Господин Гориллиус - Дар Давид Яковлевич 6 стр.


"На наших глазах сейчас происходит удивительная комедия, которая может превратиться в трагедию. Дикая горилла, попавшая в нашу страну, является орудием в руках тех, кому это выгодно. Дикая горилла проповедует необходимость возвращения к животному образу жизни. Массовый психоз начинает овладевать многими неустойчивыми людьми, запутавшимися в общественных противоречиях. Но рабочий класс и подлинная интеллигенция никогда не согласятся подражать диким зверям, а будут стремиться к расцвету человеческих способностей, культуры и искусства. Мы требуем от правительства, чтобы горилла, которая сейчас находится в тюрьме, была бы немедленно, без суда и следствия (так как нельзя зверя судить по человеческим законам), отправлена в зоологический сад и посажена в клетку. Такова воля всего народа, всего рабочего класса, всех действительно передовых людей нашей страны".

Так или иначе, но все газеты писали о господине Гориллиусе. И в этот день его известность неизмеримо выросла.

В полдень на площадь перед тюрьмой вышла колонна демонстрантов. Впереди шли малютка Ганс и отчаянный Фриц. Они были одеты в коричневые рубашки, как и большинство идущих за ними. Среди демонстрантов в автомобиле ехала Элизабет Пиккеринг, также одетая в коричневое манто, сделанное из обезьяньего меха. Рядом с нею сидело еще несколько высокопоставленных дам и мужчин. Демонстранты были вооружены дубинками, палками и камнями. Над их головами колыхались плакаты и лозунги:

"Один палец гориллы стоит больше, чем все интеллигенты вместе".

"Долой человеческую культуру! Долой условности! Долой мысль! Станем гориллами!"

"Что хочу да что могу - то и делаю!"

"Выпустите нашего Гориллиуса, а не то мы выпустим ваши кишки".

Как только колонна демонстрантов два раза продефилировала мимо тюремных стен, с другой улицы приехал министр фон Мамен. Он робко постучал в камеру Гориллиуса и спросил:

- Разрешите войти?

- Входи, копыто жирафа..

- Здравствуйте, господин Гориллиус! Я должен вам принести извинения за причиненное беспокойство. Вы можете считать себя свободным. Присужденный с вас штраф в сумме двадцати пяти марок изволила уплатить госпожа Хрупп.

Услышав это, горилла оттолкнул фон Мамена и, прихрамывая, вышел из тюрьмы, провожаемый почтительными поклонами тюремщиков.

На площади он увидел толпу. В воздух полетели шапки.

- Да здравствует горилла! - орали коричневые люди. - Да здравствует господин Гориллиус, наш вожак и учитель!

Горилла был доволен. Он подумал: "Надо будет сказать Элизабетке, чтобы она дала телеграмму в Нижнюю Гвинею, пусть пошлют нарочного в долину Горячих Вод и доставят на пароходе в Европу все мое стадо и самого обезьяноподобного".

Между тем его сразу же окружили приближенные. Малютка Ганс, отчаянный Фриц и добродетельная Элизабет пожимали ему руки и обнимали его.

- Надо выступить! - сказал отчаянный Фриц. - Надо сказать речь.

- Ну и говори сам, длинноязыкая ящерица.

- Нет, надо, чтобы вы сами сказали речь, учитель… Видите - все ждут.

- Моя речь - это мои кулаки. Я могу ими расшибить все это стадо и проломить все черепа, а говорят пусть другие.

- Это все друзья ваши, и они хотят слушать ваш драгоценный рев.

Тогда горилла встал во весь рост на сиденье автомобиля и зарычал на всю площадь:

- Эй вы, людишки, чего собрались глазеть на меня, будто я черепаха. Вместо того чтобы болтать языком, шли бы вы развлечься и потрясти кулаками, а то как бы у вас кулаки не отсохли от бездействия. За мной, людишечки, за мной!

