- Я понимаю все, - оборвал я его. - Я только не могу понять, зачем я так много работаю, если им так мало надо? Может, я - работоголик?.. Я, я сам уже не могу жить в этом аду, а они ничего, приспосабливаются. Он думал, что люди будут крепнуть в страданиях, закаляться, принимать их как данность, как опыт… Ага, как же!.. Они разлагаются не в страданиях, а в достатке, славе и благополучии. Поэтому и подходить к ним надо именно через эти "входы". Ты можешь представить себе Спасителя, освящающего "шестисотый" "мерседес"? Или едущим читать проповедь на телевидении на роскошном лимузине, под охраной пары телохранителей, и размышляющего, куда потратить полученный за выступление гонорар?
- Зачем ты повторяешь демонам, что им делать? - попыталось уйти от опасной темы отражение. - Они же все прекрасно знают. Каждый метод, каждую возможность развращения…
- Потому что они - тупые, - жестко ответил я. - И я повторяю им все это как тупым, чтобы они сами почувствовали, какие они тупые, Я ясно выразился? Интрига должна быть красива. Она должна быть выношена, выстрадана, артистично исполнена. Мне нужны души, вырезанные хирургически точно, без остатка, а они приносят мне обломки, оставляя на "развод" целые куски. А люди, так те вообще, плодят убийц, палачей и дегенератов. У меня и без того хватает работы, так мне еще приходится устранять и их мерзопакости. Почему я должен следить, чтоб этот шарик не развалился на миллион кусков дерьма, когда мне хочется как раз того, чтоб он развалился?! Почему я должен уничтожать убийц, когда по мне так самое то, чтоб они перерезали друг друга?! Я хозяин этого мира, а мое хозяйство напоминает один огромный, злачный свинарник! У меня частенько возникает ассоциация с утлым суденышком, плывущем в море, которое собственная команда раздирает на части, рубит мачты, сверлит дно, дерется и пьянствует, а стоит чуть-чуть подуть ветру - пускает пьяные слезы и призывает на помощь Спасителя… Я бы с удовольствием утопил их, а сам завалился бы в лесу, на пахнущей мятой поляне, и проспал, наверное, лет этак триста, так я устал… Знаешь, что я забыл им сказать? Чтоб они как можно больше внимания уделяли женщинам. Мужчинам приятно разыгрывать из себя рыцарей и исполнять любые женские прихоти. Нужно, чтоб эти прихоти, что называется, "соответствовали".
- Ты говорил им это в прошлый раз, - напомнило отражение.
- Да?… Бот видишь, сколько разных возможностей, вариантов, перспектив, что всех и не перечислишь… А ты говоришь - не повторяйся. И вообще, я тебя зачем создал? Чтоб ты составлял мне компанию, разгонял скуку, создавал иллюзию общения, а ты?! Без тебя было лучше, чем с тобой.
- Я - твое отражение, хозяин, - грустно ответил призрак. - Тебе нужно было создать меня в минуты радости, а ты дал мне иллюзию бытия в моменты печали и винишь меня за это… Да и не помню я, чтоб за последние пару тысячелетий у тебя было хорошее настроение. Депрессия, сплин, усталость, злость, печаль, тоска, раздражение, меланхолия, уныние и отвращение - вот твои спутники, а не я. Я всего лишь… твое отражение.
- Две тысячи лет, - повторил я. - Да, ровно две тысячи лет… Две тысячи лет назад я еще надеялся. Когда Он пришел, я надеялся, что все это кончится. Но Он сказан, что придет еще, и я понял, что кончено далеко не все… И все же я надеялся. Надеялся, даже когда Его распяли… Не знаю на что, но надеялся. А потом пришло отвращение к ним, ненависть и безысходность. И нет ни одной причины изменить мое настроение. Меня ничто не радует. Ничто не интересует. Мне скучно.
- Но, может быть…
- Что будет дальше, дано знать только Ему, - перебил я. - А мне и это скучно… Чем бы заняться, а?
- Сделай что-нибудь гадкое, на душе и полегчает.
- Думаешь, поможет? - включился я в игру.
- Тогда что-нибудь хорошее.
