Обойдя всю "ночлежку", как выразилась буфетная дама (скорее всего, она была из Прибалтики), я спустился в полуподвал, вышел в его наружную часть, перилами отгороженную от тротуара, поднялся по бетонным ступеням… и увидел хухра. Он как будто дремал на перилах, поджидая меня. Не глядя, коснулся ладонью пушистой спины. Из серого облака выбралась лапка и легонько ударила по руке. "Не тронь!" Я обознался. На меня глядели зеленые очи местной красавицы-кошки. "Что с тобой, милый? – спросила она. – Мы разве знакомы!?"
В конце концов, я вернулся в холл. Отель был "трех звездным". Три звездочки в Англии – это прилично. Вот только ступеньки внутренних лестниц взывали к сочувствию. Наверняка, их чинили, и лакировали, но они все равно продолжали ворчать, как старые люди, знававшие лучшие времена. Портье (парень лет тридцати пяти) улыбался. Все портье улыбались. Я рассчитывал использовать их для своей языковой практики, но, они, в разной степени зная русский, сами не прочь были практиковаться на мне.
Автобус для обзорной экскурсии должен был вот-вот подойти. И народ, потихонечку выбирался на воздух.
Поступил приказ: "Выходи!". Оказывается, машина давно ждала за углом. Струйкою зонтиков (дождь продолжался) мы "потекли" к зеленому с черным автобусу. Водитель, открывший салон, был тоже в зеленом, и что он окажется черным, было само собой разумеющимся. Женщины вслух восторгались его живописностью, точно речь шла о вороном скакуне. В Африке, у озера Виктория живут угандийцы (их тридцать пять миллионов). Как пишут путеводители, именно "этот народ выбрал столицу Великобритании для поисков лучшей жизни".
В нашей компании подобрался творческий "люд". Было даже несколько гениев. Самый из них выдающийся, держался в тени, на заднем сидении. Но дух его царил над всеми. Тот, кто хотел быть услышанным, норовил обернуться, рискуя свернуть себе шею.
В группе я был самый старый.
"Все на месте?" – спросила женщина-гид. "Все!" – ответили все. Мы поехали.
Я положил на колени схему города: по военной привычке, не определившись на карте, чувствовал себя неуютно. Вообще говоря, это следует делать, у ветрового стекла. В средине салона, где я сидел, ориентироваться было не просто, но оставался спортивный азарт. А достопримечательности, на которые обращала наше внимание гид, служили ориентирами.
По бульвару "Сады Сассекса" мы проехали с километр на север до пересечения с "Эдьжвар Роуд" (Edgware Road). Второе слово означало, конечно, "дорогу". Но первое – переводить не берусь: смысл его – не в словаре, а в истории. "Дорога", на которую мы повернули, была светленькой улицей с разнотипными пяти и шестиэтажными зданиями. Она тянулась до "Мраморной арки" Гайд Парка, облаком выплывшего из сырой кисеи дождя. Арку, воздвигнутую в честь побед над Наполеоном у входа в королевский дворец, позже перенесли сюда – в знаменитый "ораторский угол" парка, где каждый, способный связать пару слов, может это продемонстрировать.
За "Мраморной аркой" "Эдьжвар Роуд" "перетекла" в "Оксфорд Стрит" (Oxford Sireet), – мы ехали на восток по самой торговой улице Лондона. Справа и слева выстроились дома, похожие на торты светло серого (с жёлтым оттенком) цвета. Несмотря на ненастье, улица казалась веселенькой. Архитекторы объяснили: секрет – в штукатурке. В погожие дни она "аккумулировала" в себе свет, а в пасмурные – излучала. Мы проехали еще полтора километра до "Оксфорд Сэркэс". "Circus" по-английски – кольцо, а, по существу, – перекресток, где сходится несколько улиц. "Оксфорд Сэркэс" под прямым углом пересекали две улицы. Мы повернули вправо на "Риджинт Стрит" (Regent Street) – на "Улицу Регента" (некоторые властители Англии, не имея высшего титула, правили многие годы в качестве регентов при недееспособных особах королевской семьи).
По мере приближения к центру, архитектурно-кондитерский ландшафт становился все более приторным.
Риджнт Стрит плавно поворачивала влево – мы приближались к скандально-известной "Пиккадилли Сэркэс". Тут билось сердце "Вест-Энда" – района, как элегантно выражаются путеводители, "с интенсивной ночной жизнью". В центре площади высилась статуя "ангела христианской любви к ближнему".
Прохожих в тот час и в такую погоду было немного. И все они торопились куда-то, не глядя по сторонам. Я был раздосадован: вот уже – центр Лондона, а мы, уставившись в окна, как в телеэкраны, даже не чувствуем этого.
Немецкий философ (созерцатель и волюнтарист) Артур Шопенгауэр находил, что история – не что иное, как нескончаемый путаный сон. Как только автобус тронулся с места, "сон" обрел музыку, которая то накатывала теплой волной, то отступала. Слышалось вступление к "Хованщине" – "Рассвет над Москвою рекой" Модеста Мусоргского. На восходе алели опрокинутые в сонные воды башни кремля, а во рту – вкус малинового варенья. Когда-то эту чудную музыку давали по радио в шесть утра, как молитву. Она отрывала меня от детского сна и гнала "за тридевять земель" в школу. О, как я ненавидел "Рассвет", связанный с насилием пробуждения! Сейчас эти звуки свидетельствовали: я – все еще "на том берегу", а за окошками – всего лишь заштрихованные дождем "съемочные павильоны" с роскошным, в натуральную величину, макетом Лондона.
Случилось то, чего я боялся. В "Пиккадилли Сэркэс" вливалось множество "улиц-речушек". Сделав сложный маневр, автобус въехал в одну из них и покатил неизвестно куда. А я потерял "нить маршрута". Один поворот следовал за другим, и вот зашумели над нами полупрозрачные кроны. Сквозь них кое-где проглядывали старинные здания. Гид объявила: "Букингемский дворец! Выходим! Стоянка пятнадцать минут. Не опаздывать!"
3.
Шел дождь. Вылезать не хотелось. Однако, – пришлось. Потянулся, хрустя больными суставами (дар уссурийских болот). Поискал глазами пушистика. Сегодня мы виделись у турникетов подземки. Но мне его уже не хватало. Значит, скоро появится. Спеша убедиться, нагнулся и, заглянув под автобус, увидел два блюдца зрачков и свисающий до брусчатки язык. "Привет!" – сказал я. Хухр отозвался: "Пвивет!"
На уличном транспорте он любил ездить снизу, "приклеившись" к раме, или сверху, развалившись на крыше. Я повторил слова гида: "Выходим. Стоянка пятнадцать минут. Не опаздывать". Он "отклеился", вылез, потянулся, хрустя суставами (из любви к лицедейству).
Архитекторы раскрыли зонты и цепочкой потянулись за гидом. Меня окликнули, посоветовали оставить в покое "собаку" и догонять группу. Я (старый ворчун) плелся сзади, проклиная погоду.
Остановились перед чугунной оградой, с позолоченным верхом. Здесь уже было несколько туристических групп. Массивные каменные столбы венчали старинные канделябры на пять фонарей. Я решил, нас сюда привели ради этих чудесных ворот, украшенных золотыми гербами. За оградою мокло неприютное здание в три этажа. Детали, на сером фоне, едва просматривались. Я различил три греческих портика: по бокам два узких (ложных), в центре – широкий – с колоннами. На втором этаже – балюстрада балкона.
Я вспомнил, что видел все это, в иной обстановке – не под дождем, не во сне, а на телеэкране. Гремел оркестр, из ворот выезжали всадники в ослепительных шлемах, уморительно топала стража в медвежьих папахах, а на балкон выходила сама королева и мать-королева и принцы с принцессами – Англия рукоплескала.
На "экране" ливня, над серой громадой дворца торчал увенчанный шариком голый флагшток. Из экономии, в отсутствии монарших особ, отапливалось всего несколько комнат. Остальное поступало в распоряжение властителя "Королевства крыс".
