А скоро вечер, кстати. Как я домой-то поеду, в темноте, один, безо всего? Хоть бы кастет какой-нибудь… Может, у охраны внизу попросить? Хотя они, конечно, хрен дадут. А если, как тогда, в автобус не пустят? Я губу закусил. Придется машину угонять. Никогда не угонял. Или подожду хозяина и дам по башке…
Тут Игорь Вадимович входит. Документы мои собрал в стопочку. Словно и не видит, как я на него посмотрел. Впрочем, я сразу успокоился. И правда, не мне тут порядки устанавливать… Игорь Вадимович педальку нажал, и стекло вверх поползло. Он стоит, ждет. Смотрит, как медленно оно ползет. Я не удержался:
- Значит, все-таки полное доверие соотечественнику?
А он серьезно так говорит:
- Конечно, полное доверие. Сейчас вы напишете заявление, что желаете вернуться. И заполните анкету, только не упоминайте о том, что вы состоите в браке. Мы нашли для вас выход, только вам надо спешить - консульство на той неделе закрывается…
ГЛАВА ШЕСТАЯ
- … Все с ним ясно, с этим Витькой, - сказала Галина. - А вам? До сих пор ничего не ясно?
- Нет, - ответил Сенечка.
Он встретил поэтессу Галину Опахалову, когда вышел из Дома печати поздним вечером. Она свернула руку калачиком и попросила проводить ее до дому. Сенечка проводил и рассказал, как Витька из редакции исчез. И Кабинетов ничего выяснять не стал, сразу объявление написал о том, что газета нового верстальщика ищет.
- А вот взять, например, Тольку Горшкова, - продолжала Галина. - Он тоже…
- Что - тоже?
Галина посмотрела на Сенечку, как на маленького.
- О таких вещах не говорят, - сказала она. - Но вам, так и быть, расскажу один случай. Собрались мы в клубе, стихи читать, да и просто поболтать. Толька Горшков пришел. А мы, когда он приходил, всегда знали, что он ныть будет. Так и в тот раз - сел он на подоконник, смотрит на улицу и ноет. Все ему не нравится. Город скучный, мы скучные, стихи у нас скучные. Мы ему говорим: "Чего ты ноешь? Смотри, у тебя повести и рассказы печатают, деньги платят!" А он одно твердит: нет, мол, у него в повестях жизни, одно уныние. А он сам как уныние! Надоел он нам - спасу нет. А он как раз про свою персону начал разглагольствовать. И какой он печальный, и одинокий, и перспективы-то у него нет. К счастью, в это время гимн по радио заиграли, мы слушать пошли. А Горшков на подоконнике остался. Гимн кончился, мы приходим - исчез Горшков. Вот в точности, как твой Витька, когда вроде бы и выйти незамеченным не мог. Мы сначала искали, а потом все поняли.
- Да ладно, - сказал Сенечка. - Мало ли кто чего не мог. Это вы, наверное, гимну громко подпевали, а он взял и вышел.
- Может быть, - согласилась Галина. - Только на следующий день или через день - не помню, встретили мы Тольку. Ну, думаем, сейчас опять придется про жизнь его тяжелую слушать. Ничего подобного! Идет себе, подпрыгивает - нам подмигнул, кричит: "Я новую повесть начал! Повесть о счастии!" Упрыгал он, а через неделю повесть закончил. Называется "Солнечная мурава"… Читал?
- Надо будет прочитать, - сказал Сенечка. - Только я все равно ничего не понял. Не вижу связи. Когда я в Америке в колледже учился, там у нас один тип английский язык преподавал. Тот еще тип, волосатый такой, в коже… Так он прямо посреди урока исчезал. Мы, вообще-то, за уроком не очень следили, все свои дела обсуждали - ну, там пойти уделать кого-то, или где с девчонкой побыть…
- О, романтика…
- Да, - кивнул Сенечка. - Так вот тип этот сначала все про Диккенса бормочет, про Толкиена, а потом - бац! - в воздухе растворился. Ну, его никто особенно не ищет, а он сам к вечеру выползает из какой-нибудь щели - рожа синяя, воняет от него, а сам - счастливый!.. Тоже, наверное, повесть о счастье был способен написать.