- С ума сошел?!
- Хочешь, хохму расскажу?
- Ну, давай хоть хохму…
- Пришел черт к "новому русскому" и говорит: "Хочешь, я любые твои три желания исполню?" - "Хочу", - отвечает тот. "Тогда загадывай". - "Значит так. Для начала - "мерседес". Затем пятикомнатную квартиру, и напоследок - трехэтажную виллу". Черт предоставляет ему требуемое, а "новый русский" спрашивает: "Что с меня за все это?" - "Душу, - отвечает черт. - Душу, и все это - твое". "Новый русский" думал-думал, ходил по комнате кругами, чесал в затылке, устал гадать и спрашивает: "Слышь, братан, я вот в толк не возьму: а в чем подкол-то?" Ха-ха-х-х… Под моим мрачным взглядом призрак замолчал и виновато потупился.
- И в этом не везет, - вздохнул я. - У всех шуты как шуты, у одного меня - кусок идиотизма. Так… "Жить как все" мне не интересно, чего хочу - не знаю, чем заняться - не ведаю… В карты сыграем?
- На что?
- Просто так.
- Разве это азартная игра?
- И впрямь… Что там говорили демоны насчет этой секты… Ну, этих, моих обожателей-почитателей? Тех, которые "поклонники"?
- Поклоняются, - лаконично ответило отражение. Я поднялся и надел плащ.
- Пойду в гости, - сказал я. - А то как-то неудобно: люди стараются, культы создают, поклоняются, а "первопричина" их устремлений и обожания не может выкроить минутку, чтоб забежать и проведать.
- За что боролись, - печально констатировало отражение, - на то и… У меня такое ощущение, что у кого-то сегодня выдался тяжелый день.
- Я только посмотреть, - сказал я.
- Угу, - саркастично хмыкнуло отражение и полезло обратно в зеркало.
- Что - "угу"?! - рассердился я. - Ты хочешь сказать, что я - врун?!
- Нет, что ты, - заверило оно. - Ты самый честный Люцифер из всех, которых я знаю… Гневайся - не гневайся, а с тобой я не пойду. Я до этих дел не любитель. У меня для таких развлечений слишком тонкая психика. Мне забот до мировых проблем нет, голова за весь мир не болит. Наше дело маленькое - отразиться, повториться, покривляться и убраться… Удачной прогулки, хозяин…
***
В подземных катакомбах было темно, сыро и пахло просто отвратительно. Дважды я впотьмах наступал на что-то скользкое, разлагающееся и едко-смердячее, видимо, брошенные для устрашения на дороге остатки каких-то животных. Путь к цели был мне ясен, но столь замысловат, что невольно вспоминалась поговорка: "Здесь сам черт ногу сломит". Но меня неудержимо звал вперед запах. Запах глупости, жестокости и вседозволенности. Источник этого запаха таился в самом конце подземного лабиринта, и я шел вперед, влекомый любопытством и жаждой развлечений. Несколько раз я замечал на стенах жалкие попытки сотворить "охранительные знаки", еще пару раз мне пришлось тенью проскальзывать мимо облаченных в темные одежды стражей - высоких, широкоплечих детин с дебильно-насупленными выражениями лиц, - и наконец огромная, напоминающая пещеру комната распахнула передо мной свои двери… Точнее, двери-то как раз остались плотно закрытыми изнутри, но что такое "закрытые двери" для того, кто хочет войти?
Кольцом из каменных скамей вдоль стен в три яруса, зал напоминал цирковую арену или амфитеатр. В центре зала был установлен широкий чугунный алтарь, напоминающий клетку, с установленным внутри нее подносом для сбора крови. С одной стороны алтаря, на треугольном камне, перевернутом "острием" вниз, крепился перевернутый крест, с другой стороны возвышалось некое подобие трибуны. Арена была окружена четырьмя скоплениями свечей, расставленных группами по тринадцать свечей в каждой. Судя по исходившей от них вони, свечи были изготовлены из жира убитых животных. Маленький, грязный человек с длинными, сальными волосами, возраст и пол которого не мог определить даже я, ходил по кругу, зажигая свечи. Я понял, что успел к самому началу церемонии. Чтоб не мешать участникам ожидаемой тусовки, я скользнул на верхний ярус амфитеатра и, незримый, присел на холодной скамье в предвкушении скорого действия.