Я стоял у ворот. Над моей головой, сияли золотые венки и начищенные до блеска державные львы с коронами в гривах. Люди глядели на них и кричали: "Monkeys!" "Monkeys!" "Глядите! – крикнул кто-то по-русски. – Здесь обезьяны!" На каждом из львов громоздился пушистый, глазастый и языкастый зверек. Я приблизился и тихо сказал: "Ребята, валите отсюда, пока не проснулся стражник в папахе" – и поплелся к автобусу. Хухры запрыгнули на канделябры, и стало их пять. Затем, – почесали синхронно затылки и туловища с другого конца, хохоча, поскакали за мной по решетке (несметным числом), взвизгнули и, просыпавшись вниз, затерялись в мокрой траве.
Не проехали мы и пяти минут, – опять остановка. "Вестминстерское аббатство!" – объявила гид.
"Вестминстерский район" – один из центральных районов Лондона. На его территории – всё "Вестминстерское": "Вестминстерский мост" через Темзу, "Вестминстерский дворец" (одно из стоящих вдоль берега зданий парламента) со знаменитой башней "Биг-Бен", "Вестминстерское аббатство" – главный собор королевства (алтарной частью почти примыкает к парламенту), наконец, спрятанный между домами на Victoria Street "Вестминстерский собор" (к нему мы вернемся позднее).
Сквозь ливень подходим к "Аббатству" – старинному двух башенному собору (сравнительно не большему даже для Англии). На фасаде – фигурки святых, трехкрестия, часы. Вертикальные линии, стрельчатых окон усиливали устремленность в высь. Первое впечатление – стройность.
И вот уже мы – под сводами храма. В течение девятисот лет происходили здесь коронации, венчания и отпевания членов монаршей семьи, а в обширных и многочисленных нефах, под плитами пола – прах королей и еще многих, кто оставил след в истории нации.
Я не заметил стульев для прихожан. Единственное сидение – королевский трон – в центре собора на возвышении. У северной стены – целый "город" часовен и склепов, связанных между собой "переулками", тропами, и ступенями. Всюду надгробные камни, урны и просто напольные плиты с великими именами – все рядышком под одним сводом и общими небесами. Переходим от склепа к склепу, как из века в век по спирали времени. Вот надгробие Марии Стюард и тут же – гробница Королевы Елизаветы, ее обезглавившей. Вот оболганный и умерщвленный, как загнанный зверь, король Ричард Третий и несбывшаяся любовь его – кроткая Елизавета Йоркская (к ним мы вернемся позднее). Смерть и время объединяют. История великая сцена, а здесь – ее закулисье.
В старину, когда у парламента не было своих здания, он заседал тут – в украшенной витражами "капитульной", то есть соборной, часовне. Теперь здесь стояли покрытые зеркалами столы, чтобы людям не приходилось задирать головы, любуясь лепным и резным потолком изумительной красоты. Я склонился над одним из зеркал. Оттуда за мной наблюдали три пары узеньких глаз. Я заметил три ангельские китайские рожицы. Прыснув, девчушки отпрянули. Я приставил палец к губам "Т-с-с-с-с…" Жест еще больше их рассмешил. Соборное эхо дробило и множило "звон колокольчиков". У нас эту сценку сочли бы кощунственной, – здесь почему-то все улыбались. Живые и мертвые были тут заодно. Мы пришли сюда по ступеням из прошлого. Где-то там, в зазеркалье должна была находиться ступенька в грядущее. Я не успел насладиться видом лепнины, как заметил на люстре висящего хухра и, раздосадованный, стал выпрямляться, а когда, наконец, поднял голову, хухра простыл и след. Однако послышался шум в главном нефе. Спускаясь по лестнице в центральный проход, я снова увидел его: надув щеки и развалившись на троне, хухр чесался под мышками. Люди показывали в его сторону и улыбались. Я погрозил кулаком. Он ответил мне тем же, но сейчас же исчез. Гид, хлопнув в ладоши, скомандовала: "Всё! Всё! Возвращаемся!"
