36
Голос прозвучал ласково.
Мы обернулись. Все обернулись.
Седой усатый человек откинул помятую дверцу "тойоты".
Наверное, он там спал, не знаю. По крайней мере, никто его не беспокоил.
Глаза голубые, карабин "барс" в руках. Джинсы. На голом теле джинсовая жилетка. "Мултумесц!" – ласково улыбнулся он Ботанику, и сразу стало ясно, кто тут из Трансильвании.
Не к месту затрещал в кармане мобильник. Я хотел его выключить, но румын ласково разрешил: "Да ладно, чего ты? Ответь. Ждут люди". Косясь на него, утирая текущий лоб, я прижал мобильник к уху. Какая к черту Белокуриха? Я не сразу допер. Потом обрадовался, что Лины нет с нами. Золотые кудри, васильковые глаза, ротик с припухлыми от страсти губками, она бы понравилась румыну. "Откуда звонишь?" – "Из дому. А ты?" – "А я из мира животных". – "Кручинин!" – Золотые кудри, васильковые глаза. Ничего общего с куртизанкой-партизанкой. "Ва рог". Я не хотел, чтобы румын тоже начал бы говорить с Линой, поэтому метнул мобильник в костер. Румыну мои действия страшно понравились. Он наклонил голову и две глубоких морщины пересекли левую щеку. "Говоришь, утопили твою деревню? – спросил он Врача. На меня не смотрел. Не хотел смотреть. – Зря ты начал махаться. Мы бы с тобой подружились. – Может, Врач и правда ему понравился, но Ботаник нравился больше: – Бунэ сеара, тата! – И опять нам: Даже не знаю, как буду оттаскивать Рубика, он ведь сейчас очнется". И приказал: "Фарит, налей им по полной!"
Под прицелом карабина не спорят.
Я жадно выпил всю кружку. Врач пил медленнее, но тоже жадно.
Иногда мы оглядывались. Утирая кровь с разбитого лица, невнятно урча, поднимался с земли Рубик. Депрессивный принц, странно хихикая, обмывал в ведре с водой закопченную, как у лося, морду. Слабоумный, повизгивая, кружился вокруг Врача, но ударить пока боялся.
– В погреб их!
Глава восьмая.
"В томате вьется скользкий иезуй…"
37
Не то, чтобы холодно.
Но противно. Мышиный помет, плесень.
Стены в пористом, в грязном на ощупь льду.
Какие-то коробки, отпотевшие стеклянные банки.
"С хлыстами и тростями люди здесь лазали в яме".
Балки из горбыля, на ощупь – покрыты прогнившим брезентом.
Татарин считал это мрачное сооружение надежным, но на самом деле погреб был слеплен на скорую руку. Это нас с Врачом отделали нас от души. Под ритм "Нонино". Пару раз я услышал эту мелодию где-то год назад – на МузTV. Она мне не сильно запомнилась, но румын насвистывал классно. Знал, падла, что музыка поднимает настроение. "Во ржи, что так была густа, гей-го, гей-го, Нонино, легла прелестная чета, гей-го, гей-го, Нонино!"
– Голова кружится.
– Хочешь поговорить об этом?
Я сплюнул. "Достал ты меня, Леня".
– А ты сам? С чего вдруг сменил фамилию?
– Со всеми такими вопросами к Роальду.
– Ладно, – Врач понимал намеки. – Но ты тоже, Кручинин, не злись.
– Да я и не злюсь на тебя. С чего мне на тебя злиться?
– Я не про себя. Я про Ботаника. – Врач не хотел играть в молчанку. – Люди в преклонном возрасте часто страдают потерей памяти. Ходит себе такой человек, ведет себя, как все. Общается, все у него тип-топ. А однажды входит в собственный подъезд и напрочь забывает, кто он и куда идет. Сколько твоему Ботанику? За семьдесят? Я так я и думал. Возрастная и алкогольная перегрузка. Тебе грозит то же. Спазмируются сосуды энцефалона. У нас в деревне одна старушка Чехова обожала, – ни к селу, ни к городу вспомнил он. – Когда умерла, положили ей в гроб томик с самыми любимыми рассказами, вдруг и там время у нее найдется? А очки положить забыли.
38
Наверху послышались приглушенные голоса.
Звуки доносились через вентиляционную трубу, мы подползли к ней.
"Да были у меня ключи. Что я, совсем, что ли, уже того? Я и не пью больше, все кончилось. А ключи на гвоздике висели. Я же помню. У дверей". – "Уронил, значит, – гнусно возражал татарин. – Ты, Степаныч, поспи. Тебе надо поспать. Тоже мне, ключи! Куда денутся!"
Голоса отдалились.
На берегу взревел генератор.
Видимо, Рубик приказал подать в Дом колхозника свет.
"Для позументной маменьки", клацал зубами продрогший Врач. Под тяжелой кадушкой он нашел пару отсыревших брусков. Страшное оружие. Я осторожно похлопал бруском по ладони. Не дай Бог получить таким по башке. Потыкал в провисшую, как пивное брюхо, кровлю. "Так и думал. Брезент. Гнилой. Кулаком пробить можно". – "Даже не думай, – просипел из темноты Врач, кажется, он сорвал голос. – Завалит". – Но все наши открытия он воспринимал функционально: "Брезент? Отлично. Он явно брошен сверху и присыпан опилками. Мы под брезентом и выползем наружу. Ну, какой там слой дерна над ним? Пальца в три от силы. Главное, не чихать".
39
Но чихал Врач с остервенением. Подминал локтями влажную гниль, чихал, размазывал по плечам слизь, пакость какую-то, опять чихал. Наткнись кто-то наверху на бугрящийся, идущий волнами дерн, сдернулся бы с ума.
Наконец, рука скользнула в тепло и мы увидели звезды.
Чудесное расцвеченное всеми цветами пространство. Нежные переливы.
Ну зачем, зачем ехать в Австралию, если над бывшим Домом колхозника небо горит таким волшебным пожаром? Зачем искать мудрость за океаном, за тысячи километров, среди сумчатых в чужой стране, если на берегу нашего рукотворного моря все дышит таким теплом, таким миром? Прости меня, Архиповна. Золотые космические мыши с укором шуршат в звездных стогах. Золотые звездные мыши с укором вытягивают хвосты, кивают хитрыми мордочками. В тихом сиянии и славе. Было так хорошо, так светло на душе, что уже ни боль в плече меня не трогала, ни пьяный татарин. Застегивая ширинку, поблескивая коричневой лысиной, он неторопливо двигался к погребу. Мир ему тоже был по душе. Сел у вентиляционной трубы, запалил от зажигалки обрывок бересты. Береста скручивалась, потрескивала, дым от нее валил черный, жирный. Полюбовавшись, сунул горящую бересту в трубу, решил подкоптить нас. Приник к трубе ухом, бритый, счастливый факельщик. Потом поднял глаза к звездам. Он, наверное, весь мир, весь лес вокруг воспринимал как одну плотную биомассу. Поймать зайца, приготовить из него азу. Уберечься от клещей, нарубить сухих дров, помочиться за кустиком. Это для меня лес был сразу и летним, и зимним. И заяц выглядел не как сковорода с азу, а нормальным парнем, который любит трахнуть зайчиху, пощипать травку, активно дергая своей позорной заячьей губой, а потом, содрогаясь, слушать ужасный джаз-банд группы волков, как сладко воет их лидер, даже мурашки по коже.
Я встал и пошел к татарину.
Мне и скрываться не надо было.
Во-первых, татарин был здорово занят. Прикладывал ухо к трубе, ждал, когда мы подадим голоса. Во-вторых, шел я со стороны костра, а с этой стороны мог появиться только свой. В-третьих, мы же находились в погребе, он сам нас туда затолкал. Разгоняя дегтярный дым, выдавливающийся из вентиляционной трубы, татарин не оборачивался. Никогда я не видел такой звездной ночи. Архиповна – дура. Улететь в страну бреда! Надо чаще поднимать глаза к небу. К черту эти вентиляционные трубы! Задубелым бруском я съездил по коричневой бритой голове. "Он так испугался, что даже не пискнул". Не теряя времени, я скрутил татарина его собственным ремнем.
– Да чего ты с ним возишься? – просипел Врач. – Давай сразу в реку!
– Зачем река? Не надо река! – очнулся, забормотал татарин.
– Как это зачем? Там раки, рыбы кусаются.
– Зачем раки? Зачем кусаются?
– Не хочешь в реку, можем посадить жопой на муравейник.
– Зачем муравейник? Почему муравейник? Не надо муравейник!
– Ну ты только посмотри, – злобно сплюнул Врач, – какой неправильный татарин нам попался! Все ему не по душе, все не так. Река его не устраивает, муравейник не нравится. Ладно, – предложил он. – Просто бросим тебя в лодку и оттолкнем от берега. Если повезет, отнесет к плотине.
– Зачем плотина? Не надо плотина!
– Ну уж и не знаю, что тебе предложить.
И зашипел сипло, задергался как в припадке:
– Откуда с вами старик?
– Мулт, что ли?
– Пусть Мулт.
– Его Нику так зовет. Он с Нику.
– А почему Нику? Он молдаванин?
– Зачем молдаванин?
– А кто он?
– Румын.
– И Мулт румын?
– Зачем румын? Почему румын?
– Хватит болтать! Этот Мулт и Нику, они кто по жизни? Бандиты?
– Зачем бандиты? – затравленно озирался татарин. – Нику не бандит. Нику – ученый.
– "Траяску Романиа маре!" – обалдел Врач. – Ученый?
– Так говорит. Ученый. По всяким звездам.
– Где угнали машину?
– Зачем угнали? В городе угнали.
– Что здесь ищете? Почему с оружием?
Постепенно выяснилось, что румын Нику знает всякие места. Он знает даже одно совсем особенное место – здесь неподалеку, на дне искусственного моря. Что там спрятано, никому не говорит. Но, наверное, много спрятано. Нику хочет в воду нырять. У него есть маска и ласты. Он с Мултом дружит.
– Кончай с придурком, – поторопил меня Врач.
– Зачем кончай? – опять затянул бесконечную мантру татарин.
– Ощипывание перьев улучшает аэродинамические качества, – непонятно и сипло пояснил Врач. – Кроме "барса", есть оружие?
– Пистолет есть.
– А патроны?
– И патроны.
– У румына?
– У Рубика.
– Гляди, Кручинин, это же ключи от погреба, которые Степаныч искал, – обрадовался Врач, обшарив карманы татарина. И укорил: – Фарит, ты почему всегда врешь? Ты почему обманул Степаныча?
Но теперь и у татарина зависла программа.
Врач отпер замок, откинул люк погреба, отмахнулся от клубов черного дыма:
– Загружайся!
– Зачем… – начал было татарин, но Врач, озлобившись, столкнул его в люк.
40
Полчаса мы отлеживались в кустах.
Генератор ревел, пускал сизые выхлопы.
Чудовищно возвышалась в звездном мерцании черные потусторонние пирамиды угля. Голый Рубик выскакивал из баньки на деревянный помост, с воплем бросался в кишащую звездами реку. За ним выскакивал слабоумный. Визжал, подпрыгивал, но сам не прыгал. Рубик, отплевываясь, упруго лез на помост, отфыркивался. Навстречу выскакивал депрессивный принц. Голые они странно походили друг на друга, даже члены у них были одинаковые, как у животных. Только Ботаник участия в этих играх не принимал. Сидел на скамеечке, зажав "барс" между колен.
"Во ржи, что так была густа…" У босых ног Ботаника валялась коробка с пазлом.
– Сцузати-ма, тата, – радовался румын. – Елена была бы счастлива. Бинэ, бинэ Елена. – Было так тихо, что мы с Врачом слышали каждое слово. – Авэти, тата… Враэу са кумпар… – говорил румын, присев на лавочку рядом с Ботаником. – Не остановить… Ничего не остановить… Ун милион раз, тата… Кондукатор так хотел победы… Ему помешали. Собственные дети ему мешали… Валентин ушел из семьи. Зоя сбежала. Нику пил… И мы не успели…
Он нежно погладил Ботаника по плечу:
– Мы с тобой тоже не успели… Надо было убрать церковника… Ласло Текеш, кошачьи глаза, помнишь мадьяра? Чего ждать от мадьяра? Евреи и мадьяры, вся смута от них, Кондукатор хотел их изгнать из Румынии. Мы строили великую Дакию, тата, а евреи и мадьяры пили нашу ракию и имели наших женщин. Помнишь шефа секуритате? Ну да, Юлиана. Генерал Юлиан Влада. Он самый. Кондукатор считал его настоящим другом. А он предал. И генерал Тудор Постелнику предал. Знаешь, что делал Тудор Постелнику в тот день, когда Кондукатора схватили?
– Наверное, готовил себе токану, – вполне разумно покивал Ботаник. – Он это любил. С парной телятиной. Я помню.
– А Василе Миля? Разве не он должен был подарить победу Кондукатору? А что он сделал? Ты помнишь, что он сделал?
– Застрелился.
– Да, тата, он предал!
– А еще добавить мелко нарезанный лук, – уже не так разумно покивал Ботаник. – Когда мука порозовеет, плеснуть в нее две ложки столового вина.
– Все предали Кондукатора! Ни один человек, клявшийся ему в верности, не встал за его спиной!
– И, конечно, фригэруй, – на этот раз совсем неразумно причмокнул губами Ботаник. – Подрумянить печень в коровьем масле…
– И Виктор Стэнкулеску оставил Кондукатора! Слышишь, тата? Тебя не было, тебя отозвали. Я жалел, что тебя нет. И Вирджил Мэгуряну! И Джелу Войкулеску! – Румын застонал, сжав голову влажными руками. – Кто громче Виктора рассуждал о великой Дакии. О великой свободной Дакии, которая протянется от Вены до Черного моря. Кондукатор верил Джелу. А он скомандовал десантникам: "Стреляйте в них!" И десантники стали стрелять в Елену и Кондукатора.
– Чулама…
– Все предали. Я едва ушел. Слышишь, тата? Они перерыли весь отдел. Они смели отчеты с полок, разобрали ящики, архивы. Вскрыли системные блоки компьютеров, забрали звездные каталоги. Они знали, что мы работаем на победу Кондукатора, да, тата. Потом я видел стенограмму допроса. Грязная бумажонка! Судьбу мира, тата, вершат предатели. – Румын поднял голову и с тоской уставился на звезды. – Все сущее из илема, тата. Из смеси нейтронного газа и излучения.
У голых ног румына счастливо устраивался слабоумный.
Он вил свое гнездо шумно и радостно, как большая голая собака.
"Во ржи, что так была густа…" Слабоумный светился. "Фарит колечко себе купил, – лепетал он. – Рубик Фарита послал в "Янтарь". Только приглядеться. Вход, сигнализация, охрана. А там в каждой витрине золото. Рубик любит, когда много золота. А у Фарита в голове пусто, – слабоумный счастливо рассмеялся. – Он жадный, он сильно жадный, Нику. Он ходил между витрин и наводил порчу на продавщиц. И радовался тому, что золото дорожает. А потом купил бронзовое колечко. Самое дешевое, – захихикал слабоумный. – Остальное, говорит, сами возьмем".
И не выдержал: "Нику, я тоже хочу колечко".
– Будем в магазине, – разрешил румын, – выберешь себе самое толстое.
– Золотое? – обрадовался слабоумный. – Я его на пальчик надену! – он счастливо показал грязный безымянный палец. – Видишь, какая царапина? Это я хворост таскал. Распухло. Но на мне все заживает. На мне, Нику, быстро все заживает, как на собаке. Вот если мне палец отстрелить, – счастливо похвастался слабоумный, – через три дня новый вырастет!
– А мы проверим, – засмеялся румын.
И негромко приказал:
– Ца плацере, тата!
Наверное, слабоумный знал несколько румынских слов, потому что вдруг взвизгнул, вскакивая: "Ты что? Ты что? Мулт, не надо! Нику пошутил! Ты ведь пошутил, Нику?"
Но Ботаник уже вскинул карабин.
– Мулт!
Первая пуля попала в пазл.
На секунду мир свернулся, сверкая стенками безумного мыльного пузыря.
Банька и люди изогнулись в тошнотворной оптике "рыбьего глаза". Вспышка опалила глаза. Я зажмурился. Сухая бесшумная гроза шла над миром. Сосны раскачивались. Вообще-то пуля должна была разнести коробку пазла в куски, забрызгать кусты загадочным желе. Ботаник стрелял с двух шагов, в упор, но коробка только подпрыгнула. Ни всплеска, ни обломков. Только вспышка. А вторым выстрелом слабоумному срубило палец. Он завизжал. На выстрелы выскочили из баньки Рубик и депрессивный принц. "Мулт! Падла!" Румын успокаивающе поднял руку и несильно пнул слабоумного: "Сам сказал, что все на тебе заживает, как на собаке. Если к субботе отстреленный палец не отрастет, Мулт тебе и другой отстрелит". И растроганно обнял Ботаника: "Сцузати-ма, тата".
Глава девятая.
"Созерцебен есть враждебен…"
41
Подпереть дверь баньки, когда в ней окажутся все четверо.
Увлекательная задача. В узкое окошечко не выскочишь, кирпичную печь не разберешь, бревенчатые стены не раскатаешь. Но как собрать в баньке всех одновременно? Тем более, что Ботаник париться не собирался, а стрелять он умел, мы видели.
Прячась в тени, перебежали к "тойёте".
Из круга яркого света разглядеть нас не могли.
Битое стекло. Мятая хвоя. Под передним колесом спортивная сумка.
Врач незамедлительно залез рукой в оттопыренный наружный карман. При слабых отсветах мы увидели имя: "Канат Халымов". С черно-белой фотографии какого-то временного (явно фальшивого) удостоверения пучился на нас слабоумный. "Во время кражи, – злобно просипел Врач, – необыкновенное спокойствие уживается во мне со страхом. Мое тело трусит. Стоя перед витриной ювелирной лавки, я никогда не верю, что могу что-то украсть. Зато переступив порог лавки знаю, что выйду из нее только с дорогим кольцом или в стальных наручниках". Может, Рубик действительно любил только золото, как лопотал слабоумный, но спортивная сумка была набита валютой. До самого верха. Евро, доллары, фунты. Три раза суеверно сплюнув через левое плечо, Врач ловко забросил сумку в чердачное окно ближайшего домика.
– Частная лаборатория криминалистики…
– Разве эти деньги не надо вернуть?
– Ты знаешь хозяев? – синяки вокруг глаз придавали голове Врача странное сходство с черепом. Он толкнул меня: – Сваливаем!
– Куда?
– На соседнюю базу.
– Ты знаешь дорогу?
– Я здесь все тропинки знаю.
– Тогда иди, – согласился я. – Вызовешь Роальда.
– "Созерцебен есть враждебен". Не валяй дурака, Кручинин.
– Я не могу уйти.
– Из-за Ботаника? – удивился Врач. – Кстати, это старик отвесил тебе полешком!
– Зато отстрелил палец бандиту.
– По приказу другого бандита.
42
Румыну нравилось нырять.
Мускулистый, смуглый, всплывал у другого берега.
Размашисто плыл назад, рывком взлетал на деревянные мостки, посылал Ботанику воздушный поцелуй. Они прекрасно понимали друг друга. Из долетавших до нас фраз можно было понять, что когда-то им не повезло: не успели убрать мадьярского церковника. Так сложилось. Не знаю, кого они имели в виду, может, какого-нибудь румынского правозащитника. А этот Нику вроде и впрямь занимался звездной астрономией. Правда, "у нас каждый четвертый был осведомителем". Афоризм Ботаника обрел смысл. Еще они вспоминали генералов Постелнику, Миля, Стэнкулеску, Мэгуряну. Видимо, не простая была компания. "Во ржи, что так была густа…" Румынию ведь раскачивали дольше, чем Германию или Польшу. Что поделаешь, мамалыга не взрывается.