- Да он вам мешает! - не выдержал Джалиб. - Мешает достичь гармонии, к которой вы стремитесь всю жизнь! Он же вас остановил! А нам он - тьфу! - Джалиб плюнул, и сгусток слюны взорвался под его ногами, оставив небольшую воронку. - Просто, по правилам игры, вы его обезглавливаете, и часть его силы переходит вам. И вы сможете кое-что для нас сделать.
- Ещё что-то? - насторожился Михаил Давыдович.
- Да почти ничего. Сдвинуть несколько крестов над могилами.
- Портал! - как и Макар, догадался профессор.
- Портал-мортал, - вдруг с восточным акцентом заговорил Джалиб, - какая разница? Вам предлагается кусочек рая для отдельно взятого человека. Фирма гарантирует. Всё, что вы так любите здесь, будет там в избытке. Там ваши лекции слушать будут разинув рты. Аудиторию обеспечим. Но вы, похоже, просто трусите.
- Не сметь! - взвился Михаил Давыдович, которому в его нынешнем состоянии было абсолютно всё равно, кто перед ним. - Вы мне своим метапсихозом голову не морочьте! Я стоял на баррикадах демократии, я боролся против любого иерархического тоталитаризма!..
- Знаю-знаю, - радостно подхватил Джалиб, - это вашу шевелюру можно увидеть у броневика, с которого выступал Ельцин, вы держали в руках оружие пролетариата - булыжник, но теперь осталось взять в эти руки другое оружие - лопату.
- Да, - крякнул профессор и решительно направился к лачуге Макара.
- Слова не мальчика, но мужа, - похвалил вслед Джалиб.
Шагая по аллее, Михаил Давыдович ещё не знал, сможет ли он убить Макара, который доставлял ему некоторое интеллектуальное удовольствие во время дискуссий, но подавлял его своим превосходством, порой грубым и физическим. Скорее, профессор пока что убеждал себя в том, что способен на этот поступок. И, собственно, череда последних событий к этому располагала. Никто его не хватится. Вон, почти весь город исчез. Хоронить далеко ходить не надо. Всё под боком.
Так убеждая себя, Михаил Давыдович подошёл к дверям лачуги, на минуту остановился, ещё раз взвешивая все за и против, но так ничего и не решив, открыл дверь. Открыл и сразу сник, увидев на пороге Таню с мальчиком, которого она держала за руку. Явление любимой его нисколько не удивило, он и ожидал чего-то подобного, ждал, как ему показалось в этот момент, с того самого дня, когда она выбежала из дома. И сразу понял: рядом с ней - его неродившийся сын.
- Таня, - сказал он, и больше сказать ему было нечего.
А Таня молчала и внимательно на него смотрела. Теперь, когда в чреве её не было ребёнка, она была так же прекрасна, как в дни их первых встреч. Даже ещё прекраснее. Женственнее. Свежее. И профессору захотелось заплакать. Злой человек в нём вдруг скукожился, упал куда-то на самое дно сознания и не мог подняться. Пронизывающий и светлый, без тени упрёка, взгляд Татьяны заставил всё недоброе и, собственно, гордыню Михаила Давыдовича в буквальном смысле забиться в угол. Он бы и разрыдался, но даже этого не мог, потому что только иссушающее душу опустошение росло в нём, выходило за пределы тела и капельками пота выступало на лбу.
Именно такую капельку Таня смахнула с его чела, поправила взмокшую непослушную прядь, и он буквально почувствовал её прикосновение, которое заставило содрогнуться всем телом. Он просто не смел податься навстречу, и потому обессиленно упал на колени, схватив её руку. Михаил Давыдович зажмурился и приложился к ней лбом и руками, не в силах смотреть в глаза мальчику, которые оказались на уровне его взора.
- Профессор с утра на коленях? У тебя что - дни поменялись? - услышал он бесцеремонный голос Макара.
Михаил Давыдович открыл глаза и увидел, что Тани и мальчика больше нет. Он с нескрываемым раздражением посмотрел на могильщика и равнодушно сказал:
- Циник ты, Макар.
- А ты белый, пушистый и летаешь, - так же равнодушно ответил Макар, направляясь в туалет.
- Я чуть не убил тебя!
- Да ну, тут тебе слабо, привет Джалибу, - догадался Макар.
Профессору почему-то захотелось, чтобы Макару стало так же больно, как и ему. Не со зла даже, а чтоб он понял его состояние. И это у него получилось.
- А твоя женщина неземной красоты. Таких не бывает. Просто быть не может. Это, наверное, фантазия твоя…
Макар остановился. Он не поворачивался. Глубоко вздохнул, так что профессор видел, как при этом поднялись и опустились его плечи.
- Молодец… Умеешь… - оценил попытку профессора могильщик.
- Не всё тебе меня цеплять.
- Согласен, - беззлобно отозвался Макар, - но она, Миша, была. Ей-богу, была. Эта африканская свинья тебе её показала?
- Да.
- Небось, кусочек рая предлагал?
- Н-ну… да…
- Не покупайся, Миша. Что ты мне не рассказал? О чём утаил? - он так и стоял спиной, и профессор не видел, что его собеседник тихо плачет.
- Я не рассказал тебе про Таню. Я этой девушке на колокольне рассказал. А тебе нет.
- Хорошая? - попросту спросил Макар.
- Очень, - так же попросту ответил Михаил Давыдович.
- Ты это, Миш, постарайся удержаться в этом состоянии…
- В каком?
- В состоянии любви. Это больно, но, как ни удивительно, это помогает… оставаться на стороне света. Пословица на ум просится.
- Какая?
- Что имеем - не храним, потерявши - плачем.
- У меня должен был родиться сын. Я его только что полюбил. Ты прав, это так больно…
- Да поплачь ты, наконец, - отрезал Макар и двинулся дальше.
6
На ночь больница замерла. Сёстры-добровольцы заснули на постах. Никто не торопился домой, ибо торопиться было не к кому. Некоторые сходили домой и, застав там пустоту, вернулись. Пантелей сбросил халат в ординаторской терапевтического отделения, сел на диван и долго бессмысленно смотрел на свои руки. Словно в них был ответ на какие-то вопросы. Потом его внимание привлекла нитка, торчавшая из шва джемпера. Почему-то она показалась ему до боли знакомой, как какая-то деталь родного дома. Именно в этот момент он понял, что дома его тоже никто не ждёт. От этого стало особенно грустно. Подумалось сначала о Сашке, потом о Вале. К храму на зов колокола она не пришла. Может, просто не пришла, а может, и нет её в городе. Нет, на зов колокола она бы пришла, потому что знала бы: Пантелей рано или поздно будет там. Значит, Вали здесь нет. Вообще, получается, нет…
Вспомнил, как последний раз она ушла со свидания обиженная. Весь вечер она была какая-то сияющая, необычная, жалась к Пантелею, а когда он предложил увезти её домой, вдруг сникла, без слов села в машину и молчала всю дорогу. Уже у подъезда Пантелей (он даже сейчас чувствовал, как глупо при этом выглядел) спросил у неё:
- Валя, я чем-то тебя обидел?
- Ну, с точки зрения этики, ничем, - грустно улыбнулась Валя. - Так что не переживай. Я же знаю, как ты переживаешь, когда тебе кажется, что ты кого-нибудь обидел. Спать ведь не будешь. Поэтому не заморачивайся, ладно?
- Ладно, - неуверенно ответил Пантелей.
- Ладно, - передразнила она его. - Когда ты у меня взрослым мужиком станешь? Всё как мальчик. Причём воспитанный такой. Езжай домой.
Пантелей понимал, чего она от него хочет. Но даже подумать боялся об этом. А тут вдруг выпалил:
- Валя, а ты выйдешь за меня замуж?
Валя на секунду оторопела, но потом быстро догадалась:
- Это ты сейчас для того, чтобы меня не обижать? Господи, какой ты у меня всё же ребёнок!
- Так выйдешь? - всё так же по-мальчишески настаивал Пантелей.
- Выйду, когда повзрослеешь. Я же из-за тебя таким двум мачо отказала. Ты даже не представляешь…
- Хорошие?
- Да ну их. Ты лучше. Ты настолько лучше, что вот даже не знаю, что с тобой делать. - Она нежно погладила его ладонью по щеке, и он заметил, что она вот-вот может расплакаться.
- Валя, это ты лучше, ты меня терпишь, - тихо сказал Пантелей, - меня все терпят. Родители, друзья, коллеги… Я же понимаю, что терпят…
- Скажи, - она приложила указательный палец к его губам, останавливая его незаслуженное покаяние, - ты во мне вообще женщину видишь?
Валя смотрела Пантелею в глаза, а он окончательно смутился.
- Вижу, конечно… Вижу. Даже больше, чем другие. Я всё тело твоё вижу, будто ты без одежды…
- Это как? - теперь уже смутилась Валя и даже как-то вся сжалась.
- Просто. Я всех так вижу.
- Голыми?
- Обнажёнными, - поправил Пантелей, - как Бог создал.
- Ты что, человек-рентген?
- Да нет, наверное. Чтобы внутри видеть, напрягаться надо. И там нечётко всё. А тут - просто так. И я вижу, какая ты прекрасная.
- Да ладно, - улыбнулась Валя, - обычная я. Покруче есть. В интернете небось видел.
- Да я специально не смотрю. Правда. - Пантелей опять почувствовал необходимость оправдываться. - Но знаешь, я должен тебе сказать. Я когда ещё в детстве в первый раз в храм зашёл… Просто так. Случайно. Посмотреть - что там. Я был так поражён… Спаситель на меня смотрел… Богородица… И люди сосредоточенно молились. Знаешь, я тогда думал, что все, кто стоят в храме, святые. Я думал, - он смущённо улыбнулся, - что они даже не едят и в туалет не ходят. Думал, они совсем другие…
- А ты их там тоже голыми… обнажёнными видел?
- Нет, я тогда ещё не видел так. Это потом открылось. Шёл на занятия, и вижу, что как-то всё не так. Потом уже понял.
- Как же ты живёшь с этим?
- Да я много ещё с чем живу.
- Ты кому-нибудь ещё об этом рассказывал?
- Нет, ты первая.
- И не рассказывай никому. Люди тебя бояться будут.
- Ты на меня не обижаешься? - с надеждой спросил Пантелей.
- Тот, кто на тебя обидится, либо злыдень, либо дурак. И ты на таких внимания не обращай. И как тебя время не перемололо, не переломало? Точно, таких, как ты, Бог защищает. Мне-то, дуре, что делать?
- Ты не дура, Валя, не говори так о себе. Ты мне дай немного времени. Мне понять надо, зачем я здесь. Может, я должен жить как все, а может, не должен. Понять надо, - снова повторил Пантелей.
- Надо, - согласилась Валя, но он почувствовал, что внутренне она с этим не согласна. - Ладно, езжай домой, маленький. - Поцеловала в щёчку, как ребёнка, и нырнула в подъезд.
А Пантелей стоял ещё несколько минут, с горечью осознавая, что обидел человека, который его любит, и, возможно, любит больше, чем все остальные и вместе взятые.
Такой же стыд он испытывал в день, когда совершил первую и последнюю кражу в своей жизни. Тогда ему было лет тринадцать, может, четырнадцать. Он вытащил из кошелька матери приличную сумму. Особенно было стыдно за то, что покусился на кошелёк матери, а не отца, потому что знал, отец будет грозен в расправе, а скрыть кражу всё равно не удастся. Нет, самому ему денег было не надо, родители давали всё, что хотелось. Он даже в магазине игрушек в детстве боялся на что-то обратить внимание, потому что ему ни в чём не отказывали, даже опережали его желания. А он задавал глупые, с точки зрения отца, вопросы типа: "А это дорого?", "А такие игрушки есть у других детей?", "А мне не будут завидовать?"…
В тот день Сашка Сажаев пожаловался ему, что проиграл в карты, а карточный долг… далее следовало длинное и банальное разъяснение о том, как свят карточный долг. Никакого "дела" у Сашки, чтобы раздобыть деньги, не подворачивалось, поэтому ему грозили все кары, включая небесные. Он не просил Пантелея ни о чём, просто делился с другом. Потом ("всё равно не поймёшь") махнул рукой и двинулся "сшибать" деньги. И тогда Пантелей, почти не раздумывая, залез в кошелёк матери. Достал оттуда необходимую сумму, вызвонил Саженя и заставил вернуться его во двор. Молча отдал ему деньги, а тот - молча их принял. Только крепко пожал руку и вдруг пообещал Пантелею больше в карты не играть. И, насколько Пантелей мог знать, Сашка за игральный стол после этого не садился. Во всяком случае, при Пантелее. Зато мама, обнаружив пропажу, сразу позвала Пантелея на разговор. Она не ругала его за то, что он вообще взял деньги, она спрашивала лишь: почему без спроса, разве ему кто-то отказал, да и для чего тебе такая сумма? При этом она так горько и безнадёжно заплакала, что Пантелей тоже разрыдался, умолял его простить и уверял, что деньги нужны для доброго дела. Держался он до вечера. Когда отец вернулся с работы, мать ни словом, ни жестом не показала, что в доме что-то произошло. И от этого Пантелею было ещё хуже. Утром он сам подошёл к матери и ещё раз попросил прощения.
- Ну хорошо, - погладила она его по голове, - я не верю, что эти деньги нужны были тебе на какую-нибудь гадость. В прошлый раз ты унёс свою копилку на приют для животных. А сейчас что?
- Пообещай, что никому не скажешь.
- Я уже, как ты заметил, - кивнула на отцовский плащ в прихожей, - никому не сказала.
- Мам, эти деньги нужны были другу, его за них могли бы убить. Карточный долг, - он произнёс последнюю фразу так, словно сам был завзятым игроком. - Но он больше не будет играть.
Мать в этот момент смотрела на него, как на инопланетянина.
- Он вернёт… когда-нибудь… - неуверенно сказал Пантелей.
- Да ладно, - вдруг легко и спокойно сказала мама, и Пантелей понял, что прощён. Прощён мамой, но сам себя он простить не мог. До сих пор.
Из тревожащих совесть воспоминаний Пантелея вывела Даша. Наверное, она стояла уже несколько минут, привалившись плечом к косяку дверного проёма, и не решалась потревожить доктора. Он увидел её сначала как смутное, расплывающееся очертание и даже испугался, что кто-то из печальных видений посетил его, ведь многие жаловались на подобные наваждения в этот день. Но потом рассмотрел Дашу.
- Извините, - девушка поняла, что Пантелей вернулся на землю, - я боялась, что помешаю. Серёжа уснул, бабушка от усталости легла на свободную койку в палате с пенсионерками. А я… не знаю, что делать. Домой идти или тоже здесь остаться. Одной, честно говоря, страшно. Побродила по кабинетам - жуть. Пустота. Гулкая такая. Жизнь, там, где она есть, как будто в комочек сжалась.
- Поэтично вы говорите…
- Да ну! Обычно. Сленг надоедает, как перловка. Ненавижу перловку, а бабушка её в пост готовит. Без масла, представляете?
- Нет. Я как-то на пищевую составляющую в посты не ориентируюсь. Ем, что дают. Мне некогда. А вы?..
- Меня Дашей зовут, я уже говорила, и можно на "ты".
- И меня можно на "ты". Я Пантелей.
- Знаю. Мы уже, по-моему, раза три за сегодняшний день знакомились. Там, - Даша мотнула головой в полумрак коридора, - этот бандит просил вас зайти. Скучно ему, видите ли. Телевизор не работает. Я книг ему принесла. А он, похоже, по слогам читает. Брр… Страшный человек какой-то. С таким превосходством на всех смотрит, как будто имеет право убить всякого.
- Да нет, он хороший.
- Ну да!
- Я понимаю, что в это не верится. Во всяком случае, он просто не знает, что может быть хорошим. Добрым даже. В душе, я так полагаю, есть разные коридоры, разные двери. А он шёл всё время в одну сторону и никогда не знал, что есть другая. Совесть ему, конечно, подсказывала, она каждому подсказывает, но он специально глушил её. Специально заставлял молчать и даже упражнялся в этом, как спортсмен.
- Зачем?
- Чтобы соответствовать тому миру, в котором вынужден был жить.
- Кто его заставлял жить в таком мире?
- Мы.
- Мы? Я никого не заставляла.
- Конечно, если посмотреть с внешней стороны, никто никого не заставляет. А если вспомнить, сколько раз каждый из нас прошёл мимо чужой беды, отвернулся, не оказал помощь, просто не сказал доброго слова, когда это было нужно, не заступился, не сказал правды, потому что предпочёл молчать, да мало ли ещё чего!.. Несделанное добро позволяет занимать это место злу. Понимаете?
- Не совсем…
- Закон сохранения энергии. Фундаментальный закон.
- Помню.
- В духовном мире всё так же. Не родилось добро, на его месте рождается зло. Тут же занимает пространство. Вакуум - это наше внешнее видение. А в действительности вакуума нет.
- Несделанное добро позволяет занимать это место злу, - задумчиво повторила Даша, потом вдруг тут же нашла противоречие: - А если перед человеком дилемма - надо сделать два добрых дела одновременно и оба не терпят отлагательств?
- Знаете, Даша, вы…
- Ты… - поправила в который раз Даша.
- Бог каждому даёт крест по силам.
- Бабушка сто раз говорила.
- Правильно говорила.
- Ну тогда другое: иду я, скажем, в храм на службу, а в это же время я могла бы помогать сирым и убогим? Что Богу важнее - обряд или дело?
- Думаю, дело, - сам озадачился Пантелей, - но и дело можно делать с молитвой. Вот, сегодня архиепископ Лука…
- Так он здесь точно был?
- Так же, как вы… как ты.
- Круто. Значит, чудеса всё-таки бывают. Бабушка требовала от меня, чтоб я никогда на них не ориентировалась, не ждала чудес. Но ведь жить так скучно. Вот только не надо, - опередила Даша мысль молодого доктора, - про ежедневное чудо солнечного восхода, про чудо любви и рождения детей. Читала, знаю. Всю эту лирику я вам могу сама озвучить.
- Не вам, а тебе, - поправил в свою очередь Пантелей.
- А я как сказала?
- Да я, в сущности, не против чуда. Даже наоборот. Особенно если светлое… доброе…
- Я уже сегодня насмотрелась, - вспомнила утро Даша, - и Серёжа вот… да и у вас тут, чудеса-глупости.
- В смысле?
- Дверь открываю, а там кирпичная стена. Только в России так могут построить.
- Где это?
- Да на первом этаже.
- Не помню такой, - задумался Пантелей.
- Ну, может, заложили что. Кабинет какой расширили, другую пробили… Это уж я так. Как вспомню, что в очередях здесь сидела да ещё с температурой, так хочется что-нибудь плохое о больнице и врачах сказать, о медсёстрах, которые хамят.
- Вам тут часто хамили?
- Ну… - смутилась Даша, - почти никогда. Но говорили-то об этом многие. Почти все.
- Понятно, - вздохнул Пантелей, - очереди… А вы когда-нибудь тридцать пять - сорок больных в день принимали? Выходишь из кабинета после работы: уже полчаса или час как приём закончился, а у дверей ещё люди сидят. И смотрят на тебя: кто с надеждой, кто с обидой - очередь до него не дошла…
- Ну да… - как-то сразу согласилась Даша. - И зарплата, наверное, так себе…
- Так… и не себе… - улыбнулся Пантелей.
- Можно, я где-нибудь прилягу? Вообще не знаю, куда себя деть: мобильники не работают, телевизоры и радио молчат. Девятнадцатый век!..
- Это же хорошо, наконец-то люди увидят друг друга и поговорят о чём-то более важном, чем цены, товары или сериалы. Знаешь, Даша, я последнее время даже не знал, о чём говорить…
- А я только с Тёмой разговаривала.
- Тёмой?
- Артём. Мой друг. Он в другом городе учится.
- А-а, - понимающе потянул Пантелей. - Вон тот диван свободен. Я сейчас принесу подушку и одеяло.
- Спасибо.
Пантелей уже собрался было идти в кабинет сестры-хозяйки, но Даша остановила его на выходе:
- Я боюсь одна. Вдруг опять… какие-нибудь видения. Они же как живые.
- А они и есть живые, - серьёзно ответил Пантелей, - я постараюсь быстро. Тут рядом…
- А электричество не отключат?