И он соскочил с автомобиля и скачками понесся через площадь, объятый жаждой бить, крошить, убивать, рвать…

- Сюда, сюда, - говорил ему малютка Ганс, - здесь живут рабочие моего папаши… Все они мечтают читать и учиться. Поучим-ка их, учитель…

Учителю было совершенно безразлично, кого бить. Сюда - так сюда…

Во главе большой коричневой толпы добежали они до района, который был населен рабочими и трудовой беднотой, и стали крошить окна домов и магазинов. Прохожие попрятались в подворотни, но их вытаскивали и били. Горилла хватал людей за ноги и разбивал им черепа о фонарные столбы.

За одним из углов большая толпа рабочих, вооружившись чем только можно и забаррикадировав улицу ящиками, кроватями, бочками, преградила погромщикам путь.

- Успокойтесь! - кричали из-за баррикад люди. - Придите в себя, безумцы! Посмотрите, на кого вы похожи! Вы действительно потеряли человеческий облик и стали похожи на своего вожака…

- Ууу… - ревели коричневые люди, - мы и есть гориллы. Бей, кроши, режь!..

Но люди оказались не трусами. И, несмотря на всю гориллью ярость, они не дали бы им продвинуться ни на один шаг дальше, если бы не отряд полиции, примчавшийся на автомобилях и мотоциклах из центра города…

- В чем тут дело? - заорал офицер, обращаясь к людям, стоящим за баррикадой. - Кто вам дал право нарушать правила уличного движения и закрывать дорогу для гуляющей публики?

Один из обороняющихся крикнул:

- Мы защищаем свои жизни, свои семьи, свои дома! Посмотрите на их разъяренные морды…

- При чем тут морды? - еще громче закричал офицер, - Они просто веселятся, а мы не допустим, чтобы всякие проходимцы мешали веселиться честным людям.

И с этими словами он отдал приказ стрелять по баррикаде.

На следующий день газеты, принадлежащие господину Хруппу, писали:

"Вчера вечером компания молодежи, во главе с господином Гориллиусом, гуляла по городу, когда на нее напала толпа марксистов и революционеров. Господин Гориллиус проявил себя как подлинный патриот. Памятуя, что лучшая защита - это наступление, он так проучил напавших на него большевиков, что если бы правительство поучилось у него, то был бы давно урегулирован рабочий вопрос и не было бы никаких революционных беспорядков".

Известность Гориллиуса росла буквально по часам. Самые светские дамы стали носить, по примеру Элизабет и госпожи Хрупп, манто из коричневого обезьяньего меха. Появилась модная прическа а-ля-горилль. Она заключалась в том, что волосы начесывались на лоб, чтобы лоб казался как можно меньше.

Самым модным цветом стал коричневый. Дамы носили туфельки, покрытые коричневой шерстью. Они назывались гориллетки. Мужчины стали носить манишки коричневого цвета, которые именовались гориллками.

В ресторанах, барах и пивных играли и напевали новый самый модный фокстрот "Мы гориллы! Мы гориллы!". Он начинался так:

Ах, мы гориллушки, ах, мы животные,
Мы не мудры, но так сильны!
Всегда мы яростны и беззаботные,
А наши самочки так милы!

Оставим книжки мы, сломаем скрипки мы
И будем слушать, как бурчит живот!
Потом мы с улыбками, потом с ужимками
Набьем продуктами свой жадный рот!

Ах, мы гориллушки, ах, мы животные,
Мы не мудры, но так, сильны!
Всегда мы яростны и беззаботные,
А наши самочки так милы!

Между тем Брюнхенский университет издал диссертацию отчаянного Фрица, благодаря которой он получил ученую степень доктора исторических наук. Диссертация эта была не длинной, вернее даже совсем короткой - на одну страничку. В ней отчаянный Фриц сообщал, что в результате длительных научных трудов ему удалось доподлинно установить, что еще задолго до Дарвина Фридрих Великий высказал мысль о родстве человека и обезьяны и призывал вернуться к обезьяньему существованию.

Вслед за этим сообщением было приведено заключение ученой комиссии. Это заключение гласило, что открытие молодого коллеги имеет колоссальное научное и политическое значение. Комиссия видит свидетельство особенно серьезного отношения и глубоко научного подхода молодого ученого к фактам в том обстоятельстве, что диссертант не нашел нужным ничего добавить и как-либо комментировать исторические слова Фридриха Великого, проявив в этом похвальную скромность. В силу всего вышеизложенного комиссия присуждает диссертанту докторскую степень, а также обращается в Академию с просьбой избрать молодого ученого в ряды бессмертных.

