Даша перевела дыхание уже в холле. Устыдилась своего страха и снова вышла на крыльцо. Нет, вокруг точно было неспокойно. Эфир был буквально наполнен состоянием тревоги. А одиночество становилось идеальным проводником этого беспокойства в сознание. Нужно было придумать себе какое-нибудь бессмысленное занятие, чтобы отвлечься, и Даша решила открывать все двери подряд. В другое время в этих кабинетах вели приём врачи, проходили лечебные процедуры и диагностика. Некоторые кабинеты были закрыты на ключ, в открытых можно было задержаться на несколько секунд, чтобы оглядеться, представить, что вот-вот начнётся приём. Открыв дверь с табличкой "врач-гинеколог", Даша невольно поморщилась, сразу закрыла её, но вот следующая её удивила, ибо за ней была стена. Обычная кирпичная стена. "На фига тогда дверь?" - пожала плечами Даша, подумала что-то о возможной перестройке и бытовых нуждах и, не придав значения увиденному, двинулась дальше. На втором этаже она зашла в хирургическое отделение, попутно открывая все двери, и так же бесцеремонно ввалилась в ординаторскую. Там за столом сидел Пантелей, расписывая что-то в огромной таблице.
- Извините, я тут осмотреться вышла. Нет ли ещё кого… Не помешаю? - спросила она.
Пантелей сначала даже не понял, что кто-то вошёл, посмотрел рассеянно на девушку, пожал плечами: мол, не знаю, помешаете или нет.
- Мы там закончили, всех накормили, - как бы оправдала своё безделье Даша.
- Ага… Хорошо… Я вот составил таблицу… Ну… Больных всех… Диагнозы, процедуры, необходимые препараты… Чтоб проще было. Надо размножить. Ещё нужны дежурные. А вы свободны?
- Н-ну, да…
- Что-то я хотел? Что-то было важно? - Пантелей наморщил лоб, выискивая потерянное в голове.
Даша улыбнулась его рассеянности и поймала себя на мысли, что этот растрёпанный молодой доктор ей нравится. Пыталась понять - чем. Уж не растрёпанными светло-русыми волосами и плохо выбритым подбородком… Наверное, усталыми, но очень добрыми серыми глазами, из которых буквально лучилось добро. Нос прямой с широкими крыльями, а под ним полные губы. Уши великоваты… "Непропорционально", профессионально определила Даша, но в целом всё складывалось в весьма гармоничное и располагающее лицо. Чем-то привлекательное. Скорее не внешним, а внутренним. Дорисовала фантазией что посчитала нужным: волосы до плеч, небольшую бородку и усы. Получился русский интеллигент образца XIX века…
- Вспомнил! Надо мальчику почитать!
- Какому мальчику?
- Серёже Есенину.
- Ого! Это шутка такая?
- Да нет, его действительно так зовут. Хорошенький такой. Мы ему с архиепископом Лукой аппендицит недавно удалили.
- Не видела я тут архиепископов, - выразила сомнение Даша.
- Да он только мальчику помочь приходил.
- А куда потом делся?
- Вот у Серёжи и спросите.
- Что ему читать?
- Вон, на полках. Там у нас целая библиотека. Раньше больные оставляли. Когда ещё читали книги.
- Сейчас не читают? - Даша подошла к полке, выискивая что-нибудь детское.
- Сейчас редко кого увидишь с книгой. Чаще с ноутбуком, плейером, ди-ви-ди переносным… Вы вот читаете?
Даша повернулась к нему с явной обидой на лице, и Пантелей сразу сник:
- Простите, я вовсе не хотел вас обидеть. Простите, пожалуйста.
- Меня Дашей зовут, - по-своему успокоила доктора Даша.
- Пантелей, очень приятно.
- Я читаю. Бабушка даже богословские книги меня заставляет читать.
- Хорошая у вас бабушка.
- Хорошая.
- А я свою почти не помню. Бабушки и дедушки нужны. Они… как бы это сказать… они традициями напитывают. Вы так не считаете?
- Считаю, - согласилась Даша, - только иногда так напитывают, что весь пропитаешься. - Даша разговаривала с Пантелеем так, словно она была старше и опытнее, но он, похоже, не придавал этому значения.
- Это ничего. Так и надо.
- Вот, - определилась Даша, - нашла. "Большая книга сказок", - прочитала она с обложки.
- Сказки - это здорово, - вдохновенно улыбнулся Пантелей. - Вам читали в детстве на ночь сказки?
- Я сама себе читала под одеялом с фонариком! - гордо ответила Даша.
- Правда? Я тоже! Мама кричала: выключи свет и спать. А я под одеяло - дочитывать. Нельзя же обрывать на самом интересном. Так только рекламу по телевизору ставят.
- Для идиотов.
- Что? - не понял Пантелей.
- Рекламу потребляют идиоты.
- А-а-а… Не знаю, я за ней не слежу… Мне всё равно…
- В какой палате больной? - спросила Даша, как собирающийся на осмотр профессор.
- Да рядом, следующая дверь. Он как раз проснулся. Просил почитать. А у меня таблица. Понимаете? Извините, что я вас прошу… Как бы перекладываю…
- Да успокойтесь вы, Пантелей, мне не трудно. В конце концов, я сюда вам помогать пришла. Лучше скажите, как вы думаете, это правда Конец Света?
- Не знаю, - смущённо улыбнулся Пантелей, отводя глаза в сторону. - Мне кажется… - он задумался, потом явно растерялся… - Нет, не знаю.
Даша улыбнулась его смущению и вышла с книгой в коридор.
- Привет! - радостно сказала она в соседней палате, ещё не глянув на пациента. А когда посмотрела на улыбающегося Серёжу, то вскрикнула. При этом испугались оба - и мальчик, и Даша. Серёжа, конечно, испугался Дашиного состояния. А за них обоих, в свою очередь, испугался прибежавший на крик Даши Пантелей.
- Что случилось? - спросил он.
- Это - Серёжа… - сказала сквозь слёзы Даша.
- Совершенно верно, это Серёжа. Он никому не может сделать больно. Он тебя обидел?
- Это мой брат. Мой младший брат. - В подтверждение сказанного Даша вытащила из-под ворота водолазки крестик и раскрывающийся медальон-сердце, в котором была фотография. На одной половинке - родители, на второй - маленький мальчик - копия или оригинал прооперированного…
- Это мой младший брат Серёжа Болотин, - повторила Даша. - Он погиб с родителями…
- Я не гиб! - возмутился Серёжа. - И я Есенин. Меня в честь Есенина назвали! Он стихи писал! Хорошие!
- Не может быть. Ему тоже было пять лет! - причитала Даша.
- А мне и есть! И я не был! Я есть! Папа на буровой, а мама исчезла!
Пантелей наблюдал эту сцену в растерянности и сострадании. Даша вдруг успокоилась и даже стала улыбаться.
- У тебя сестрёнка есть?
- Нет.
- А почему, думаешь, я ношу на груди твою фотографию?
- Ты - моя сестрёнка? - никто не знает, почему дети вдруг легко и быстро принимают новые условия игры. Впрочем, эти условия устраивали их обоих.
- Я твоя сестрёнка. Меня зовут Даша.
- Ты родная?
- Ну, конечно, родная. И ещё у нас бабушка есть. Баба Галя.
- Бабушка? Баба Галя? Папа говорил, что одна бабушка умерла, а другая… А другая злая и сбежала от нас в Германию.
- Это он, наверное, про тёщу так.
- Тёща - это кто?
- Это мама твоей мамы.
- Ага, это та бабушка.
- Наша бабушка не злая. Она строгая, но добрая.
- Разве так бывает?
- Бывает.
- Она к нам придёт?
- Она здесь. Это она картошечку с тушёнкой и лучком делала. Тебе вкусно было?
- Да. А сказку мне ты почитаешь или бабушка?
- Я.
- А вот эти дядя с тётей у тебя, - Серёжа показал пальчиком на медальон, - они твои мама и папа?
- Мои.
- Но ведь они другие. Не мои.
- Это ничего. Я всё равно твоя сестрёнка.
- Правда?
- Ну правда же… Дядя Пантелей, подтверди.
- А… Э-м… Э… - и Пантелей послушно покивал. В этот момент он уже сам не понимал, где правда и какая правда сейчас нужнее.
- Ты сказки принесла?
- Угу. Вот сейчас начнём с самой первой и будем тысячу и одну ночь читать.
- Ух ты…
- В некотором царстве, в некотором государстве…
5
Посреди ночи бесовская сила подбросила Михаила Давыдовыча на топчане. Он буквально подпрыгнул, широко открыл глаза и осмотрелся. Понял, что уснул в каморке Макара, и мысленно выругался. Сколько они вчера попробовали дорогого алкоголя? Впрочем, неясную, но всё же хоть какую-то картину можно было составить по количеству початых бутылок текилы, коньяка, виски и ещё какой-то очищенной серебром водки. Зашли, что называется, напоследок в магазин. Потом Михаил Давыдович вспомнил Аню и очень пожалел, что не утащил её в свою квартиру, а позволил идти с этим правильным до изжоги воякой. Ещё этот, - Михаил Давыдович с ухмылкой посмотрел на спящего Макара, - потащил его от греха подальше за собой, прекрасно зная, в каком расположении духа проснётся профессор. Сколько раз приходилось здесь оставаться на ночь, но никогда не приходилось слышать, что Макар храпит или даже посапывает. Грудная клетка вздымалась едва-едва, отчего с первого взгляда могло показаться, что могильщик мёртв. "У клиентов научился", - зло подумал Михаил Давыдович, схватил первую попавшуюся бутылку и сделал несколько глотков из горлышка. Поморщился, постоял, ожидая живительного тепла в желудке, снова сделал несколько глотков и вышел на улицу.
Ночь и день, похоже, превратились в ленту Мёбиуса. Белая ночь и серый день - близнецы. Во всяком случае - двойняшки. Другое дело, что ночь почему-то женского рода, а день мужского. Тут можно было пофилософствовать, накрутить, так сказать, онтологических страстей или что-нибудь на тему влияния апперцептивности на сенсорную картину окружающей действительности. Хотя действительности ли? Эх, пропало звание академика…
В стоялом воздухе явственно припахивало сероводородом. Михаил Давыдович брезгливо поморщился и направился к допотопному деревянному строению, на котором бессмысленно было писать "М" и "Ж", потому как дверь была одна.
- Каменный… нет, деревянный век! - сказал Михаил Давыдович и сам порадовался своему остроумию.
Избавив организм от лишней жидкости, профессор с видом начальника решил прогуляться по кладбищенским аллеям, проведать старых знакомых, попробовать голос - пошалить ораторским искусством. Настроение у него было прекрасное, страхи отступили, нервы не шалили, свежий алкоголь приятно обжигал нутро, и неугомонная натура требовала хоть какой-то деятельности и удовольствий. Город мёртвых не возражал, напротив, Михаилу Давыдовичу казалось, что лица с овальных фотографий на памятниках, а то и высеченные на монолитах, смотрят на него с надеждой и обожанием.
- Ну что, жмурики, есть ли жизнь на Марсе? Или на сникерсе? - обратился к покойникам профессор. - Вы уже знаете: быть или не быть. Знаете и молчите. А раз молчите - сказать вам нечего. А может, не о чём? Кто там рассказывал о явлениях из загробного мира? Отзовись?
- Что, уважаемый Михаил Давыдович, молодая кровь покоя не даёт? - услышал профессор за спиной и не испугался.
- Какая же она молодая? - с возмущением повернулся он и увидел клыкастого эфиопа.
- Какая же она молодая? - повторил профессор. - При моём остеохондрозе, остеопорозе, камнях в почках и прочих хронических заболеваниях?
- Ну, так омолодить при наших возможностях не проблема, - приветливо осклабился бес.
- С кем не имею честь? - скаламбурил профессор.
- Меня зовут Джалиб. Я - старый друг Макара!
- А, это о вас рассказывал мне вечером Макар!
- Конечно же, он нарисовал меня жутким и ужасным…
- Конечно, - подтвердил профессор. - Ну и что вам, собственно, нужно?
- О! - обрадовался Джалиб. - Люблю деловых людей. Они сразу переходят к главному! Вы всегда так радуете, профессор, когда пылко выступаете на тему нераздельности добра и зла. Помните свою последнюю лекцию: "Смогло бы добро сиять своими достоинствами, не будь зла?" - повторил Джалиб голосом Михаила Давыдовича.
- Вы неплохо осведомлены.
- Сам в зале присутствовал, - потупил глаза Джалиб. - Мне бы вашу силу убеждения. Не всем папа даёт…
- Этому учиться надо. Знание - сила!
- Верно, уважаемый профессор. Бэкон именно это имел в виду.
- Так что вы от меня хотите и что можете предложить взамен? - профессор нахмурил лоб, придавая себе важности.
- Начнём с предложения. Вечная жизнь вас устроит?
- Эк вас растащило, дружище. Тут Конец Света на дворе, а вы мне такое предлагаете. Чувствуется подвох.
- Я предлагаю только то, что могу дать. Вы же понимаете условность времени, или вам, как последнему дикарю, надо объяснять подобные утверждения? Вы-то знаете, что человеческий мозг легко воспринимает то, что соответствует его позиции, и, напротив, отвергает и высмеивает то, что ей не соответствует.
- Последние исследования американских учёных показали, что религиозность человека вообще обусловлена устройством мозга, - со знанием добавил профессор.
- Вот! И это отрадно.
- Но это не значит, что я собираюсь принимать что-то из ваших уст на веру! - предупредил Михаил Давыдович.
- Что вы, никакой веры! - радостно забаритонил Джалиб. - Только научный подход. Итак. Вы отрицаете вечную жизнь?
- Ну, как бы вам правильно сказать, - засомневался половинчатый профессор, - не то чтобы сомневаюсь, просто в случае истинности Конца Света, а окружающая нас действительность некоторыми признаками начинает напоминать об этом неизбежном, с точки зрения многих религий, процессе, вопрос, скажем так, только в его фазе… - Михаила Давыдовича понесло, он готов был развернуть целую лекцию, но Джалиб вежливо его прервал.
- Глубокоуважаемый Михаил Давыдович, если время - субстанция, искусственно разбиваемая мыслящими существами на определённые отрезки - секунды, минуты, часы, месяцы, года, то в условиях вечности, как вы думаете, возможно ли выделить определённый отрезок и, условно говоря, заморозить его в определённом состоянии развития? Скажем, для индивида это будет момент счастья.
- Гм, - озадачился профессор.
- Вы находитесь в точке, эта точка гарантирует вам блаженство, все удовольствия, географически она, конечно же, будет ограничена, скажем, радиусом несколько сот километров… Но, - заговорщически подмигнул бес, - это не значит, что у вас там будет только одна женщина или только один напиток? Понимаете?
- Чем-то мне это напоминает "остановись, мгновенье, ты прекрасно", - вспомнил Гёте Михаил Давыдович.
- Да ну, - как от назойливой мухи отмахнулся Джалиб, - вы ещё Данте сюда притяните. Это же ненаучно! Не путайте литературу и науку!
- Гм, - снова забуксовал профессор.
И Джалиб не дал ему опомниться:
- Я, между прочим, то же самое Макару предлагал.
- А он? - поинтересовался профессор.
- Впал в сантименты. Разве он вам не рассказывал, какая у него была любовь?
- Так, в общих чертах.
- Так, в общих чертях… Такая девушка… Афродита, как говорят студенты, отдыхает…
- У вас есть фото? - глаза профессора сверкнули похотью.
- Да нет проблем! - Джалиб махнул рукой, ногти-когти вспороли пространство, и Михаил Давыдович узрел берег моря и Елену, выходящую из моря.
- Никогда… не видел… такой гармонии… - профессор с трудом подбирал слова, не в силах оторвать взгляда от видения. - Везёт же могильщикам. Он что - был с ней? Где она?
- В данный момент - нигде. Но будет там, если вы захотите. В растянутой до бесконечности минуте. И в этих рамках вы вправе добиваться от неё всего, чего душа пожелает.
- Она его любила?
- Ну, это у неё спросить надо. Частный вопрос, знаете ли. Он, не поверите, её на войну и знания променял.
- Идиот.
- Вы в этом сомневались?
- Конечно, сомневался и сомневаюсь! - разнервничался вдруг профессор. - У меня вообще такое чувство, что он всё наперёд знает. В голове у него энциклопедия… Брокгауза и Эфрона… и Большая Советская… Хотя никакой системы, похоже, у него нет.
- Ну так что, Михаил Давыдович? Товар берёте? Я ещё добавлю. Нимфы, знаете ли, так и плещутся у берега…
- И что я должен за это? - мотнул нечёсаной волошинской гривой в сторону исчезающего видения профессор.
- Пустяк. Убить свою светлую сторону. Окончательно, так сказать, с ней расстаться.
- Да это не проблема, - усмехнулся Михаил Давыдович, - я бы этого гада давно прикончил. Но что я для этого должен сделать, почтенный Джалиб? Удавиться или вскрыть себе вены? Суицид - это не из моей песни.
- Да что вы! Вам уже сегодня довелось быть добрым самаритянином. А такой полёт с колокольни намечался. Самоубийство в святом месте. Это, знаете ли, дорогого стоит…
- Да уж. Погорячился. Так что, если не самоубийство? - профессор спрашивал так, как спрашивает начальник подчинённого, и Джалиб ему старательно подыгрывал.
- Пустяк. Убить Макара.
- Макара?
- Макара.
- А какая, простите, связь между моей светлой частью и этим Хароном?
- Элементарная. Один последний грешок.
- Грешок? Последний? Да я, между прочим, кроме душегубства ещё и наркотиков не пробовал, гомосексуализмом не увлекаюсь. Так что у меня ещё непочатый край.
- У вас, знаете ли, низкая самооценка. При вашей-то хуле на Духа Святого вам действительно нужен всего один шаг. Кстати, Макар сейчас перевернулся на спину. Вы знаете, что он обычно спит на животе. А сейчас - тот редкий случай. Горло открыто. А рядом стоит остро отточенная лопата. Один удар - и договор подписан.
- И эта женщина?..
- И вы рядом с ней, - уклончиво ответил Джалиб.
- Да рядом я могу сколько угодно облизываться. Знаю я вас. Анекдот студенты рассказывали. Наркоман попал на тот свет. Стоит в центре поля конопли. Нашёл косу, косит. Голос сверху: да вон, там уже накошено. Он бежит туда. Точно - накошено. Начинает сушить. Голос сверху: да вон там уже насушено. Бежит туда, начинает срочно забивать косячок. Голос сверху: да вон - целый вагон папирос, сигарет, чего душа пожелает. Бежит туда, пихает папиросу в рот, судорожно ищет спички. "А спички где? Спички?!" - кричит наверх. Голос сверху: если бы были спички, тут был бы рай. Так что ваши уловки мне известны, почтенный Джалиб. Мне нужны гарантии.
- А так?! - Джалиб снова взмахнул рукой, и взору профессора открылся тот же берег, только вместо Елены там была, вероятно, ещё сотня обнажённых женщин, накрыты столы с яствами, и всё это на фоне бархатного заката.
- Банально, но завлекательно, - признал Михаил Давыдович. - Но хотелось бы и её… сюда.
- Она в доме, это я гарантирую, - твёрдо пообещал Джалиб. - Но ждёт она Макара. Сделайте так, чтобы ей некого было ждать.
- Отрубить его умную башку лопатой? - сам себя спросил Михаил Давыдович. - Но ждать она его не перестанет…
- У вас будет целая вечность, чтобы уверить её хоть в чём. Тем более вы друг Макара. Расскажете ей, как он копал могилы… Про могильную землю под его ногтями… Знаете ли, она весьма брезглива…
- Ход понятен, - Михаил Давыдович раздумывал, покусывая губы. - Но он, Макарушка-то, этакий прыткий. Я его лопату в руки только возьму, а он подскочит, и в морду мне. А?
- Ну, если вы ещё полчаса будете раздумывать, то он всяко подскочит, знаете ли.
Джалиб сделал вид, что профессор его разочаровывает и становится ему неинтересен. Он картинно вздохнул, так что воздух вокруг стал сероводородом, и собрался было уходить. Как бы на всякий случай, ко всему сказанному добавил:
- Вы, Михаил Давыдович, должны понимать, что я могу сделать подобное предложение и другим людям.
- Понять не могу, чем он вам так мешает?