"Сколько же сможет прожить человек в таких условиях?.. - ошарашенно прикидывал Колодников. - Неделю?.. Две?.. Да, наверное… А дальше лёгкие просто откажутся перегонять влажный зловонный воздух… Господи, и ведь это же надо было всё продумать до мелочи!.." И Алексей вновь принялся в злобном упоении представлять, как невидимая, неумолимая сила будет растерзывать в арке и её окрестностях козлов в милицейской форме - одного за другим… из ночи в ночь…
На выпуклой относительно сухой плеши в середине помещения завозился и забормотал скорчившийся старикан.
- Нет, ты… - втолковывал он кому-то, не открывая глаз. - Ты… так-то что ж?.. Ты по справедливости давай…
- Дед, - в сердцах сказал ему кто-то из переминающихся у стены. - Завязывай, да?.. В луже вон уже лежишь - а всё про справедливость!..
Стоящий рядом натужно сморщился, заскрипел зубами.
- Ур-род!.. Чтобы я ещё раз за ментом пошёл! Он же один был! Один!.. Пнуть его в яйца - и давай Бог ноги!..
Тут камеру наполнили устрашающие удары железа о железо. Снаружи выбивали засов. Кое-кто из лежащих поднял голову. Металлическая дверь приоткрылась, явив тугую милицейскую ряшку, показавшуюся Колодникову особенно омерзительной.
- Выходи по трое!..
- Куда ещё?..
- На дальняк…
- Ты по-человечески скажи… А то мы вашего жаргона не понимаем… - с каким-то даже презрением бросили в ответ, и Алексей, почуяв родственную душу, всмотрелся подслеповато, ища в полунагой увитой паром толпе того, кто сейчас говорил.
- В туалет, - терпеливо перевёл мент.
- Бутылки, бутылки!.. - засуетился оживший старикан. - Воды набрать, а то потом не выпустит…
"Дальняк", вопреки названию, находился рядом - за стеной камеры. Пока узников тройками препровождали туда и обратно, в коридоре маячил плюгавенький милиционеришко в бронежилете и с коротеньким автоматом под мышкой.
- Сколько времени, командир? - спросил кто-то.
"Командир?.. - удивился Алексей. - Почему "командир", а не "начальник"? Странно… В порядке юмора, что ли?.."
Впрочем, как его ни называй, а ответа плюгавенький всё равно не дал. Возможно, заключённым по закону не полагалось знать, который час…
В туалете было прохладно, журчала вода в унитазах, и Алексей с наслаждением вздохнул наконец полной грудью. Воду брали из торчащей крючком ржавой трубы с вентилем.
- Ничего… - злобно осклабясь, утешил Колодников сокамерника в майке и мятых дорогих брюках, с удручённым видом завинчивавшего наполненную пластиковую бутылку из-под "пепси". - Ответят, суки… Как Бог свят: ответят…
* * *
Время, несомненно, шло. Когда после неистового железного грохота в парилку втолкнули очередного задержанного, тот сказал, что снаружи - примерно полпятого. Колодников был неприятно удивлён таким сообщением. Он-то полагал: давно уже утро… Кажется, слова о том, что в заключении каждый год считается за три, следовало понимать буквально.
К счастью, Алексея начал вдруг разбирать некий азарт: да неужели же он не выдержит здесь каких-то паршивых суток? Ах, лечь негде?.. Ничего, переночуешь на корточках!..
И, севши, по выражению классика, орлом, Колодников хищным мстительным оком принялся, насколько позволяло отсутствие очков, подмечать всё новые и новые, ранее ускользнувшие от него подробности, скрупулёзно внося каждую в счёт, который он намеревался мысленно предъявить потом ненавистному племени ментов. Потом - когда их будут находить по двое, по трое утром на асфальте растоптанными в кровавую слякоть, а он, Колодников, проходя мимо, даже головы не повернёт… Как мимо раздавленного насекомого - пройдёт и не оглянется…
А подробностей было много. Если бы Алексей не знал слова "зачуханный", он бы придумал его в эту ночь. Мало того, ему начинала постепенно открываться жестокая мудрость лагерных законов. Изуверство, говорите?.. Нет, господа журналисты, кому-кому, но Алексею Колодникову вы больше лапши на уши не повесите!.. Изуверством было придумать и оборудовать такую вот парилку, причём с одной-единственной целью: заставить людей забыть о том, что они люди!.. А чтобы остаться человеком даже здесь, нужен свой тюремный закон. Нужен страх… Да, я отчаялся! Да, я устал, я хочу спать!.. Но если я опущусь сейчас в эту чёрную жидкую грязь - я "зачухан" на всю жизнь и место моё - у параши… И только так! И никак иначе!..
Изнывая от сострадания, Алексей смотрел, как вновь прибывший осторожно втыкает чудом пронесённую спичку в щель между косяком и стеной (в самой стене щелей не было). Боже мой, он пытался повесить на этот ломкий хрупкий стерженёк свою рубашку. Повесил, отступил на шаг - и тут рубашка оборвалась прямо в жижу. Злобный отчаянный мат владельца прозвучал тихо и сдавленно - чтобы не потревожить спящих. Алексей закрыл глаза.
Ах, как у них всё продумано!.. Конечно, если завтра днём вывалянный в грязи субъект предстанет перед судьёй, у того и сомнения не возникнет в том, что перед ним - опустившийся до последней степени алкаш…
Колодникову ещё хорошо. У него за спиной - Бог! Да если даже и не Бог - всё равно какая-то неведомая, неодолимая сила, при одной только мысли о которой кожа собирается на затылке. И сила эта уже близко, она уже при дверях… И Колодников, что самое главное, знает об её пришествии. А вот этим-то бедолагам каково!..
Раньше они казались Колодникову единым целым - как если бы кто-то смял пластилиновые фигурки в общий ком. Теперь же он видел каждую фигурку в отдельности. Толпа распалась на лица. Особенно понравился Алексею молоденький паренёк, спавший впритирку к стене, где посуше. Из одежды на нём были высокие ботинки и весёленькой расцветки трусы до колен. На правом плече юноши красовалась пышная татуировка в виде эполета, на левом почему-то (если, конечно, Колодникова не подводило зрение) - звезда Давида, а на пузе разевал пасть какой-то клыкастый зверь из породы кошачьих.
Юноша, во-первых, очаровал Алексея своим спокойствием: поднимался, лишь когда его таскали наверх (надо полагать, на допрос). Во-вторых, явно будучи профессионалом, если судить по наколке, повадкам и лексике, он ни разу не попытался навязать свою волю старшим и вообще вёл себя скромно, хотя и с достоинством. Ну и в-третьих, каждый раз, отлучившись, юноша ухитрялся раздобыть по дороге пару-тройку сигарет, одну из которых тут же пускали по кругу - по затяжке на брата.
Звали юношу - Лыга (во всяком случае, так его выкликали менты), но что это было: фамилия или прозвище - Колодников сказать затруднялся.
Из коридора в камеру проникал тихий прерывистый вой. В другое время Алексей предположил бы, что это кричит человек, но сейчас предполагать такое было просто страшно.
Стоящий у двери (пытался надышаться из круглого отверстия в стальном листе) обернулся.
- Бьют, что ли?.. - хмуро спросил он неизвестно кого, и ответа не получил.
"Господи… - потрясённо думал Алексей. - Какой ГУЛаг? Какой, к чёрту, Освенцим? Вот же он, Освенцим-то, под боком! Ну, понятно… Понятно, почему нашим богоискателям мерещится в народе лик Христа… Мы оплёваны, как Христос, избиты, как Христос, распяты… Да, но кто распинает? Кто оплёвывает?.. Да сами себя!.. Господи! Как вовремя всё началось!.. Как вовремя поползло на нас из арки это… это… Возмездие, чёрт возьми! Только так с нами и можно! Только так!.."
Следует заметить, что, угодив впервые в переплёт, Алексей Колодников сильно поумнел. Кстати, так оно обычно и бывает. Тихий прерывистый вой помаленьку умолк, за железной дверью в коридорах подвала установилась гулкая тишина.
- Оу!.. - призывно донеслось откуда-то из коридора. Глас вопиющего из камеры. - Витё-ок!.. Спишь, что ли?..
- Не… - пришло спустя малое время - поглуше и вроде бы с другой стороны. - Чего ты там?..
- Следователю-то чего петь будем, слышь?..
Ответа долго не было. Витёк мыслил. Наконец неуверенно подал голос:
- А не знаем ничего - и все дела…
- Не-э… - сердито отозвался первый, тоже поразмыслив. - Не проканает… Сказку надо… Думай давай…
Алексей, осунувшись, глядел на спящих. Почему-то именно на них, а не на тех, что понуро переминались у стены, так и не найдя, где прилечь.
"Господи… - молился он, напрочь уже забыв свои наивные рассуждения относительно тюремных законов, и готовый стать на колени прямо в чёрную жижу. - Пощади ты их, Господи… Они ведь уже наказаны… Я не знаю, что они там натворили, за что сюда попали… Но Ты же видишь, ты видишь: вот они… Вот они лежат в этой грязи, им не дают пить, им не говорят, который час… Ты слышишь: их где-то бьют!.. Я понимаю, Господи, я всё понимаю… Да, конечно! Кара твоя будет справедлива… Но кто ж тогда спасётся - если по справедливости?.. Ну ты же сам говорил, Господи: "Если отыщется во всём городе хотя бы десяток праведников - пощажу этот город!.." Так неужели же не найдётся?.."
* * *
Силы, однако, шли на убыль. Всё-таки провести сутки то на корточках, то осторожно прислонясь голым плечом к наждачно шершавой лепной стене, да ещё с одёжкой в руках - задача довольно трудная. Вскоре Колодников стал подумывать: а не разгрести ли ему туфлями грязь вон с того местечка и не пожертвовать ли, ну, скажем, рубашкой?.. В смысле - подстелить и хотя бы сесть на задницу…
Он давно уже не ужасался и не молился - лишь вздыхал временами. Судя по всему, его решили продержать здесь полные сутки с момента задержания. ("Очки отобрали?.. - удивился один из товарищей по несчастью, когда Колодников упомянул об этом к слову. - Вообще-то очки отбирать не положено… Чем-то ты их, слышь, достал, ментов-то…")
Тупая усталость съела все остальные чувства, и Алексей, бродя вдоль стены, вяло прикидывал, сколько ему ещё осталось до звонка. Наступление дня ознаменовалось тем, что узников принялись выкликать по фамилиям и партиями увозить к судье. На их место, впрочем, тут же стали прибывать новые лохи, не сообразившие вовремя пнуть мента в яйца - и давай Бог ноги! Алексей, к тому времени сам уже став старожилом камеры, осведомлялся у новичков, который там снаружи час, и даже кое-что разъяснял в смысле юрисдикции.
Потом внезапно забрали и куда-то увезли двоих "лежачих", заподозренных ночным патрулём в употреблении наркотиков, и Колодникову посчастливилось: успел занять место с краешку. Постелил на присохшие к полу обрывки газет куртку, рубашку, свитер - и тут же провалился в сон.
* * *
Сон был нехорош, хотя в связи с внезапностью пробуждения Алексей его, можно сказать, не запомнил. Память сохранила лишь малый фрагмент сновидения: цементные комки, которыми облицованы стены камеры, вдруг начинают обретать смысл, и в них проступают человеческие черты. Стена как бы сложена из тесно пригнанных друг к другу лиц, и Колодников, отчаявшись, доказывает целому и невредимому Сергею Григорьевичу, что нельзя здесь устанавливать компьютеры, потому что смотрят же! Отовсюду смотрят! Со всех четырёх стен… "Да никто на тебя не смотрит!.. - сердится бывший замполит. - Им и смотреть-то нечем!.." Колодников приглядывается и замечает, что у отлитых из цемента лиц плотно закрыты глаза. Это и не лица даже - это страдальчески искажённые посмертные маски…
Вот, собственно, и всё, что запомнилось. А потом пришла полночь - и разбудила.
Пронзительный человеческий крик (или точнее - крики, слившиеся воедино) был настолько страшен, что Колодников тоже закричал - причём раньше, чем проснулся… Каким-то образом он уже знал, что случилось, - он знал, что незримая безжалостная сила, выплеснувшись из ночной арки, дотянулась до их подвала…
Если раньше камера напоминала четвёртый круг Дантова Ада, где более или менее спокойно тонут в зловонной тёплой грязи чем-то там провинившиеся при жизни грешники, то теперь это был, скорее, девятый ров восьмого круга, полный неистовства, злобы и боли. Ров, где вооружённый отточенным мечом бес наотмашь наносит осуждённым на вечные муки душам глубокие ужасные раны.
- Менты… - хрипел сосед, корчась и марая постеленную на газеты одежду кровью, обильно льющейся из-под прижатых к лицу пальцев. - Менты… поганые… Так, да?.. Ну, бейте! Бейте, суки!..
В замкнутом пространстве парилки метались, давя друг друга и причиняя себе всё новые мучения, обезумевшие от внезапной боли люди. Один лишь Лыга, лежащий на лучшем месте у стеночки, сохранял спокойствие. Под ребром у него, чуть выше наколки, изображавшей оскаленного хищника из породы кошачьих, и возле соска виднелись две свежие и глубокие ножевые раны - обе, судя по всему, смертельные.
- Откройте!.. - Кто-то из более или менее уцелевших уже вовсю колотил то кулаками, то пятками в железную дверь. - Откройте, гады!..
В ответ из коридора неслись точно такие же вопли и грохот гулкого металла.
Потом все вдруг опомнились на секунду и слегка притихли, очумело оглядываясь. В углу кто-то утробно выл и катался по полу, мешая кровь с чёрной жижей.
- Что… Что это было?.. - просипел сосед, отнимая руку от рассечённого лба. - Взрыв, что ли?..
Колотившийся в дверь сгоряча саданул её разбитым плечом и, взвыв, ополз у порога.
- От-крой-те!..
- Некому… - выдавил, глядя на него в ужасе, Алексей. - Некому открыть… Ментов… тоже… накрыло…
- Откуда знаешь?.. - прохрипел сосед. Потом вскинулся и уставил на Алексея изумлённый вытаращенный глаз. На месте второго глаза у него было какое-то кроваво-чёрное месиво. - Постой-постой… - задохнувшись, с угрозой выговорил сокамерник. - А ты что это целенький?.. Тебя что ж, не тронули?..
- Ну да, не тронули!.. - плачуще выкрикнул Колодников, спешно хватаясь за скрытое брючиной колено. - Чуть ногу не перебили - встать не могу!..
Скривился, как от боли, и, опасаясь полностью перенести вес на, якобы, повреждённую ступню, с кряхтением поднялся с пола…
Глава 16
На ограждённом проволочной сеткой асфальтовом пустыре позади бывшего здания "ДОСААФ" средь бела дня натаскивали омоновцев на разгон демонстрации. Рослые кряжистые парни в бронежилетах поверх синевато-серой камуфлы, в высоких шнурованных ботинках и в красных беретах, нахлобученных прямо на чёрные наголовники с единой овальной прорезью для глаз, стояли до поры вольно и лишь переминались лениво, отчего длинная неровная шеренга легонько колыхалась. На поджарых задницах нежно позванивали привешенные к ремням наручники.
- Р-ряйсь! - раскатисто и гнусаво скомандовал в мегафон некто невидимый.
Шеренга дрогнула, подобралась, стала попрямее.
- Ат-ставить!.. Р-ряйсь!
Пробиравшийся куда-то задворками интеллигентно-бомжеского вида россиянин средних лет (явно из тех, что ещё не роются в мусорных ящиках, но уже собирают по этажам пустые бутылки) остановился, точно громом пришибленный, и, подумав, подошёл поближе. Зря это он, ей-Богу… Внешность у опустившегося зеваки была такая, что хотелось немедленно забрать его и препроводить. На смуглом от грязи лице слезливо стыли прозрачные, исполненные горечи глаза. Да и одежда заставляла насторожиться. Джинсы и куртка усажены блямбами серой грязи, а местами и пятнами, подозрительно напоминавшими недавно подсохшую кровь.
- Арш!..
Полсотни здоровенных глоток рявкнули так страшно, что бывший интеллигент невольно вздрогнул. Спустя секунду рык повторился, и до зеваки дошло наконец, что головорезам в камуфле положено рявкать при каждом шаге. Не иначе - для устрашения. Что ж, уже страшно…
- Ат-ставить!.. - оглушительно прогнусили в мегафон. - Куда торопитесь? Куда торопитесь? Медленней, все медленней! Дайте им испугаться… Ну-ка, по новой…
Побрякивая наручниками и помахивая дубинками черноголовые безликие чудища вразвалку двинулись обратно. Уже было видно, кто это там ими командует. Толстячок-майор дирижировал построением с помощью свободной от мегафона руки.
- Повторяю задачу… Середина цепи - отсюда досюда - это группа захвата. Нацелена на главарей. Вот на них… - И толстячок ткнул левой рукой туда, где метрах в тридцати спокойно стояли и перекуривали несколько милицейских чинов. - По команде "бегом" фланги охватывают толпу… Группа захвата врезается в центр и берёт зачинщиков… Р-ряйсь!.. Арш!..
Глотки снова исторгли страшный нечеловеческий выдох, от которого, право, на спине начинала елозить шкура.
- Толпа!..
Идущие в цепи вскинули на уровень груди резиновые палки, прочно зажатые в обеих руках. В смуглом от грязи лице бомжа что-то дёрнулось, а губы горестно поджались. Несомненно с толпой он отождествлял именно себя, а не перекуривающих в отдалении ментов.
Стоял солнечный апрельский денёк. Повсюду лезли на свет Божий крохотные некрещёные листики, деревья были нежно зелены и прозрачны. Самая погодка для тренажа.
- Бегом… арш!
Цепь заколебалась, хлынула, смыкаясь вокруг равнодушных к происходящему курильщиков. Замелькали резиновые палки, кроша и рассекая прядки сигаретного дыма, после чего красные береты снова двинулись вразвалочку на исходный рубеж.
Подавленный увиденным зевака повернулся и, горестно ссутулясь, побрёл себе дальше. И правильно. Соображать надо, куда можно близко подходить, куда нельзя… Хотя что им один бомж! Им демонстрацию подавай…
Дворами, избегая выбираться на улицы, он извилисто пронизал два квартала и вышел к неприметной пятиэтажке хрущёвского архитектурного стиля, где уже который раз в сильном сомнении оглядел свой наряд и даже попробовал оттереть наиболее мерзкую грязевую блямбу. Тогда-то и налетел на него (точнее - почти налетел) некий прилично одетый прохожий, стремительным шагом направлявшийся к одному из подъездов пятиэтажки.
Шарахнулся, хотел обойти, потом вдруг всмотрелся - и остолбенел.
- Лёшка?.. Ты откуда такой?..
- Из ментовки… - последовал мрачный ответ.
- Не по-нял!.. Это что, в связи с-с… с тем, о чём мы тогда?..
- Нет, - сердито скосоротившись, бросил тот, кого назвали Лёшкой. - Это совсем в другой связи. Хотя и с этим тоже… А ты тут чего?..
- Так номер же вышел!.. - ликующе вскричал прилично одетый, выдёргивая из наплечной сумки какую-то газетёнку. Был он носат, ушаст и порывист в движениях. - Да ты что, в киоски ещё не заглядывал?.. Нарасхват идёт!..
- Да вот не поставили как-то, знаешь, киоска в камере… - с безобразной ухмылкой отвечал ему странный знакомый. - Авторский экземпляр, что ли? - коротко взглянув на победно поднятую газету, спросил он. - Миле несёшь?..
- Ну да! Обрадовать-то - надо… Нам с ней ещё работать и работать! Читатели с утра оба телефона в редакции оборвали - номер экстрасенса спрашивают… А ты чего мнёшься, не заходишь?..
- Паш, ты слепой, что ли?.. - вспылил тот. - Не усёк ещё, в каком я виде?..