как Джедай берет выпавший из костра полуобгорелый кусок сосновой коры и сует обратно в огонь, она обалдела, подумала - случайность. Взяла сухую ветку, положила рядом с ним - та незамедлительно перекочевала в костер. Следующую ветку он тоже кинул в костер, но не сразу, а когда жар немного поубавился.
Так выяснилось, что он умеет поддерживать огонь.