Галина посмеялась. Они прошли пешком до самого ее дома. Галина призналась, что ей хочется курить, но на улице, конечно, курить нельзя. Сенечка сказал, что у него есть антикурительные таблетки, потому что в Америке он без сигарет тоже долго не мог.
- А почему, - вдруг спросила Галина, - вы сейчас вздрогнули и головой так повели по-странному?
Сенечка помедлил секунду и сказал:
- Мне послышалось, что мотоцикл едет…
- Вы не любите мотоциклы? - удивилась Галина. - Они у нас на каждом шагу встречаются. Молодежи их бесплатно раздают…
Сенечка не ответил.
- Лучше почитайте ваши стихи, - попросил он. - Наверное, они получше, чем у Аллы Небесинской?
Галина усмехнулась:
- Аллочка Небесинская… она не очень-то умна. Ездила во Вьетнам, подзаработать хотела. Читала стихи на улицах. А вьетнамцы-то богатые все, им на Аллочку наплевать. Идут себе мимо, деньги свои в уме считают. Так и вернулась ни с чем. Я за это время многого добилась. Диплом защитила. Теперь у меня еще одни погоны есть, не только поэтессы молодой. Погоны ветеринара. Я тоже уехать могла. Мне предлагали в Корее работу, собак лечить. Но я отказалась. Можно ведь и в России неплохо зарабатывать.
- А у вас много стихов? - спросил Сенечка.
- Да уж побольше, чем у Аллочки Небесинской…
Галина прищурилась и посмотрела вдаль.
- Сейчас… Вот, слушайте, - сказала она. - Стихи, правда, очень личные. Бывает так, что мечтаешь о высоком, но в то же время о чем-то внутреннем. О том, что исходит из самого сердца…
Хочу насладиться я сладким моментом,
Когда я брожу в темноте с президентом.
И слышно, как в парке поет соловей.
И я просыпаюсь в постели своей.
Когда говорят: "Позабудь свои грезы",
Я только вздыхаю, и капают слезы.
Погоны мои недостойны любви,
Но снова надежду мне дарят они.
Зачем мне Вьетнам, и зачем мне Корея,
Когда я родные погоны имею?
Когда-нибудь статус я свой подниму,
И гордо тогда к президенту пойду…
- Да, очень хорошие стихи, - сказал Сенечка. - И что же? Их напечатали?
- Напечатали, конечно! И деньги большие заплатили. Ведь это и есть настоящая поэзия. Патриотизм, а не всякие там самокопания… И вообще, струю надо ловить. Писать про то, как народ президента любит…
Проводив Галину, Сенечка, как обычно, поймал такси и поехал домой. В переходе снова играла та скрипачка. Мелодию играла какую-то известную, только гораздо медленнее, чем надо. Перед девушкой снова лежал скрипичный футляр, в который она собирала деньги. Сенечка замедлил шаги, нашаривая в кармане рубль.
Тут он увидел, что не он один слушает скрипачку. Прямо перед ней стоял человек в странной одежде. Сенечка не сразу понял, что человек этот, сам маленького роста, одет в просторный ватник. Погон на ватнике не было.
Скрипачка встретилась с Сенечкой глазами, и Сенечка улыбнулся ей. Но девушка не ответила на улыбку. Сенечке показалось, что ей даже стало неприятно.
Тем временем приземистый человек в ватнике наклонился чуть ли не до земли и сунулся ближе к скрипачке. Он что-то делал руками, но широкий ватник мешал рассмотреть, что именно. Потом полы ватника закачались, и Сенечка все понял.
- Старобабин! - закричал он и рванулся. Наскочив на нескольких прохожих, которые как раз замерли и стали озираться, он оказался на свободном пространстве и успел увидеть, как приземистый человек в ватнике прячет в карман деньги. Деньги, украденные у скрипачки.
Сенечка прыгнул. Под ноги ему попался скрипичный футляр. Раздался картонный хруст. Сама девушка, казалось, только сейчас очнулась от своей музыки. А могла бы подставить человеку в ватнике подножку. Но скрипачка только сжалась и хлопала глазами.
Человек в ватнике увернулся от Сенечки и быстро-быстро засеменил к выходу. Сенечка по инерции пролетел несколько метров и затормозил, ухватившись за чье-то пальто.
- Держите Старобабина!
Человек в ватнике был уже на самой верхней ступеньке. Огромными прыжками Сенечка настигал его. Перед ним расступались.
Тут Сенечка увидел милиционера. Милиционер был как раз между Сенечкой и Старобабиным.
- Ловите его, товарищ милиционер! - закричал Сенечка. - Это сам Старобабин! Он украл деньги у бедной девушки!
В это время Старобабин выбежал из перехода и исчез из виду. Сенечка собирался последовать за ним. Он пробежал еще несколько шагов и тут понял, что милиционер, судя по всему, не сообразил, кого надо ловить. Сенечка натолкнулся прямо на него, заметив погоны старшего сержанта.
Милиционер, конечно, дружелюбно улыбался. В Обновленной России все милиционеры были дружелюбными. Сенечка припомнил аэропорт, где Старобабин украл у него деньги, и обозлился на вора еще больше. Сейчас он все объяснит сержанту, и Старобабину не уйти.
- Документы, - сказал милиционер.
- Там Старобабин! - выдохнул Сенечка, не слушая.
- Ты что, глухой? Документы, я сказал.
Улыбка у милиционера была уже не очень дружелюбная. Сенечка на секунду даже забыл про Старобабина. Он прищурился, сунул руки в карманы, смерил милиционера взглядом и спросил:
- А вежливость?
Милиционеру не понравилась насмешка.
- Вынь руки из карманов! - крикнул он. И выругался.
Пальцами с грязными ногтями сержант стал копаться в Сенечкином паспорте. Потом Сенечку охлопали по бокам, повернули спиной и снова охлопали. Сняли сумку, заглянули внутрь.
- Вы… кто? - спросил Сенечка.
Милиционер ухмыльнулся. Глазки его сузились.
- Старший сержант Шнурко. Районное отделение милиции. Оружие, наркотики, взрывчатые вещества? Запрещенные газеты, листовки? Изображения полумесяца, шестиконечные звезды?.. Что молчишь? Я спрашиваю, есть при себе или нет?..
Рот у Сенечки открылся.
- Что, у меня?
- Ну не у меня же… С какой целью здесь находишься?
- Я живу здесь, - сказал Сенечка. - То есть я живу там. Вон в том доме…
- Руками-то не махай, - посоветовал сержант Шнурко. - А то оторвет кто-нибудь. Так! Сумку взял. Пошли в участок.
Рот у Сенечки закрылся.
- Какой участок?..
- Ты что, тупой? - спросил сержант Шнурко. - Или шибко умный?
К удивлению Сенечки, они пошли к его дому. "Видимо, участок находится в подвале", - решил Сенечка. Он помнил про подвалы Нью-Йорка, вернее, целые катакомбы, ведущие в заброшенное метро. Там воняло химическими реактивами, а под лестницей орали крысы-мутанты. Полицейские были безмятежны и курили траву. Один из них пытался застегнуть наручники на шее Сенечки, а потом упал, не переставая смеяться. Упавшего запинали насмерть, видимо, перепутав с задержанным. Потом разбудили какую-то итальянку с полуоторванной губой. Она была слепая. Полицейские забыли про Сенечку, и он развязал веревку. После чего выбрался наружу, измазавшись в какой-то слизи. Нью-Йорк был темный и пустой, как замолчавший барабан.
Но участок сержанта Шнурко находился не в подвале, а на втором этаже. Сенечка разглядел надпись на стене: "Бей ментовскую козлятину!" Сержант Шнурко подтолкнул Сенечку, и Сенечка перешагнул порог. Это, судя по всему, была обыкновенная квартира, переделанная для нужд милиции. Сенечка с вопросом оглянулся на сержанта Шнурко. Милиционер запер дверь.
- Простите, в какой год я попал? - мигая, спросил Сенечка. Этот вопрос, казалось, окончательно лишил терпения сержанта Шнурко.
- Что тебе не нравится? - заорал сержант Шнурко. - Быстро к столу. Не двигаться и молчать!
Сенечка послушался. Глазки сержанта Шнурко превратились в спичечные головки и заблестели, как будто их кто-то лизнул.
- Так! Вынул все из карманов.
Сенечка поспешил вынуть.
- Положил на стол.
Сенечка положил.
- А теперь пошел на свое место. И дверь закрыл за собой.
И Сенечка увидел, что угол комнаты огорожен стальной решеткой. За решеткой стоял стул. Сенечка сел на стул. "Сейчас бы "Холстен", - подумал он. - Или "Миллер". Или то и другое. В неограниченном количестве. Тогда бы я что-нибудь понял".
- Иди сюда, - сказал сержант Шнурко две минуты спустя. - Так! Ручку взял. Расписался.
- Я могу хотя бы…
- Расписался! - надавил на голос сержант Шнурко.
Сенечка увидел, что это заполненная форма. "Протокол, - прочитал он. - Такого-то числа… Находясь в таком-то месте… В нетрезвом состоянии… Общественный порядок… Совершил…"
- Не хочешь расписываться, - сказал сержант Шнурко. - Сопротивление сотрудникам органов милиции… Так! Сел на место.
Окно было завешено толстой шторой. Под потолком горела яркая лампочка. Сержант Шнурко выпятил нижнюю губу и играл карандашом.
Где-то включилось радио, и заиграли гимн. За стеной упал стул. Отчетливый женский голос произнес: "Чего ты так вскочил? Никто ведь не видит…" Сержант Шнурко встал и вздернул подбородок. Он даже пытался петь, но получалось тихо и шершаво. Потом он сел. Крякнул, словно не был доволен своим пением. Гимн кончился. Женский голос за стеной сказал: "Мент-то наш, бедолага, снова развлекается. Задержанного привел". "Бу-бу-бу-бу", - ответил мужской голос, и раздался звонкий хохот.
- Подошел сюда, - сказал сержант Шнурко.
Сенечка снова вышел из клетки.
- Сел. Будешь подписывать протокол?
- Мы не в Америке, - сказал Сенечка. - У нас цивилизованное государство. Вы нарушаете все нормы поведения должностного лица.
Сержант Шнурко смотрел непонятно.
- Я корреспондент государственного издания, - продолжал Сенечка. - Завтра же вас уволят из милиции. Достаточно будет одной моей статьи и заявления в прокуратуру.
Сержант Шнурко сжал кулаки и взмахнул ими. Но смотрел не на Сенечку. Сенечка даже оглянулся - нет ли кого за спиной.
- Вот так всегда! - закричал сержант Шнурко. И смахнул со стола все бумаги, после чего ударил кулаком по приемнику. Приемник сорвался со стены и разбился. Сенечка отпрыгнул.
- Все вы одинаковы, - сказал сержант Шнурко и погрозил пальцем. В носу у него набухала сопля. - Правила поведения знаете! Прокуратура! Уволят! А меня, между прочим, давно уволили, - вдруг тихо сказал он и вытер нос. - Президентская программа. Облагораживание милиции. А Старобабин ворует! - снова закричал он. - В тюрьме телевизоры понаставили, компьютеры, домой на выходные отпускают. А я, между прочим, свое дело любил. С преступностью боролся. Не пряником, а кнутом..
- Прекратите немедленно, - сказал Сенечка.
Сержант Шнурко побагровел.
- Вот посмел бы ты мне так сказать в добрые времена! Живо бы тебя к порядку призвали. А теперь… Эх! Милиции не боятся. Мимо идут - даже в землю не смотрят. Вообще замечать перестали. Стражи порядка в официантов превратились. "Чего изволите?", "Позвольте вас попросить!" На лыжах бегают. На коньках. Плавают, как бабы. Тьфу… Ничего! Скоро вся уголовная сволочь-то повылезает, позарится на халяву. Вот тут-то мы и поднимемся. Погоним ее, как встарь. Старая гвардия! А такие, как ты, умненькие, - продолжал он, - снова у нас запоете. А ну, встать!..
И он схватил Сенечку за руку.
Сенечка выпрямился.
Сержант Шнурко схватился за стену и выровнял полет. Он был круглый и тяжелый. Остановился, держась за батарею.
Сенечка отдышался.
- Я жил в Америке, - сказал он. - И даже канадцев французского происхождения не боялся…
Сержант Шнурко набычился и потирал вывихнутый локоть.
- А я-то думал, что проснулся, - со смешком сказал Сенечка. - Ты, сержант, молодец. Даже спасибо тебе за приключение. Я словно в своем детстве оказался. Только мираж-то этот вечный. Никакой старой гвардии. Все, прощай…
- Постой, парень!
Сержант Шнурко сопел и смотрел в пол.
- Ну их всех… - сказал он. - Ты, я вижу, тоже ничего в этой новой жизни не смыслишь… Заходил бы иногда, что ли?..
* * *
…бросил собачий череп. Окно разбилось. Я пошел по улице. Потом подошли двое черных. В белых жилетках и трусах. Жмурились на солнышко. Я тоже давай жмуриться. Солнышко для меня далекое и родное, а они - нет. Говорят:
- Ну что? Как там твоя русская национальная идея?
Мне стало интересно. Они что, газеты читают?
- Впервые слышу.
Один худой и подвижный, а другой - баскетболист. Баскетболист говорит:
- Чем расплачиваться будешь?
Где-то я их видел. И они меня видели. Не помню.
У подвижного ножик. У баскетболиста, как ни странно, мяч. Повторил свой вопрос мокрыми губами. Отвечаю:
- Позволю тебе отсосать у меня. Только недолго…
Все было быстро. Подвижный ткнул баскетболиста ножиком. Глубоко. И совсем не в мяч. А потом боднул светофор. Светофор дрогнул и зажегся. Я говорю:
- Выворачивай карманы.
Подвижный (впрочем, уже не подвижный) сморщил рожицу. Протянул свернутую бумажку.
Я пошел в переулок. По стене ползали сороконожки. Присел на лестницу, на пятой ступеньке. В бумажке трава. Закурил. Прижег сороконожку. Стал считать. Тридцать две секунды. Потом подохла.
Вспомнил, где их видел. Кто-то лез в окно. Я подошел. Они стояли. Говорят:
- Это твоя машина?
Смотрю: старый "Форд". Измазан каким-то дерьмом.
- Моя.
Подарил им этот "Форд".
Они сказали, что снимают кино. Машина нужна им для взрыва. Потом они попросили деньги на съемки. Я сказал, что буду в доле, иначе не дам. Потом они…
В небе между домами полетел самолет. Значит, летают еще. Наверное, китайский. Не боятся летать над городом. Впрочем, ракет здесь уже не осталось. Какие рассыпались, какие продали Ирану… А на истребителях, какие еще исправны были, летчики все на Кубу рванули. Загнали их там по тысяче долларов, работу себе нашли. Я об этом в новостях слышал, Си-Эн-Эн тогда еще не закрыли…
Нет, это другие. Видел еще раньше. В колледже. Того, который на нож напоролся, зовут Мак. Он хвастался, что гей. Выяснилось, врал. Потом ему вкололи полторы дозы прямо на занятиях. И он валялся на куче ободранной штукатурки… А второй, Луи, залезал на чердак и блевал там. Пока его не сбросили. У него еще сестра была, у которой серьги выдрали…
Наверху открылась дверь. Выглянула китаянка. Я ошалел, когда увидел. В таком гнилом доме… Может, все-таки японка? Она говорит:
- Иди сюда.
Нет, китаянка. Я поднялся. Спрятал траву в карман.
- Заходи.
Я зашел. Слышу:
- Сюда только черным ходом можно попасть. Это ничего. Подъезд все равно вонял. Теперь обгорел. Почти не воняет. Пак его заколотил досками. Никто не проломит.
- Это почему? - спрашиваю.
- Он гвозди воткнул и смазал чем-то желтым. Ты туда не суйся.
Она маленькая, темнолицая. Все время грозит кому-то пальцем. Не мне. И кожа на лбу во все стороны ползет.
Хвать меня и тащит.
- Я все выкрасила, - говорит. - Кроме потолка. Но ты на потолок не смотри. Ты смотри в окно. Во всем районе только один канадец. Да и тот однорукий. Хороший район. Здесь мэр жил, пока его не переизбрали.
- А теперь он где живет?
Она уставилась на меня.
- Его же переизбрали, - говорит. - Прямо в этом доме. Давно. Хочешь чаю?
Я спросил:
- А если я не захочу смотреть в окно?
Она забегала.
- Так ты что, не покупатель?
- Нет.
Она остановилась.
- Я же сегодня уезжаю, - сказала. - У меня денег не хватает…
Я достал траву. Опять закурил.
- Двести долларов! - крикнула она. - Покупай!
- Мне очень жаль, - говорю.
Она прищурилась:
- Вежливый… А мне насрать. Сто пятьдесят! Выкладывай.
Замолчала. Дергалась, как кобра. Я говорю: