Георг Мордель
Сонарол
1
Совершенно секретно.
Государственной важности.
Полковнику Джону Л.Доусону
Лампара, отдел 4А,
Юго-Западная резиндентура.
"Сэр, в дополнение к шифровке о ликвидации Сонарола препровождаю личные записки Миссионера. Считаю необходимым ещё раз подчеркнуть нежелательность подобного рода транспортировок, настаиваю дальнейшем уничтожении документов на месте.
С совершенным почтением, майор Уильям Ф.Уоррен.
P.S. Доставка записок поручена второму лейтенанту Гарри Брауну-младшему, который должным образом ознакомлен с порядком действий на случай непредвиденных обстоятельств".
Гордон поднял тлаза: старик Тичитхатонг невозмутимо сидел возле костра, глиняная трубка курилась сиреневым дымком. Два воина, опершись на длинноствольные ружья, стояли неподвижно над распростёртым телом лейтенанта Гарри Брауна.
– Где ты нашёл его? – спросил Гордон.
– Ревущий коршун свалился в море, ветер вынес на песок того, кому ещё не время предстать перед Извечным.
– Самолёт сбили?
– Люди ма не знают, отчего железные птицы поднимаются в воздух, как я могу сказать тебе, почему они перестают летать?
– Почему ты принёс его ко мне? Разве на том берегу Поющей Реки нет солдат правительства, которому подчиняются ма?
– Этот человек – человек твоего племени. Его дела – дела твоего племени. Возьми этого человека, и пусть ваши дела обходят стороной землю ма.
– Я всего лишь собиратель бабочек, от меня не зависят ни мир, ни война.
Старик словно не слышал.
– Горный медведь питается листвой и мёдом. Но когда охотники разоряют его берлогу, Хозяин лесов пьёт кровь. Скажи им это, Собирающий Бабочек.
"Я не хочу! – должен был закричать Гордон. – Мне не нужен этот американец! Я – англичанин, ты ошибся, я не причастен к этой войне! Я не хочу, чтоб меня впутывали в политику!" – но это не имело ровно никакого значения для ма. Они не приглашали в свою страну ни англичан, ни американцев, и все европейцы были для них одинаково чужими, а значит, связанными круговой порукой. Тичитхатонг сказал всё, и его уста замкнулись. Упрашивать и спорить было бесполезно.
Он встал, поклонился сперва огню, затем хозяину огня, выбил трубку и пошёл к реке. Воины безмолвно последовали за ним. Гордон видел, как они сели в лодку. Сели, будто невесомые: лодка не покачнулась. Старик закутался с головой шерстяным одеялом, молодые взмахнули вёслами, и лодка исчезла за стеной камыша.
"Я не должен был оставаться здесь! – сказал себе Гордон. – Когда янки перенесли войну в Лаос, мне следовало уходить. Правда, я всегда хорошо относился к ма, но это меня уже не спасёт. Я ведь и в самом деле не могу остановить войну".
Он с горечью оглядел окрестные холмы, и дальний лес, и камыши, услышал, как в первозданной тишине медленно плывёт вода, и ему до жути не захотелось возвращаться в переполненные города с орущими газетчиками и телевизорами, в комнаты с кондиционированным воздухом и суетливыми друзьями, вечно занятыми добыванием денег. "Господи, – подумал англичанин, – как скоро война добралась до меня!" Он наклонился к спящему. Подтянул к огню. Ощупал. Кости были целы. Сердце прослушивалось слабо.
"Они напоили его белым маком". Это ещё больше встревожило Гордона. До сих пор европейцы могли спокойно передвигаться по районам ма. Теперь, очевидно, появились причины усыплять непрошенных свидетелей, чтобы они не увидели того, что должно оставаться тайной племени.
Гордон набросил на спящего свою куртку, затем снова взял в руки пакет. Это был чёрный резиновый конверт на "молнии", защищённый взрывным патроном, но от патрона остались только медные клеммы. То ли он оторвался при падении самолёта, то ли его оторвали воины ма… Конверт был снабжён стальной цепочкой с браслетом, который одевался на руку курьера.
"Жаль, что железо не горит", – подумал англичанин, подбрасывая цепочку на ладони. Он поворошил огонь, подкинул сухих веток и стал вытягивать бумагу из конверта.
Лейтенант застонал.
– Как самочувствие? – спросил Гордон.
– Голова кружится, будто катаюсь на карусели.
– Что-нибудь помните?
Лейтенант приподнялся. Тронул запястье.
– Ваш пакет у меня. Я его не читал. Можете сами бросить в огонь.
– Дайте мне выпить, – попросил Браун. – Трясёт.
– Здорово прохватило?
– Вода была очень холодная.
– Я дам вам спирту, – сказал Гордон. – И полезайте в палатку. Подозреваю, что вы заработали воспаление лёгких.
Он помог лейтенанту забраться в палатку и уложил его в спальный мешок.
– Вы доктор? – спросил Браун.
– Доктор зоологии.
– Знобит…
– Долго пробыли в воде?
– Часа три. Мы вылетели из Тха-Калора в пять тридцать, и сразу же над морем он взорвался. Я не мог выбраться, приливы сейчас очень сильные.
– У вас был спасательный пояс?
– Теперь дают надувные лодки. Они помещаются за спиной, вместе с парашютом. Если, конечно, летишь на военном транспорте.
– А потом?
– На берегу упал и заснул. Не знаю, снилось или правда, но меня вроде бы несли по лесу, где было полно вооружённых людей, потом опять уснул. Это вы меня вытащили?
– Спите, – сказал Гордон. – Я здесь охочусь за одним подвидом бабочек, они летают только ночью. Я вас покину на несколько часов.
2
Когда Гордон вернулся, лейтенант не спал. Браун нащупал аккумуляторы, включил свет и немигающими глазами смотрел на полог. Лицо его осунулось, губы запеклись.
– Машина придёт завтра днём, если опять не подведут, – сказал Гордон. – У меня есть акрихин от малярии и кое-что из антисептиков. На воспаление лёгких я не рассчитывал.
– Не важно, – с трудом проговорил Браун. – Где пакет? Вы его сожгли?
– Пакет лежит у вас под головой.
– Я хочу знать, что там. Прочтите эти бумаги.
– Я бы не стал этого делать, – сказал Гордон. – Курьеры существуют для доставки почты, как, скажем, товарные поезда для грузов… Я полагаю, что инструкции остаются в силе, что бы вы ни возили.
– Я хочу знать, за что умираю, – настаивал лейтенант. – Боб Дирри потерял глаза, когда взрывал защитный патрон на пакете, бедняга Миллер заработал из-за своего пакета пулю. Я хочу знать, что в моём. Это, может быть, воля умирающего…
3
"Меня зовут Язевель Рей. Доктор Язевель Рей из миссии святой Лауренсии. Как врач я знаю, насколько хрупка жизнь человека. Жалкий листок бумаги переживает своего создателя: я видел рукописи Свифта и Линкольна. Отсюда я не вернусь – это я понял в первый же день, в первую минуту, как только вышел из самолёта и увидел эту коричневую воду в реке, густую, как венозная кровь; эти деревья с синими листьями и это жёлтое небо с белым солнцем, как лампа в операционной.
В моём положении вести дневник запрещено. Да я и не любил их никогда. Любые дневники и мемуары написаны в расчете на читателя, а перед публикой человек делается таким же непохожим на себя, как фермер перед фотоаппаратом. Я пишу для читателей, но клянусь, меня волнует не Язевель Рей и его грехопадение. Я хочу рассказать о грехопадении нации, не подозревающей, в какой водоворот её толкают.
Дай бог, чтобы я ошибался, и всё это оказалось всего лишь бредом человека, который отравил себя Сонаролом. Аминь.
Я родился в семье священника-католика. Отец не вернулся с Корейской войны. Мать получила вдовью пенсию и вышла замуж за Сэмюеля Нортинга -окружного инспектора здравоохранения. Он бросил службу и открыл собственную практику.
Как сын павшего капеллана я получил стипендию Лиги католической молодёжи и поступил на медицинский. 20-го июня 1962 года мне вручили телеграмму: "Сэмюель арестован, дом могут продать с молотка, Тэсс". – Мать всегда называла себя по имени.
С этой телеграммы начался новый тайм в моей игре за место под солнцем.
4
На вокзале меня встречала Нэнси Нортинг – сестра моего отчима. Мы были мало знакомы, но я запомнил её как компайнейскую девчонку.
– Боже, какой ты большой! – удивилась она. – Может, тебя теперь уже нельзя поцеловать? Твоя бедная Тэсс живёт у нас на ферме, но я бы не сказала, что это ей вредит.
– Расскажи толком, что произошло с Сэмом?
– В машине расскажу.
Мы сели в её "атланту", и Нэнси сходу выжала пятьдесят миль.
– Он давал пациенткам новое средство против детей, а оно оказалось недостаточно законным.
– Слушай, говори по-человечески! – попросил я. – Что ты называешь недостаточно законным?
– Несколько дамочек отправились без пересадки к Аврааму, остальные нарожали уродцев.
– За что ты их ненавидишь? – удивился я.
– Убивать неродившихся детей – это, по-твоему, честно? Существуют священные обязанности, и отрекаться от них – всё равно, что отрекаться от бога: женщины должны рожать, мужчины содержать семью.
Я пожал плечами. За два года в университете я не прослушал ни одной проповеди и, говоря откровенно, нисколько не жалел об этом. Мне не было дела до бога, и я надеялся, что и ему нет дела до меня.
– Ты не слишком торопишься? – спросила Нэнси, сменив тон. – Я забыла предупредить: твоя Тэсс поехала к окружному прокурору, а это на весь день. Если ты не возражаешь, заедем к моему кадру.
Лексика у неё была такая мальчишеская, как н брючки с заклёпками. Мы свернули с номерной дороги, и Нэнси пояснила:
– Он служит на военной базе!
Я всегда думал, что на базах стоят самолёты или крейсеры. А в нашем лесу нет поляны даже для автомобиля. Но, когда страна причастна к целой дюжине объявленных и необъявленных войн, граждане привыкают задавать как можно меньше лишних вопросов.
К тому же мы не заехали за проволоку, а остановились в офицерском городке, на месте прежней фермы хромого Паркера.
– Ну и драчка у них была! – сказала Нэнси. – Чистейший регби. Говорят, Паркер уступил генералу своего рысака, а то бы они купили землю Джексонов.
Мы поднялись на второй этаж кирпичного коттеджа, и Нэнси открыла дверь своим ключом. А хозяин оказался дома. Он поливал кактусы. Парень мне понравился: грудь литров на шесть воздуха, и весил он не меньше 180 фунтов. Великолепный экземпляр вполне здорового мужчины. Френч с погонами капитана висел на спинке стула.
– Знакомьтесь! – сказала Нэнси. – Вот это Доржи, а это Язевель, я тебе о нём рассказывала.
– Язевель – интересное имя! – улыбнулся парень. – А я всего лишь несчастный Мак [Мак – прозвище шотландцев.], а у Маков каждый второй -Доржи! Что будете пить?
– Всё, кроме спиртного.
– Я вам налью банановый йогурт, – сказал он и ещё больше расположил меня к себе. Десятки людей спрашивали меня, что я буду пить, и когда я отвечал "ничего", долго и деланно смеялись. А затем обижались и приставали с уговорами и рюмочками.
Себе Доржи налил мандаринового соку. Нэнси смешала коктейль.
– Что вы теперь будете делать? – спросил Мак. – Стипендии они вас лишат непременно, а это паршивая вещь – учиться без гроша.
– При чём тут моя стипендия? – мне стало тоскливо. – Сэмюель всего лишь отчим, я сын военнослужащего, павшего за Родину.
– Если бы вы поступали в военное училище, это бы вам пригодилось, -сказал Мак. – Там любят молодых людей из семей военнослужащих. А здесь через неделю выборы мэра, и католики не преминут откреститься от вас, чтобы никто не мог их обвинить в связях с семьей афериста. Ваш отчим стал в этом городишке олицетворением зла.
Он меня оглушил.
– Да не сиди ты, как на электрическом стуле! – набросилась на меня Нэнси. – Подумаешь, конец света наступил! Пойдёшь мыть посуду в ночное кабаре или начнёшь петь, у тебя приличный голос. И вообще, я хочу жрать!
Мы спустились вниз и поехали в город – перекусить в аптеке Хейнемана. Нэнси обожала его сосиски. Тут я понял, что они всё-таки лишат меня стипендии – Хейнеман ко мне не подошёл и на моё "здравствуйте" не ответил. А он считался лучшим другом моего отца.
После ленча Нэнси повезла меня на ферму.
5
Тэсс выглядела совсем неплохо для обездоленной супруги. Вот что значит уметь следить за собой. Нет, я за ранние браки, по крайней мере, детям не приходится целыми днями разглядывать морщины и выслушивать жалобы на склероз и общее недомогание. Моя Тэсс стала мамой в 18 лет и поступила молодцом. Мы с нею оставались людьми одного поколения.
– Зачем ему надо было связываться с этим препаратом? – спросил я.
– Мы хотели переехать в Луизвиль, сколько можно гнить в этой дыре?
– Что же он, совсем не знал клиники этих пилюль?
– Это были уколы, – вздохнула Тэсс. – "Тревелли корпорейшн" хорошо платила. Если бы всё удалось, Сэм заработал бы около сорока тысяч.
– Я читал сегодняшний "Христианский обозреватель". Они прямо в бешенстве. У Сэма были нелады с общиной?
– Нет, это всё проклятые выборы.
Она пошла принимать ванну – жара была порядочной, а потом мы смотрели по телевизору, как наши избивали дэвидтаунских "Львов" – бейсбол у нас на юге на высоте!
6
Дом продали, вещи тоже. В конце концов, это было справедливо. Жертвы имели право хотя бы на денежную компенсацию. Делать мне здесь было нечего, тем более, что Тэсс перебиралась в столицу к тётке. Я получил своё уведомление о прекращении стипендии и мог возвращаться в университет. Петь или мыть посуду. И так бы оно и случилось, если бы не Мак. Он заехал ко мне на ферму и сказал:
– Я тут встретил одного человека, он мог бы устроить ваше будущее. Если вы, конечно, решили учиться дальше, а не стать звездой кабаре. В вашей семейке все немного чокнутые.
– Не смешивайте меня с Нортингами! – попросил я. – Из нашей семьи вышли два доктора, один капеллан и шесть церковных старост.
– В таком случае, я вас жду завтра. Мы поедем к тому человеку в гостиницу.
…Джо Хант мыл голову под краном. Он её только что побрил – мыльница со взбитой пеной и тазик с бритвой торчали в раковине.
– Хэлло, мальчики! – крикнул Хант. – Садитесь и наливайте, я сейчас.
Тело его покрывал зеленоватый загар, вывезенный из джунглей. Во всю грудь красовалась татуировка: кондор, разрывающий своё сердце. Краски были необычайно сочные: кровь производила впечатление настоящей раны.
Джо перехватил мой взгляд.
– Маршалловы острова. Я проторчал 15 месяцев в японском лагере для военнопленных. – Он вытерся полотенцем и надел халат. – Вы поручились за этого парня, Мак! Надеюсь, в его семье не было красных?
Ханта очень интересовала моя биография и подробности истории с Сэмом. Мои ответы его удовлетворили.
– Ты нам подходишь, мальчик! – объявил он. – Нам нужны парни, которые умеют действовать, а не хныкать. Посмотрим, что скажет генерал.
– Вы предлагаете мне поступить в армию? – спросил я.
Джо поднял брови и посмотрел на Доржи. Капитан сказал:
– Во всяком случае, речь идёт о государственной службе. Видите ли, Язевель, современная война ведётся чаще невидимым оружием… Вы меня понимаете?
Я кивнул. Это я знал – о невидимых сражениях, хотя не представлял себе, какое отношение могу иметь к ним.
– Послушай, – обратился ко мне Джо. – Тебе нужна лошадь, мы подбираем наездников. Один скачет в белой жокейке, другой в хаки. Какое это имеет значение?
– Это хороший шанс, – сказал Мак. – Они будут оплачивать вашу учёбу, а потом обеспечат работой с выслугой лет.
– Что тут колебаться? – удивился Хант. – Всё равно тебя призовут. Так лучше начать раньше и взять доллары, чем попасть в пехоту и париться в казарме. Я доложу генералу.
Они не дали мне времени усомниться в резонности их доводов, решили за меня, да ещё так, будто делали одолжение. Мне тогда было невдомёк, что это один из приёмов вербовки – доверительная беседа, создающая у человека впечатление, будто ему отступать уже некуда. "Я доложу генералу" звучит, как приговор, не подлежащий обжалованию. И всё же, говори один Хант, я, вероятно, потребовал бы времени на размышление, сказал бы, что должен посоветоваться с Тэсс. Но они убеждали меня вдвоём, а Доржи я мог считать членом семьи – свадьба с Нэнси была назначена на конец августа. Мне в голову не пришло, что инженер-капитан Макговерн служит в том же ведомстве, что и Джо.
Я вышел от них с некоторой даже гордостью в душе: приятно, когда крепкие мужчины говорят тебе, что ты дельный парень… Только врождённая сдержанность не позволяла мне ликовать. Тысячи моих сверстников должны были мыть посуду или разгружать автофургоны, чтобы оплачивать свою учёбу, я мог не думать о деньгах.
В конце августа на моё имя пришёл перевод 300 долларов – и к нему коротенькая приписка: "Желаю удачного семестра. Дядя Джо".
Я отгулял на свадьбе Мака, расплатился в отеле, уложил вещи и вернулся в университет, словно ничего не произошло. Только снова получив перевод, я поморщился при мысли, что существует кто-то, имеющий право считать себя моим хозяином, но он пока что требовал от меня одного: учиться, и это вполне меня устраивало.
Я не привык распоряжаться своей жизнью, да и могла ли Тэсс научить меня этому?
Она была такой же, как я, и замуж пошла за Нортинга, вероятно, затем, чтобы избавиться от необходимости что-либо решать самой.
Я тоже был готов отдать свой руль первому, кто возьмётся управлять моей жизнью, и этим первым оказался Джо.
Теперь я знаю, что был преступно беспечен, и всё, что случилось потом -расплата за мою беспечность.
7
_Два часа ночи. Спать не хочется. Сознание ясное, тело потеряло ощущение массы. Чтобы прижать руку к бумаге, приходится преодолевать сопротивление невесомости. Пульс 82, температура нормальная. Вторые сутки Сонарола._
Джо Хант приехал в Мервиль летом шестьдесят четвёртого. Мы не виделись тринадцать месяцев, но он был всё тот же, словно мы расстались час назад: полон виски и самоуверенности.
Когда я вошёл в номер, Джо помахал сигарой:
– Ну, дело сделано?
– Остаётся ещё год стажировки, – ответил я.
– Мало напотрошил мертвецов в анатомичке, будешь продолжать на живых? – он расхохотался. – Виски? Всё ещё не пьёшь? – он налил себе и разбавил по обыкновению томатным соком. – Когда там (Джо ткнул пальцем куда-то за спину) решали, брать тебя или нет, у нас была на примете ещё одна лошадка-невезучка. Ты обошёл конкурента на два корпуса трезвостью.
– Есть новости? – спросил я, чтобы поскорее отделаться.
– К чёрту новости! – обиделся Джо. – В такую жарынь я езжу шагом. С меня достаточно, что я должен тащиться к тебе, вместо того, чтобы укатить к морю, как снобы в полосатых брюках. Им военная форма также противна, как красавицам стриптиза – ряса священника. Самое большое несчастье нашей страны – мы слишком хорошо живём. Когда жирные собирают вино в общественную бочку, каждый льёт воду, в надежде, что остальные выполнят свой долг. Процветающие нации становятся сборищем лавочников и волосатых нытиков. Пиявки, хорошая порция пиявок – вот что нам нужно!
Он снова налил себе.
– Тебе у нас везёт, мальчик! Хочешь стажировать у Эмериха Линдмана? Эмерих Линдман – это имя говорит тебе что-нибудь?
– Зачем же Линдман, – сказал я. – Меня ждёт Одри Хэпберн или ещё лучше, Джейн Менсфильд на персидском ковре. Чтобы попасть к Линдману, надо иметь деда-сенатора или текущий счёт с пятью нулями.
– Либо работать у нас! – гордо сказал Джо.
Я уставился на него.