Вскоре после этого госпожа Хрупп, согласно желанию своего высокопоставленного супруга, пригласила Гориллиуса посетить их дом. После окончания парадного обеда господин Хрупп пригласил Гориллиуса в свой кабинет и, открыв перед ним ящик с сигарами, сказал:

- Ну, теперь мы с вами поговорим как мужчина с мужчиной. Я с большим вниманием слежу за вашей деятельностью, дорогой господин Гориллиус, и больше того, для вас не секрет, что я вас поддерживаю. В этом вы могли убедиться. Однако, мой дорогой, мне непонятна ваша цель. Собственно говоря, с кем же вы воюете и за что?

Горилла задумался. Цель? Действительно, какова его цель? И с кем же он, действительно, воюет?

- Воюю я, - ответил он наконец, - со всеми людьми.

- С людьми? Но это же наивно. Ведь люди такие разные. Вот я, например, человек. И мой рабочий тоже человек. Так разве же вам все равно кого убивать?

- А я того убиваю, кто меньше похож на гориллу, кто более голотелый, бессильный, кто вызывает мою ярость и мое гориллье презрение.

- Те-те-те, мой милый, да вы еще, как я вижу, совсем глупый. Вы в политэкономии ничегошеньки не разбираетесь. Ну, хорошо, я вас быстренько научу. Скажите мне, мой дорогой, чего вы, собственно, хотите от жизни?

- Опять старая песня, - недовольно ворчал горилла, не любивший разговоров вообще, а тем более на такие абстрактно-философские темы. - Я уже двадцать раз говорил, что я хочу крови, чтоб зубы и когти мои не тупились, чтоб мускулы не обмякли. Затем я хочу…

- Одну секунду, батенька, не торопитесь. Так и запишем: первое - крови. Дальше. Второе?

- Пищи.

- Так, пищи. Третье?

- Самок.

- Пишем: третье самок. Дальше?

- Дальше? Дальше? Ну, вот и все. Больше мне от жизни ничего не надо.

- Прекрасно! - обрадовался господин Хрупп и даже привскочил с кресла, потирая руки. - Прекрасно, очаровательно, превосходно. Я вас берусь в избытке обеспечить кровью, пищей и самками. Хорошо? Больше того, я сделаю вас самым влиятельным лицом на свете. Пожалуйста! Но за это вы должны направить свою ярость против тех, на которых я укажу. Согласны? Еще бы, почему бы вам не согласиться! Не все ли вам равно, кого давить и грызть? Правда? А меня ваша программа вполне, вполне устраивает. Хотя вы и обезьяна, я вам откровенно скажу, что я не откажусь, чтобы на моем заводе работали обезьяны, а не люди. Никаких книг, которые обычно являются рассадником марксизма! Никаких образований, никаких требований! Восторг, ей-богу, восторг! Вот мы с вами и стали друзьями. Ха-ха! Господин Хрупп и господин Гориллиус! Неплохой союз. Это ничего, что вы обезьяна. Раз вы мне поможете приумножить мои прибыли, то вы можете быть хоть чортом, хоть дьяволом, это ваше личное дело. Короче говоря, выставляйте свою кандидатуру в члены правительства. Я ее поддержу, будьте покойны… Я не стану вам объяснять, что такое кандидатура и как ее выставлять. Предоставьте действовать мне и вашим человеческим друзьям. Итак, я вас больше не задерживаю, мой дорогой, у меня, знаете ли, дела…

И он быстро пожал своей пухлой ручкой мохнатую лапу гориллы и бросился к телефонам, отдавая разнообразные распоряжения своим банкам, рудникам, заводам.

Вернувшись домой, Гориллиус встретил очень обеспокоенную Элизабет.

- В чем дело, Элизабетка?

- Дело плохо, мой горилльчик. Я получила радиограмму: твое стадо, а с ним и мой муж завтра прибывают сюда.

- Ну и что же?

- Но он мой муж.

- Ну и в чем же дело?

- Но я должна быть ему верна. Ах, и кто теперь будет выискивать у тебя по вечерам насекомых, и кто будет теперь расчесывать твою коричневую шерстку?

- Ты, - ответил Гориллиус. - Еще не было в моем стаде такого самца, который отбил бы у меня самку. Я раскрошу ему череп и вырву ноги из их основания, если только этот беложивотый пингвин посмеет к тебе хоть прикоснуться.

Однако Элизабет не повеселела.

- Но и ты меня наверно разлюбишь. Ведь приедут твои старые самки.

- Дура! - сурово ответил горилла. - Если бы даже у меня было и сто самок, я никогда не отказался бы от сто первой.

В день приезда горилльего стада все приверженцы Гориллиуса были взволнованы и празднично настроены. К порту направилась большая колонна гориллоподобных, одетых в коричневые рубашки. Впереди колонны в автомобилях ехали господин Гориллиус, Элизабет и многие официальные лица города.

Когда пароход подошел к причалу, сводный государственный оркестр, по взмаху дирижерской палочки, заиграл фокстрот "Мы гориллы! Мы гориллы!". Но Гориллиус подошел к дирижеру и одним взмахом швырнул его в воду. За ним полетели еще несколько скрипачей, трубачей и кларнетистов, вместе со своими инструментами.

- К чорту музыку! - проревел Гориллиус. - Лучше заведемте наш гориллий рев.

И он вскочил на сиденье автомобиля и стал бить себя в грудь и реветь, как, бывало, ревел он в долине Горячих Вод. И гориллы, услышав его рев, ответили ему с палубы парохода могучим, яростным и страшным хором.

Малютка Ганс и отчаянный доктор Фриц тоже хотели реветь по-горилльи, но их голосовые связки были мало к этому приспособлены. Поэтому Ганс визжал голосом, скорее напоминающим поросячий визг, чем рев гориллы, а отчаянный доктор Фриц просто пританцовывал и колотил себя в грудь. А кругом стояла такая какофония, что если бы Авраам Равинский не умер от увечий после своего падения на площадь, то он умер бы сейчас, потому что не смогло бы ухо музыканта вынести такой какофонии.

Доктор Пиккеринг, услышав этот вой, подумал:

- Ну, пусть их повоют в последний раз, по крайней мере я-то уж больше никогда не услышу этого мерзкого рева.

Через одну минуту я опять буду в Европе, среди людей, опять возьму в руки свои книги, услышу музыку, человеческий голос.

Он вышел на палубу и увидел большую толпу встречающих. Он не сомневался, что это встречают его, и слезы умиления и любви к родине выступили на его глазах. Он хотел первым сойти по трапу, но гориллы оттеснили его. Они прошли вперед, и их встречали букетами цветов.

"Уж не горилл ли встречает вся эта толпа людей?" - подумал Пиккеринг и усмехнулся: настолько эта мысль была нелепой. Он последним сошел на родную землю. Он упал на колени и поцеловал асфальт своей родины. Потом поднялся и громко сказал так, чтобы слышали его все:

- Вот и окончились мои ужасные испытания. Люди, как я счастлив быть среди вас! Как счастлив видеть я человеческие лица! Только прожив год среди зверей, среди этих мерзких кровожадных горилл, можно воистину оценить, какое неизмеримое счастье быть человеком. Человек - это звучит так гордо, так…

Но он не сумел досказать свою мысль. Шляпа, которую он держал в руках, покатилась на землю. Он увидел перед собой заросшее рыжей щетиной лицо малютки Ганса и его рубашку цвета горилльей шерсти. Горилльим приемом - ударом кулака в живот - малютка Ганс сбил с ног доктора Пиккеринга.

- Жалкий человечишко, хвост черепахи, желудок лягушки! - рычал малютка Ганс. - Как ты смеешь гордиться тем, что ты жалкий человечек, когда мы гордимся, что стали гориллами!

- О, мой бог! - проговорил доктор Пиккеринг, стоя опять на коленях и закрыв лицо руками.

- Не бейте его, - сказал чей-то женский голос, - не бейте его, он еще не пришел в себя после переезда.

- Это ты, моя дорогая, Элизабет? - узнал ее по голосу Пиккеринг.

- Да, это я, бывшая твоя самочка.

- Что? - переспросил доктор, думая, что он ослышался, и содрогаясь от ужаса..

- Она теперь уж не твоя самка, печень лягушки, а моя самка, - прорычал над ним грубый голос, в котором он узнал голос хромого вожака стада. - Отойди от него, Элизабетка, а не то я проломлю череп и тебе и ему. Ну, открой глаза, старый попугай. Посмотри на меня, Хромого. Посмотри, какое теперь у меня стало стадо. Взгляни…

Доктор открыл глаза и увидел, что Хромой одной рукой прижимает к себе Элизабет, а другой указывает на тысячную толпу людей, одетых в коричневые рубашки.

И ему стало страшно, бедному доктору Пиккерингу.

- Люди! - воскликнул он. - Моя Элизабет! Люди мои! Очнитесь! Очнитесь! Ужели этот непристойный, вонючий, кровожадный зверь стал вашим вождем? Ужели вы хотите променять свое человеческое достоинство на это скотство? Ужели…

Но он опять не договорил. Лохматая хромая нога господина Гориллиуса с силой стукнула его по подбородку. Удар был так силен, что доктор несколько раз перевернулся в воздухе и шлепнулся в густую от бензина, грязи и отбросов портовую воду. И таким свойством обладает эта вода, что даже круги на ней не расходятся, когда падает в нее человеческое тело.

На этом кончается история жизни доктора Пиккеринга и начинается другая история, которая, собственно говоря, и составляет предмет моего описания.

Глава пятая. ПЕРЕВОРОТ

Прошло совсем немного времени после смерти доктора Пиккеринга, и господин Гориллиус стал самой популярной личностью в этой удивительной стране. Тысячи людей были охвачены буквально каким-то психозом преклонения перед гориллами и подражания им. Впрочем, это легко объяснить. У всех еще свежи были в памяти расправы с Робертом Ван Барро, Давидом Дерви, Авраамом Равинским, доктором Пиккерингом и многими другими. Таким образом, каждый, кому была дорога своя шкура, предпочитал не только преклоняться перед обезьяньей шкурой, но и самому переменить свою шкуру на обезьянью. Трудно приходилось тем людям, которые не хотели перенимать обезьяньи нравы. В стране стал царить произвол. Гориллам ничего не стоило изнасиловать проходящую мимо женщину, убить человека только за то, что он человек, разграбить магазин. И, чтобы сохранить свою жизнь, люди вынуждены были приноравливаться к этим горилльим нравам, дабы не быть слабейшими.

Элизабет не слишком огорчилась трагической смертью своего супруга. Новые заботы отвлекали ее от мыслей о нем. Предстояло торжественное открытие созданного ею пансиона для воспитания человеческих юношей в горилльем духе.

Гориллоподобным юношам она предоставила помещение, раньше занятое благородными фокстерьерами, Маленькие благородные фокстерьеры уступили место мальчикам, чья наружность, поведение и склонности были наименее человеческими и наиболее звериными.

Директрисой пансиона была сама Элизабет. Ученым секретарем и старшим воспитателем был приглашен самец из стада Хромого, по прозвищу Шерстобедрый. Это был старый и свирепый самец, который учил мальчиков хорошему горилльему тону: как вспрыгнуть на спину животного или человека, как бить в живот, как прокусывать шею, как ломать конечности. Он учил юношей также ходить на четвереньках, лазать по деревьям, бить себя кулаками в грудь и реветь, как ревут гориллы. Естественно, что ни грамоте, ни другим человеческим наукам мальчиков не обучали.

На торжественное открытие приехал сам господин Гориллиус. Он был все такой же и нисколько не изменился. Слава не вскружила ему головы. Голова его не была обременена заботами и политикой. Думали за него другие. Он лишь оставался вожаком своего неизмеримо выросшего стада. А это дело было для него привычным.

Он приехал в сопровождении своих приближенных: настоящих горилл из нижнегвинейского стада и лже-горилл, вроде малютки Ганса и отчаянного доктора Фрица. Гориллиус выступил, окруженный своими друзьями и телохранителями, перед выстроившимися юношами, которые стояли ровными рядами на четвереньках.

Назад Дальше