На остывшее место в автобусе возвратился с забавными мыслями. Англия не только страна великих людей, но и знаменитейших приведений. Что если тени всех тут схороненных соберутся однажды вместе, поднатужатся и оторвут собор от земли. То-то будет веселье, когда в кольцах молний и сполохах света под бурную музыку Вагнера, храм воспарит к небесам.
Снаружи возле окна стоял хухр, качал головой, грозил пальчиком. "И не стыдно тебе, старичок?!" – Он читал мои мысли. Надувшись, я отвернулся.
В армии я, можно сказать, занимался фантомами. Это – "моя основная специальность". Я наблюдал на экранах радаров действительность, которую ныне зовут "виртуальной". "Отметка" (след отражения цели), по существу, – тот же призрак. Мистика звучала даже в названии темы диплома: "Теневой метод опознавания в сложной воздушной обстановке". Это было, как теперь говорят, "ноу-хау", и в "Энергетическом институте" я получил высший бал. А потом, мне казалось, об этом забыли. Но лет через десять "метод" использовали на новейших радарах… Автор – товарищ Держава! Это было ужасно давно, в те далекие годы, когда (не поверите) блоки локаторов собирали на радиолампах!
Станция не только была моим делом. В долгих походах она была моим домом. Палаток всегда не хватало. В них было тесно и сыро. Перевернуться на другой бок можно было только всем сразу. Свободную смену размещал я в углах аппаратных машин – за шкафами и агрегатами (дальше от холода, сырости и мошкары), хотя это отнюдь не приветствовалось. Если стояли в резерве, ночью забредало штабное начальство, оставшееся в спальных палатках без раскладушек.
Во второй мировой войне, гитлеровцы даже на фронте, уделяли комфорту внимание. Не любили пальбы по ночам. Считали, что сытый и отдохнувший солдат дерется за десятерых.
У нас считали иначе: "Голодный, не выспавшийся – злее дерется".
4.
Автобус продирался сквозь ливень. Сырую Трафальгарскую площадь сменили улицы Стрэнд (Strand), Флит Стрит (Fleet Street) и другие промокшие городские подробности. Мне не раз еще придется ездить по ним и под ними в тоннелях лондонских снов. В автобусе я продолжал себя чувствовать дома.
На фоне серого неба то появлялась, то исчезала еще одна важная часть декорации – купол "Собора Святого Павла". Его ротонда и "шлем" казались давно где-то рядом, но собственно храм долго прятался между домами. Только подъехав вплотную, мы увидели, что исполин не имеет соборной площади и зажат между зданиями, как какая-нибудь приходская церквушка.
Нас высадили, и мы долго брели вдоль громадины, напоминавшей, военный корабль. В центре, из "корпуса" выпирала мощная "орудийная башня" бокового портика.
В западной части, над величественной колоннадой главного входа, возвышались, как мачты, две колокольные башни. Все это здесь громоздилось с давних времен. В восточной части Европы еще не явился на свет мудрец мудрецов Иммануил Кант, а этот "дредноут" уже тут стоял.
На собор отводилось всего пятнадцать минут. Семь мы уже потеряли, огибая здание. Внутри были встречены эхом и холодом.
Нас подвели к надгробию создателя храма – архитектора Кристофера Рена. На камне – латинская надпись: "Читатель, если ты ищешь его памятник, оглянись вокруг!"
Всё! Времени оставалось лишь на обратный путь.
Кто-то шустрый успел проскользнуть в боковую дверь, к лестнице, ведущей на купол. Я уже был на улице, когда покачнулся и чуть не упал, догадавшись, кто этот ловкач, проскочивший наверх.
Я покачнулся не от головокружения, а от неожиданности, когда хухр "запустил трансляцию", решив показать, что он видит в данный момент.
Собственно во сне, как и многие люди, пока еще я летаю и сам. Для этого я простираю руки вперед. Они делаются легкими, легкими и тянут меня за собой. Я поджимаю ноги и незаметно отрываюсь от почвы. Для полета требуется напряжение мышц. У меня не хватает сил, чтобы взмыть высоко. Но я счастлив и горд, что земля отпускает меня. А, проснувшись, весь день хожу окрыленный. Где-то в каждом хранится инстинкт полета – полустертая информация из бездны веков. Кто-то из дальних предков летал… Возможно, такие же легкие сны снятся ночами и африканским слонам.
Сейчас хухр находился в том месте, откуда, согласно справочникам: "В хорошую погоду открывается потрясающая панорама Лондона". Клочья дождевых облаков проплывали, казалось, перед самым лицом. За ними в тумане, смутно маячили контуры лондонских небоскребов. В другой стороне угадывался берег реки и заречная даль…
"Трансляция" прервалась. Подняв голову, я разглядел "моего приятеля", который носился за балюстрадой у основания купола и верещал во все горло: "Ждещь Крыщи! Гошподи! Они Щикотютщя!"
Особенность диалога с хухром заключалась в том, что как бы мы ни кричали, ни жестикулировали, никто из окружающих этого не замечал. Лишь в исключительных случаях, когда эмоции "перехлестывали через край", люди, начинали проявлять беспокойство.
– Бог с ними, с крысами! – крикнул я. – Живо! Спускайся!
Хухр взвизгнул последний раз и исчез.
Пока автобус тащился по каменным джунглям. Шлем купола превратился в белое облако – предвестника солнца. Дождь, действительно, затихал. В небе появились прогалы. Тучи уже не сливались, а принимали формы гигантских булыжников.
В конце концов, мы забрались в такое "непроходимое место", что двигатель "в страхе" заглох. "Стоянка пять минут, – объявила гид. – Можно выйти и посмотреть на офис компании "Ллойд" – образец "Хай тек." (высокой технологии). Автор – архитектор Роджерс". Мы вышли. Огромный черно-зеленый автобус терялся среди офисов закрывавших небо. На другой стороне неширокой улицы высилось странное сооружение с вывернутыми наружу коммуникациями. Этажи поднимались уступами. Точно щупальца спрута, их обвивали блестящие разветвления вентиляционных труб. Над улицей вверх и вниз бегали скоростные лифты. Во многих столицах такое уже существует. Оставалось ответить, что это – ужасно красиво или просто ужасно? С точки зрения инженерной, наверняка, – любопытно. Но Гений произнес со значением: "Вы-пен-дреж!" – и все стало на место.
– Смотрите! Смотрите – белка! – вскрикнул кто-то из наших.
– Да нет, – обезьяна! – возразили ему.
– Белка, я говорю! Гляди, как скачет по трубам!
– Разве белки такие бывают?!
– В Лондоне все бывает!
Слава богу. Я уже начал тревожиться, не ущекотали ли соборные крысы "приятеля".
Под громы и молнии мы понеслись на восток. Домики по сторонам становились ниже, а небо – шире. Оно со скрежетом раздирало полотна туч, в бешенстве, обрушивая на город гигантские стрелы и водопады.
Район, который мы проезжали, звался "Белой часовней" (White Chapel). Великий кукольник Сергей Образцов, которому здесь довелось побывать, писал: "Район Уайтчапель населен иммигрантами евреями… Их дедушки и бабушки родом из Херсона, Николаева, Киева, Полтавы, Одессы Варшавы, Белостока. От бесправия и ужасов еврейских погромов, от вечного страха перед слугами Михаила Архангела бежали они из России".
Это в районе Уайтчапель орудовал известный убийца по кличке "Джек потрошитель". Под подозрением ходило много знатных особ. В том числе один принц крови. Но расследование ничего не дало.
Под громы и молнии мимо неслись небольшие домики из потемневшего красного кирпича с белой окантовкой – цвет "Старой Доброй Англии".
В последний момент, когда, казалось, вот-вот нас настигнет кара небесная, мы нырнули в "трубу" под Темзой. Английское слово "тьюб" (tube), действительно, передает ощущение скользкой сияющей изнутри "кишки" тоннеля.