Ждать пришлось недолго. Когда последняя свеча была зажжена, прислужник подошел к висевшему на стене медному кругу, взял в руки молоточек и трижды ударил им в импровизированный гонг. Эхо с удовольствием подхватило гулкий звук, смакуя и перекатывая его по углам зала. Двустворчатые двери широко распахнулись, и в коридоре я увидел облаченных в темные одежды людей, держащих в руках смердящие факелы. Вереницей они вошли в зал, и я увидел, что балахоны были не черные, как казалось раньше, а темно-рыжие, сшитые из добротного бархата. Капюшоны скрывали лица сектантов, позволяя утаить от соседей гримасы и выражения их мимики. Я насчитал тридцать три человека. Закрепив факелы в специальных подставках на стенах, они степенно расселись на скамьях. Из маленькой двери, расположенной в противоположной части зала, появился еще один человек в сером балахоне, но без капюшона. Маленький, толстый, кривоногий, он просеменил к трибуне, зажимая под мышкой толстую папку красно-багряного цвета. По манере держать ее и по тому, как привычно устроился он на трибуне, я понял, что сей "подвижник" имеет немалый опыт выступлений перед зрительской аудиторией.
- Братья! - сипло воскликнул он, зачем-то вздымая вверх руки. - Возлюбленные мои братья и тов… кх-м… Мы собрались здесь, дабы… дабы…
Он сбился, забыв приготовленную речь, и, откашлявшись в кулак, заглянул в раскрытую папку.
- …Дабы восславить того, кто является нашим отцом и учителем. Мы восславим его, накажем его врагов, примем в свои ряды новых достойных кандидатов и возрадуемся его величию.
Я снисходительно кивнул, пропуская всю эту галиматью мимо ушей и терпеливо ожидая начала обещанной программы.
Толстяк спустился с трибуны, сбросил балахон и, сияя в свете свечей натертым маслами животом, натянул на голое тело короткий кожаный передник, протянутый прислужником.
- Введите! - крикнул он, и, вторя ему, эхо послушно взвизгнуло в вышине. Два здоровенных бугая втащили в зал тщедушного, плюгавенького человечка в изодранном костюме. Человечек неустанно икал и дрожал всем телом. Сорвав с него остатки одежды, бугаи приковали жертву к алтарю кандалами и быстро удалились.
- Всем вам известно, - плотоядно оскалившись, продолжал голый магистр, - что мы страшно и беспощадно караем врагов нашего ордена. Но еще суровей мы караем отступников, нарушивших и надругавшихся над нашими тайнами, клятвами и обычаями… Вот он! - крикнул магистр, указывая волосатым пальцем на извивающуюся жертву. - Вот он, отступник! Мы пригрели его на своей груди, приняли в число достойнейших, мужественнейших и славных, а этот смрадный червь оказался недостойным носить гордое имя нашего брата. По глупости своей и тщеславию своему встал он на пути нашего братства, изменив и исправив наши славные планы. Мы дали ему необходимое для нашего дела место художественного редактора в одном из крупнейших издательств города в надежде, что он приумножит и взрастит труды наши. Но эта смрадная свинья настолько прониклась тщеславием, что по близорукости своей среди неугодных нам книг умудрилась испохабить и мою книгу, приняв ее за обычную по… Впрочем, это не важно. Я написал десятки выдающихся трудов нашего времени, благотворно влияющих на умы людей, и три самые лучшие из них этот негодяй умудрился отредактировать своей поганой рукой. Неужели правая рука не знала, что делает левая? Нет! За его действиями таился корыстный интерес. Он захотел стать моим соавтором, и в результате книга из мерзопакостной превратилась в гнусную и отвратительную бульварщину. Какая же кара ждет этого славолюбца, спросите вы? Я отвечу: смерть!
Зал взорвался радостным ревом. Я только укоризненно покачал головой, но в действие решил пока не вмешиваться, надеясь на более интересное продолжение.
- Предоставим последнее слово бывшему члену нашего ордена, а ныне - жертве во славу хозяина нашего… Говори, презренный!
- Я… Я это так видел, - пискнул несчастный. - Я так это представлял и хотел выразить это…
- Это правильно, - похвалил магистр. - Таким мы и должны видеть этот мир, но преступление твое уже не смыть раскаянием. Ты поднял руку на своего магистра, испохабив его и без того… М-да… Чтобы жертва была наиболее угодна нашему хозяину, мы проведем вступительную церемонию, со всеми атрибутами жертвоприношения…
Прислужник протянул магистру корзину, из которой тот вытащил длинного и сонного ужа. Прихватив змею за голову, магистр повесил ее на кресте, побрызгал на нее водой из протянутого прислужником ковша и сообщил:
- Змея окрещается во имя Люцифера. Позже мы принесем в жертву и ее. Надеюсь, отец наш примет эту жертву…
- Не могу, - покачал я головой. - Спасибо, но не надо… Зачем мне дохлая змея? Глупость какая… Совместили обряды латиноамериканских индейцев, исмаилитов и культ фаги, добавили немного "партийного духа", отвратительно все разыграли и думаете, что мне понравится? Нет, начало я вам не засчитываю. Продолжим…
- Пока эти две твари ждут уготованной для них участи, пройдем во вторую залу, братья, - предложил магистр, - и начнем наши жертвоприношения с малого, постепенно переходя к большому и приятному. После принесения жертв нас ожидает церемония принятия в наши ряды нового кандидата, банкет и ритуальное слияние в радости греха с прекрасными послушницами нашего храма. На радость нашего господина, и во славу его.
- Хорошо, - согласился я. - Потерплю еще пару минут.
Оставив в покое потерявшую сознание жертву и меланхолично висящую на кресте змею, сектанты встали со своих мест и, один за другим, перешли через маленькую, давно требующую ремонта дверь в соседнюю залу. Эта комната была вдвое меньше предыдущей, но и выглядела она куда более респектабельно. Во-первых, она была лучше освещена - свечи здесь располагались вдоль стен тринадцатью группами по тридцать три свечи в каждой и не так отвратительно смердели. Стены были покрыты зеркальной мозаикой, отражавшей огоньки свечей тысячами бликов. А в четырех углах зала на невысоких постаментах стояли аляповатые, грубо вытесанные из дерева фигуры Асгарота, Бафомета, духа сокровищ Тогласа и духа драгоценных камней Нитика. В центре зала возвышалась огромная трибуна, покрытая красным сукном. Вместо алтаря здесь чадила небольшая, напоминающая "буржуйку", печь. Пока сектанты молились под руководством неутомимого магистра, я подошел к изваянию бедняги Нитика, задумчиво поковырял мраморный постамент и участливо поинтересовался:
- А тебя-то за что?
Статуя страдальчески сморщилась и пожаловалась:
- Вот… Выбрали единогласно… Говорят: раз камни, значит богатство, раз богатство, значит власть, раз власть, значит мы. Будем тебе поклоняться - и баста!.. А ведь камни - это красиво… Я здесь такого понасмотрелся… У-у… Может, поможешь?
- Я здесь как зритель.
- А-а… Ничего интересного. Глупо, бездарно и пошло. Ни фантазии, ни красочного действия… Примитив. То жертвы приносят, то трупам молятся, то водку глушат, то трахаются с кем попало… Одно слово - партийные работники.
- Все, что ли? - уточнил я.
- Нет. Есть писатели, банкиры, депутаты, генералы МВД и КГБ, парочка ученых. А вон тот, мордастый, следователь генпрокуратуры. У меня пьедестал раньше драгоценными камнями был украшен, так он, сволочь, каждый раз себе по камешку отковыривает и домой утаскивает… Помоги, а?
- Посмотрим, - неопределенно отозвался я и вернулся к столпившимся у трибуны сектантам.
Как раз к этому времени вновь одетый в балахон магистр закончил читать очередную пародию на молитву, а длинноволосый прислужник внес в зал огромную клетку, в которой понуpo сидели три тощие, вылинявшие кошки. Предчувствующие скорую гибель животные выгибали спины и яростно шипели, с ненавистью взирая на окружавших их людей.
Магистр открыл заслонку печи и сообщил:
- Для начала мы принесем несколько жертв во имя Молоха, Асгарота, Вельзевула и…
- Стоп-стоп-стоп! - захлопал я в ладони, материализуясь. - Все это делается не так. Сейчас я объясню… А вам, магистр, спасибо. На сегодня хватит…
Присутствующие вздрогнули и уставились на меня, не понимая, кто я и откуда взялся среди них. Первым опомнился самозваный магистр. Налившись краской ярости, он шагнул ко мне и, вытянув вперед руку, ткнул мне в грудь коротенькими, толстыми пальцами.
- Кто ты, дерзнувший явиться в святая святых и нарушать… нарушать…
Он вновь запнулся, видимо, позабыв, что требуется говорить в таких случаях. Но так как на этот раз спасительной папки не было у него под рукой, то он был вынужден замолчать, свирепо вращая глазами и строя мне потешные рожи.
- Нарушить церемонию таинства, - услужливо подсказал я.
- Нарушить церемонию та… Вы что себе позволяете, товарищ?! - привычно рявкнул он.
Я невольно улыбнулся - эта фраза выходила у него без запинки, на едином дыхании.
- Не узнаешь? - поинтересовался я. - Ну, да черт с тобой… Я хочу вам объяснить кое-какие тонкости служения так называемым "силам тьмы". На все, разумеется, у меня времени не хватит, поэтому постараюсь ухватить самую суть…
- Кто ты, мерзавец?! - заорал доведенный до бешенства толстяк.
- Это ты со своим шофером так разговаривай, - обиделся я. - А меня ты должен под хвост целовать только за то, что я вообще с тобой говорю.
- Взять его! - взвизгнул толстяк. - Взять его! Распнем покусившегося на наш культ! Принесем дерзкого в жертву!..
- Меня?! - искренне удивился я. - Меня - в жертву?! Простите, но это обычное хулиганство… Впрочем, с какой-то стороны это интересная мысль. Да, это интересно… Давайте, я согласен.
Я позволил схватить себя и привести в "жертвенный" зал. Беднягу редактора на время переложили на землю, а меня водрузили на его место и сковали руки кандалами.
- Последний раз спрашиваю тебя, глупец: кто ты и как попал сюда? - грозно вопросил толстяк, склоняясь к моему лицу.
- Не дышите на меня, пожалуйста, - попросил я. - У вас изо рта дурно пахнет. Убивать - убивайте, а вот дышать на меня перегаром не надо…
- Нож! - заорал магистр.
Насмерть перепутанный служака притащил ему длинный, обитый бархатом футляр. Раскрыв его, магистр вынул огромный, умело изготовленный кинжал с лезвием, вырезанным из горного хрусталя. На рукояти ножа виднелись три цифры: "666".
- Во имя Лю… - начат магистр.
- Вот только словоблудить не надо, - попросил я. - Вы и так отнимаете у меня время. У меня еще куча дел, нельзя ли побыстрее? - …цифера! - проорал магистр и с силой опустил лезвие ножа мне в грудь.
- Ой! - грустно сказал я.
Магистр вытащил кинжал, склонился, вглядываясь в мое лицо, побледнел и еще раз взмахнул оружием.
- Ой, - повторил я, когда кинжал вторично пронзил меня насквозь. - Если угодно: ой-ей-ей…
В зале воцарилась именно та тишина, которую принято называть "мертвой".
- Разучились, - вздохнул я. - Даже этому разучились. Как красиво раньше убивали богов… А теперь? Тьфу!
Кандалы раскрылись, выпуская из своих объятий мои запястья, и я встал с алтаря. Оцепенение схлынуло с толпы сектантов, и, разразившись воплями ужаса, они бросились к дверям.
Но дверей уже не было. По всему периметру зала тянулась сплошная, без единой щели стена.
Я стряхнул с плаща капли крови, подошел к трибуне и, забравшись на нее, постучал молоточком по дереву: