И замолчал, увидев, как из-под толстого тома выбрался маленький жучок и шустро засеменил ножками, спешно покидая место своего рождения.
– В твоей инкунабуле жучки завелись! – засмеялся Власт. – Или ты принесла жука с собой? – обратился он к Хельге.
Та, вместо ответа, недолго думая, залепила ему пощёчину.
Серебристая стрекоза сорвалась со щеки Власта и запорхала по комнате.
– Странно… – Власт поднёс пальцы к щеке. – Я совсем не почувствовал удара…
– Так и должно быть, – подтвердила Хельга. – Вся энергия полностью израсходовалась на создание насекомого.
– А как же так?
– А вот так! Необычные свойства планеты заключаются в том, что в ней все предметы и явления имеют волновую природу. Хотя и выглядят вполне вещественно. Но их составные части – суть совокупность полей. И, значит, им легче переходить из одного состояния в другое. Достаточно добавить немного избыточной энергии. Или же они могут появляться и из "чистой" энергии, как в данных случаях. То есть энергия удара непосредственно перешла в живое существо.
– Так надо же поставить ряд экспериментов! – сорвался с места Гор.
– Уже, – мрачно ответила Хельга.
– Она хочет сказать, что так отдубасила бедного лаборанта, что он родил ей двух кроликов и дюжину белых мышей, – пошутил Власт.
– Сейчас я тебя отдубашу, – пообещала Хельга и повернулась к Гору. – Скажи, ты можешь определить, где землетрясение (Власт поморщился) может оказаться наиболее эффективным. То есть самым разрушительным? Чтобы лопалась земля, ломались скалы, падали камни…
– По… пожалуйста, – Гор зашарил глазами и пальцами по голографической карте.
– А ты, – Хельга повернулась к Элисту, – готовься. Остановишь генераторы по моему сигналу! Сначала – в том месте, где укажет Гор. Это и будет наш эксперимент. Затем… всюду.
– Это зачем? – исподлобья спросил Власт.
– Местные жители настолько боялись землетрясений, что успокоили свою планету абсолютно. Они полностью зарегулировали её, сделали максимально управляемой. Тут и листочек на дереве не шелохнётся без вмешательства человека.
Собравшиеся внимали молча.
– А может, они боялись не землетрясений, а шума? – остановившись, спросила Хельга себя саму. Но не ответила. Из вредности.
– Или это было своего рода оружием? – предположил Власт, с восторгом глядя на Хельгу. – Как на Рэлле, где враждующие кланы разбивали "зеркала" чужого племени. Ты разгадала ещё одну загадку!
– Пока ещё не всю, – отмахнулась Хельга.
– Вот здесь, – показал Гор. – Тут масса трещиноватых скал, которые легко обрушатся от любого толчка.
– Летим туда! – скомандовала Хельга.
В первые минуты после остановки "противогенераторов", как окрестил их Гор, ничего не происходило. Затем мелко задрожала земля, почву под ногами ощутимо качнуло в одну сторону, в другую – люди едва устояли на ногах. Третий толчок бросил всех на землю.
Послышался грохот осыпающихся скальных обломков… и крики. Крики и рёв. Крики людей и рёв вновь родившихся животных.
А из-за ближайшей чёрной скалы с шумом вылетела стая разноцветных птиц.
Удары крыльев о воздух вызвали к жизни появление жуков и мух, на которых птицы тут же принялись охотиться.
– Вот это да! – ошеломлённо произнесла Хельга, поднимаясь.
Подземные толчки прекратились: вновь заработали генераторы.
– Ну вот, – довольно произнёс Власт, – теперь мы можем заняться возрождением жизни на планете. Стоит выключить генераторы – и планета вновь оживёт.
– Генераторы выключать, я полагаю, не стоит, – задумчиво произнесла Хельга. – Жизнь возродится и без этого.
– Как? – хором произнесли Гор и Власт.
– Да вот так. Они, похоже, нашли новый способ размножения, – Хельга указала на двух одинакового вида животных, отдалённо напоминающих баранов. Животные встали друг напротив друга на довольно значительном расстоянии, разбежались – и столкнулись грудь с грудью.
Послышался глухой затихающий удар… Животные расцепились – и из места контакта упал на землю маленький "баранчик" – копия своих породителей.
– Что они делают? – удивлённо спросил Петя, увязавшийся за начальницей.
– Трахаются, – спокойно произнесла Хельга.
Лаборант покраснел.
– Сразу и в буквальном и в переносном смыслах этого слова.
* * *
– Да, удивительный мир, – произнёс Гор, когда корабль улетал от возрождающейся планеты. – Невероятный. Один удар, один звук – и появляется живое существо!
– А почему вдруг невероятный? – угрюмо спросил Власт. – В нашем мире тоже достаточно было сказать: "Да будет свет!"
Чудный дар
– Едут! Едут! – раздались торжествующие крики.
Люди, столпившиеся у дороги, взволнованно зашевелились и принялись подтаскивать ближе к обочине пустые бочки и ящики, расстилать брезент и кошмы, растягивать горловины мешков и распрямлять карманы. Некоторые вставляли в карманы упругие палочки, не позволяющие тем захлопываться.
Мальчишки оттягивали пазухи рубашек, девочки держали наготове подолы платьев.
К проезду Императора готовились заранее. Многие неделю не ели. Одни специально, другие – потому что запасы еды давно закончились. Третьи – от лени. Зачем есть, зачем готовить пищу, зачем пахать и сеять, в конце концов! Ведь с проездом Императора желудки у всех чудесным образом наполнятся, карманы станут доверху набиты деньгами, на людях появится новая одежда, а бочки, мешки и ящики окажутся доверху забиты различными припасами и всевозможными продуктами. Император каким-то невероятным образом определял на расстоянии, что чем должно быть заполнено, и, скажем, в предназначенную для селёдки бочку никогда не клал мочёные яблоки или мёд.
Все веселились и ликовали в день приезда Императора. Единственное, о чём жалели люди, что не могут видеть его чаще, чем раз в месяц. Что поделать, страна большая, и, несмотря на то, что Император находился в непрерывных разъездах – он заботился о своих подданных – люди постоянно голодали: никто не занимался ни хлебопашеством, ни скотоводством. Зачем, когда всё сделает Император? Нет, может быть, раньше, когда-то, давным-давно… Недаром в сказках упоминались какие-то ремёсла и работы.
Показалась процессия. Ликование толпы усилилось. Голодные тембры голосов постепенно сменялись довольно-сытыми. Как всегда, желудки у людей наполнялись, а карманы раздувались от денег. Будет что проигрывать в деревенском казино долгими зимними ночами!
Император, бледный и застенчивый юноша, слабо улыбался, кивая направо и налево. Его лицо было проникнуто заботой о народе. Получив по наследству чудный дар, он не стал скрывать его за прочными стенами дворца – как поступали порой предшественники, заставляя толпы людей ежедневно скапливаться у ворот, выпрашивая Императора выглянуть хоть на мгновение, чтобы насытить подданных – а отправился в бесконечное путешествие по стране.
– Благодарите Императора! – провозглашали герольды из свиты, и хор благодарностей становился громче и громче. Император слушал, и лицо его розовело: он питался благодарностью подданных и мог ничего другого не есть месяцами.
Сам по себе вид императорской процессии был впечатляющим. Проезд свиты служил для людей подлинным праздником: вслед за Императором ехала многочисленная челядь – сановники, министры, придворные, лакеи. Дамы сверкали разноцветными нарядами, золотые позументы и погоны генералов бросали солнечные зайчики в толпы собравшихся.
Что и говорить, зрелище было незабываемым. Хватит разговоров до следующего приезда!
Позади всех шли стражники. Нет, они не охраняли Императора: Император находился в самом начале длинной колонны, а стражники шли в конце.
Охранять Императора не было необходимости. Во всей стране не нашлось бы безумца, осмелившегося поднять руку на Императора. А если бы и нашелся такой, толпа просто-напросто не позволила ему подойти к Императору, а по пути разорвала бы на куски.
Потому что никому не требовалось приближаться к Императору: каждый получал от Императора всё, что нужно, и всё, чего хотел.
Стражники были нужны для другого.
Они методично выворачивали карманы и отбирали деньги, приговаривая при этом, что негоже простолюдинам сидеть в казино. Они перегружали на пустые телеги бочки и ящики, подбирали с брезентов половину того, что на них лежало, выгребали из закромов половину имеющегося – или сколько получится.
А что им оставалось? Ведь никто из всей свиты не обладал ни чудесным даром делать подарки, ни способностью получать их.
Извращенцы
Спейсен вышел из дома. Сегодня, в выходной, по телевизору абсолютно нечего было смотреть – сплошные оргиастические шоу извращенцев. В последнее время их стали показывать всё чаще – психологи, психотерапевты и психиатры, словно сговорившись, хором утверждали, что с маниями лучше всего бороться, потакая им. Тогда, дескать, они быстренько дойдут до своего финального развития – потому что дальше некуда – и самоликвидируются.
И вообще, говорили они, человек должен быть свободен. Можно делать всё, что не ущемляет свободы другого человека.
Долгая пропаганда дала свои плоды: люди пустились во все тяжкие.
Куда делись те буколические времена, когда хозяева с гордостью показывали, как их четвероногие питомцы ходят на задних лапах, на передних лапах, прыгают на одной ножке (и не по причине отсутствия остальных!), катаются клубком (речь идет не о ёжиках), делают стойку на языке и на ушах. Теперь они показывали совсем иное…
К сожалению, описать всё, проделываемое ими на экране (хозяевами вкупе со своими питомцами), нет никакой возможности. И не потому, что не поддаётся никакому описанию. Но даже если бы и поддалось, цензура всё равно не пропустила бы ни одного, пусть даже и в пока что свободной печати. Что поделаешь: законы консервативнее окружающей действительности, и если порнография запрещена, ею лучше не заниматься. Извращения – другое дело. То есть заниматься ими не возбранялось, а вот описывать – нельзя было.
Тем более что для абсолютного большинства извращений в лексиконе человечества пока не имеется необходимых слов – может быть потому, что те, кто занимаются извращениями, не лингвисты, а занимающиеся лингвисты настолько сильно поглощены процессом, что вербализировать свои действия не могут.
Словом, по телевизору смотреть было решительно нечего.
Но и на улицах города плакаты и бегущая стереоскопическая реклама навязчиво предлагали массу всяческих индивидуальных развратов и развратных групповух:
"Я люблю вас своим "фордом"": последняя модель автомобиля на фоне размазанных по асфальту кишок.
"Покупайте собачьи фаллоимитаторы!"
"США изнасиловали Мексику".
"Наши фаллические авианосцы входят во влагалище Персидского залива".
Спейсен шёл и с презрительной усмешкой отвергал многочисленные заманухи всех цветов и оттенков.
– Вы этого ещё не пробовали! – неслось со всех сторон. – Только наше сексуальное извращение запомнится вам всерьёз и надолго!
И рекламировали, рекламировали, рекламировали – от секс-кузнечиков до секс-слонов.
– Мухи, мухи, мухи! – доносилось с другой стороны. – Их жужжание разбудит в вас самые низменные инстинкты. А шевеление лапок и трепетание крылышек даст незабываемые ощущения!
– Да, в мире слишком много соблазнов, – вздохнул Спейсен, и добавил: – чтобы им подчиняться.
И снова пошёл своей дорогой, отрицательно покачивая головой из стороны в сторону. Как ни странно, это неуловимое движение легко отметало в стороны торговцев разрешёнными извращениями.
Однако через несколько минут такого хождения к Спейсену прицепился элегантно одетый патлатый джентльмен.
– Я понял вас! – громогласно провозгласил он, пытаясь ухватить Спейсена за пуговицу, которых у того не было. – Я тоже ловлю кайф, всё отвергая!
Но не успел развить свою теорию, так как был оттеснён и перехвачен толстушкой, ведущей на поводке двух страусов: она проповедовала орнитофилию.
На перекрёстке Спейсена остановила небольшая толпа: люди окружили стоящего на невысоком постаменте малоопрятного гражданина, обнимающего себя и ласкающегося во всех доступных местах. Пообок стоял его приятель и давал необходимые пояснения:
– Внутри него живёт женщина! Она скрыта в нём полностью, снаружи видны лишь её руки. Это не себялюбие, это высшая форма двухкомпонентной любви.
– А мне показалось совсем иное, – пробурчал Спейсен и добавил во всеуслышание: – Лучше бы она ему бельё постирала! Раз руки на месте…
Ответа он не услышал, должно быть, его не нашлось.
Спейсен спешил за город. Но он никогда не пользовался муниципальным транспортом: общеизвестно, что вход и выход в любое средство передвижения, равно как и проезд на них, символизирует собой определённую форму предоргастических колебаний. Особенно это заметно при поездках в метро, когда поезд то и дело ныряет в тоннель или выныривает из него. То же наблюдается и в наземном транспорте при проезде под мостами, акведуками, трубопроводами, пешеходными переходами, и при движении по узким улицам. По широким, впрочем, тоже.
А извращений подобного рода Спейсен не любил. У него была совершенно другая страсть.
Миновав пригородные посёлки, и стараясь не заглядываться на происходящее на лужайках перед, около и за домами – чтобы не пригласили поучаствовать, – Спейсен углубился в зелёную зону.
Здесь его некоторое время донимало жалобное блеяние козочек и овечек, мычание коров и телят, ржание лошадей и какие-то вообще невообразимые стоны, крики и уханья, производимые, несомненно, людьми.
Но постепенно стихли и звуки. Даже пчёлы и шмели, некоторое время жужжащие над ухом, отстали. А ведь в их жужжании, если прислушаться, тоже можно уловить скрытый сексуальный смысл.
Спейсен зашёл уже слишком далеко. Так далеко от города – хотелось верить ему – не заходил, кроме него, никто.
Оставалось пройти совсем немного. Спейсен решил сделать небольшой крюк и выйти на излюбленное место с другой стороны – чтобы сбить со следа возможных преследователей. Вуайеризм процветал, а Спейсену не хотелось, чтобы кто-то узнал его тайну.
И потому он был неприятно поражён, когда, выйдя на полянку, на которой ни разу не был, хотя та находилась совсем недалеко от заветного места, – обнаружил на ней лежащего лицом вниз абсолютно голого парня. Производимые телодвижения, казалось, не оставляли ни малейшего сомнения в происходящем. И всё же…
Ведь каждый день появлялись всё новые извращения. Что, если это – одно из них?
– Что ты здесь делаешь? – презрительно спросил Спейсен.
Парень неторопливо поднялся, поправил сбившийся на затылок золочёный шлем, и горделиво указал на уходящее вглубь земли отверстие. Оттуда поднимался поток тёплого воздуха.
– Я – Зевс! – царственным басом произнёс он. – А Гея – моя жена!
Спейсен усмехнулся и ничего не сказал. Только вновь подумал:
"Извращенцы!" – и, сторонясь, бочком миновал лже-Зевса, продолжающего вглядываться в уходящее на неведомую глубину отверстие..
Быстро темнело. На небе загорались первые звёзды, смущённо перемигиваясь, точно они стыдились наблюдать за тем, что вытворяют люди на земле. Чернота неба усиливалась.
Спейсен остановился у заросшего мягкой травой холма.
"А вдруг наверху кто-то есть?" – с тревогой подумал он.
Но на холме никого не оказалось, холм оставался девственно чист.
Спейсен поднялся на самую вершину, разделся догола, лёг на спину и раскинул руки.
На него стремительно падала Вселенная…
Монстр
Монстр оживал. Его многочисленные щупальца мелко подёргивались, переползали с места на место, как бы существуя самостоятельной жизнью. Сама огромная туша пока не трогалась с места – силы Зова было недостаточно, чтобы привести её в движение.
Но вот всколыхнулась и она, ощутив где-то рядом наличие человеческого существа, в голове которого находилось самое привлекательное, самое приятное, самое вкусное, что только есть на свете – мозг. Причём мозг с набором энцефалочастот, как нельзя лучше подходящих для внедрения и развития. Мощности приближающегося излучения хватило бы на всё.
Монстр знал, что скоро поселится в мозгу, будет жить, расти, крепнуть и развиваться. А потом наступит время размножения… Его станет много, он начнёт переходит из одного мозга в другой, увеличивая сферы влияния, захватывая всё новые и новые информационные пространства, становясь всё сильнее и сильнее…
Электроэнцефалическое излучение, улавливаемое монстром, звучало сейчас почти в унисон с его собственным, и он знал, что скоро произойдёт Переход, скачок! И он обретёт, наконец, собственный Мозг и собственное Тело, будет там полным, полноправным Хозяином, сможет делать всё, что захочет, и не здесь, в Идеальном, а в самом настоящем Материальном мире, обретёт вещественность и Плоть…
Излучение только чуть-чуть отличалось от его собственного, совсем на немного, но монстр знал, что это легко исправить – совсем легко, особенно когда он окажется внутри… Тогда он сможет всё сделать по-своему, изменить мозг по себе, для себя… и для миллионов себе подобных.
Монстр вспомнил, как долго ждал, питался всякими отбросами, ошмётками электромагнитного излучения, осколками мыслей – некоторые из них были очень грязными и плохо пахли…
Но теперь конец попрошайничеству – у него будет собственный Мозг, теперь другие будут приходить к нему побираться. А он ещё посмотрит. Ведь однажды ему было ещё хуже, пришлось впасть в спячку, превратиться в спору, лежать среди листов жёлтой пересохшей бумаги.
У других монстров подобное состояние длилось веками, а иным вообще не удавалось выйти из него: книги сгорали – случайным ли пламенем, или подожжённые специально. Сколько сородичей погибло таким образом, монстр не знал.
Но сейчас ему повезло. Скоро он проникнет в мозг человека, а потом…
Монстр зашевелился быстрее – входы, кажется, уже открывались, мозг активизировался всё больше, излучение усиливалось.
Монстр почти физически видел – хотя видеть в общечеловеческом смысле не мог – как приближается конфигурация мыслеизлучения ничего не подозревающего о будущей судьбе человека, как она изменяется по мере приближения к монстру – казалось, менялся ландшафт, топология информационного пространства, все подъёмы и спады, которые можно охарактеризовать как холмы, возвышенности, долины и реки. Но нет, оно не менялось, оно было таким создано – специально чтобы приблизить сознание человека к монстру.
Монстр сидел, как личинка муравьиного льва в середине песчаной воронки, и поджидал Жертву. Ещё немного – и она свалится к нему живая, тёпленькая, с прекрасно подготовленным для Внедрения разумом, мозгом, сознанием. Таким, где хорошо жить, развиваться и размножаться, захватывая всё новые и новые сознания.
Удивительное информационное пространство, в котором обитал монстр, имело несколько точек соприкосновения с реальным вещественным миром – обиталищем людей и других живых существ, – через которые монстры могли перейти из своего мира в мир людей.