Твердынин очень не хотел погружаться в мемориум на целых восемь лет. Его утешали, что будет хистсжатие, что на самом деле в реале пройдёт недели две, не больше. Но ведь в мемориуме он ощутит полновесные восемь лет! Да ещё какие: с тридцать седьмого по сорок пятый годы. Прямо скажем, времечко не ахти! Антон Иванович со школы помнит: репрессии, архипелаг ГУЛАГ, параноик Сталин, "воронки", вездесущее НКВД… Угораздило же именно ему отправиться в эту кровавую эпоху! Просто на работу пришла разнарядка - послать по одному человеку из каждого отдела в мемориум по бесплатной путёвке. Государственная программа десталинизации, чёрт бы её побрал! Начальник отдела назначил "добровольца", разумеется, Антона Ивановича. Чтобы средненький инженер Твердынин своими глазами посмотрел на ужасы сталинского режима и проникся. Антон Иванович проникся уже за неделю, но разбуды путёвка не предусматривала - придётся торчать в этом аду аж до сорок пятого.
Государство на десталинизацию денег не жалело. Можно было бы ограничиться самой дешёвой меморной экскурсией первого типа - в "режиме бога". Это когда просто наблюдаешь выбранную эпоху, как по трёхмерному телевизору, и прошляки тебя не замечают. Шляешься везде, хоть сквозь стены. Глупый, кстати, термин, перекочевавший из компьютерных игр - что это за бог такой, который только наблюдает, а ничего изменить не может!
Но десталинизация - штука серьёзная, поэтому мемтуристов погружают в мемориум по второму типу - полное присутствие. Выдумывается легенда, загружается псевдопамять, моделируются внешность, документы и одежда, подгоняются жилплощадь и место работы, настраивается судьба - и готов новый гражданин страны Советов. В данном случае - инженер-сталевар горно-обогатительного имени Декрета о мире товарищ Твердынин.
Вначале Антон Иванович страшно нервничал по поводу варки стали на комбинате: предприятие такого типа по определению не должно этим заниматься. И должности такой дурацкой не бывает. Но потом инженер смирился, вспомнив о невысоком уровне образования у современных меминженеров. Он перестал раздражаться, глядя на хвостохранилище, битком набитое отрубленными коровьими хвостами: просто недоучка-меминженер, не знал, что в горном деле хвостами называют отходы от обогащения полезных ископаемых. Каждый раз, проезжая по карьерной дороге, посыпанной подёргивающимися хвостами животных, Антон Иванович вспоминал, что у мемористов это называется буквальницей - когда переносный смысл в мемориуме моделируется как прямой. Поэтому он не удивлялся, встретив на заводе кулачковый механизм с человеческими кулаками, планетарный редуктор с крохотными планетами, вращающимися вокруг звёздочки или шпиндельную бабку, с ворчанием удерживающую заготовки на станке.
От грустных размышлений Антона Ивановича отвлёк сосед по коммуналке, хронически нетрезвый слесарь Пеньков, который забрёл на кухню в поисках огонька. Твердынин неохотно дал ему прикурить, чуть сморщившись от букета разнообразных ароматов, исходящих от пролетария.
- Ты чего морду воротишь, интеллигентик? - с показным недовольством спросил слесарь, обрадованный возможностью привязаться к инженеру.
- Я не ворочу, - мягко возразил Твердынин, стараясь показать уважение к гегемону.
- Воротишь, падла! - ощерился Пеньков, дыхнув на инженера застарелым перегаром. - Брезгуешь потомственным пролетарием, интеллигентик? Зря с тобой товарищ Марфуткина нянькается, с вражиной. Я бы уже давно сообщил куда следует.
- За что? - равнодушно спросил Антон Иванович.
Слесарь глубоко затянулся, выпустил струю дыма в лицо Твердынину и высказался:
- Фамилия у тебя не нашинская, не пролетарская. Из графьёв поди, интеллигентик?
Инженер ещё не привык к псевдопамяти: псевдособытия путались с реальными. Он напрягся, в голове возникли обрывочные картинки из прошлой псевдожизни: реальное училище, гувернёр француз, уроки танцев и хороших манер… Наверное, в псевдопрошлом Твердынин был всё-таки "из графьёв". Инженер обозлился на меминженеров, что ему подобрали такую рискованную псевдобиографию.
- Нет, я тоже пролетарий! - возразил Антон Иванович, стараясь говорить без дрожи в голосе.
Но недоверчивый слесарь расхохотался:
- Как же! Какой ты пролетарий, падла! Через слово "пожалуйста", "простите-мерсите"!.. Ни одного матюга от тебя за всё время не слышал. Не наш ты, вражина! Не примазывайся!
Пеньков рванул на груди фуфайку, обнажив татуированную грудь, и заблажил:
- Я на таких интеллигентиков, как ты, с детства горбатюсь! Пока вы, вражины, по заграницам французили, я на кусок сохлого хлеба не мог заработать! Но ничего!.. Кончилась ваша власть, падлы!..
Твердынин устал от выпадов рассерженного слесаря. Он залил окурок из-под крана, выбросил в мусорное ведро и собрался уйти.
- А говоришь, не из графьёв, падла! - обрадовался Пеньков, заметив манипуляции инженера. - Пролетарий окурок бы растоптал и плюнул сверху, а не в ведро выкинул, как буржуй!
Неизвестно, что бы ответил Антон Иванович надоедливому соседу, но в кухню неожиданно вошла товарищ Марфуткина. За ней следовали два человека в милицейской форме, трое - в кожаных куртках с наганами в руках и один - в гражданском плаще с портфелем.
- Гражданин Твердынин? - обратился к слесарю гражданский.
- Не я! - испугался Пеньков. - Вот он, падла, стоит! У, вражина, допрыгался!..
Он замахнулся на Антона Ивановича. Товарищ Марфуткина подтвердила, указывая маузером на инженера:
- Да, вот этот Твердынин. У которого морда интеллигентная. Я бы за такие антисоветские морды в Соловки отправляла.
Гражданский подошёл к Антону Ивановичу, вынул бумаги из портфеля и торжественно произнёс:
- На вас, гражданин Твердынин, поступил донос от рабочих прокатного цеха. Вы позавчера сказали, что сталь новой варки плохая. Тем самым вы, гражданин, намекнули, что товарищ Сталин плохой…
- Да как же так, товарищ… э-э-э… - заволновался инженер, ощутив, что начинается самое страшное. - Я имел в виду сталь, а не товарища Сталина.
- Следствие разберётся, - веско сказал гражданский. - У нас есть ордер на обыск и постановление на ваш арест. Пройдёмте!
Твердынина увели в комнату и уложили лицом на пол, предварительно надев ручные и ножные кандалы. В комнате энкаведешники перевернули всё вверх дном. Понятые Пеньков и товарищ Марфуткина злорадно похихикивали. Антона Ивановича мучила только одна мысль - скоро его отвезут в управление НКВД и будут бить. А может даже изощрённо пытать. Большевики знают толк в пытках, любой школьник знает. Ощущения в мемориуме полные, то есть несчастный инженер будет чувствовать боль в полной мере. Инженер вспомнил, в одной передаче показывали, как погруженцу в мемориуме прижигали сигаретой руку, а потом в реале у него на этом месте возникало покраснение.
Не найдя ничего подозрительного в комнате, товарищ с портфелем кивнул, и двое в милицейской форме поволокли Твердынина на улицу. У подъезда уже стоял "воронок". Мельком инженер заметил, что у каждого подъезда стояло по такой же чёрной легковушке, у некоторых даже по два: наступало время ночных арестов. Антон Иванович оказался на заднем сидении зажатым между двух милиционеров.
Ехали не очень долго, немного постояли в пробке, образованной "воронками", едущими к городскому управлению НКВД. Когда Твердынина выволокли из машины, он увидел, что небольшая площадь перед управлением полностью забита "воронками". Из машин вытаскивали арестованных - учёных в пенсне, священников, артистов во фраках - и, придавая ускорение пинками, тащили в подъезд управления.
Спотыкающегося на каждом шагу из-за ножных кандалов инженера проволокли на второй этаж, и он оказался в маленьком кабинете. В глаза ему немедленно брызнул яркий свет: невидимый следователь, сидящий за столом, профессионально направил на него абажур настольной лампы. Антона Ивановича грубо усадили на жёсткий стул, привинченный к полу. Он услышал, как за спиной хлопнула дверь, и несчастный инженер оказался один на один со следователем.
Следователь не торопился. Некоторое время он внимательно изучал бумаги на своём столе, не обращая внимания на арестованного. Затем он встал из-за стола и прошёлся по кабинету. Твердынин зажмурился, ожидая удара. Следователь присел на краешек стола - рослый моложавый парень во френче и фуражке с синим околышем, которую он почему-то не догадался снять.
- Гражданин Твердынин Антон Иванович? - деловито спросил следователь.
- Да, - осторожно ответил инженер, всё ещё ожидая удара.
- Как вас можно величать? Граф Твердынин? Или, может, князь? Фамилия у вас контрреволюционная, дворянская. Вот у меня, например, простая, пролетарская - Редькин.
Твердынин промолчал.
- Как же ты докатился до такой жизни, Твердынин? - мягко спросил Редькин. - Соседи утверждают, что песни ты поёшь без энтузиазма, по вечерам в окошко мечтаешь, окурки в раковине гасишь. А тут ещё и про товарища Сталина сказал, что он плохой… Нехорошо!
Инженер упорно молчал.
- Зря отмалчиваешься, Твердынин! - задушевно сказал следователь. - Вместо того чтобы молчать как пень, рассказал бы о своих руководителях.
- Каких руководителях? - пискнул инженер.
- Тех самых!! - вдруг истерично заорал Редькин, хватаясь за кобуру. - Которые втянули тебя в антисоветскую террористическую организацию!! Которые подучили тебя плохо петь, смотреть в окно и ругать товарища Сталина!!
Следователь, оставив в покое кобуру, наклонился к Твердынину и взял его за грудки:
- Давай, интеллигентик, колись! Как называется ваша организация? Кто руководитель? Где ваша штаб-квартира? Из какой страны получаете инструкции и валюту?
- Гражданин начальник… - жалобно начал инженер, вспомнив по сериалам, как нужно обращаться в таких случаях к должностному лицу.
Но Редькин не дал договорить. У следователя вдруг остекленели глаза, и на лице проступила неожиданно белозубая буржуазная улыбка. Он какой-то несолидной рысцой подбежал к столу и открыл верхний ящик.
- Когда я устаю от бесконечных ночных допросов, - сообщил Редькин жизнерадостно, глядя в пустоту и вслепую роясь в ящике, - когда еле волочу ноги после казней, когда у меня кружится голова от воплей пытаемых…
Следователь сделал эффектную паузу и неожиданно выбросил вперёд руку с аляпистой банкой растворимого кофе, выглядевшей в ладони чекиста абсолютно нелепо, как кадило в руках Троцкого.
- …Я завариваю кружку "Арабеллы"! - Улыбка на простоватом лице следователя сияла так, что затмевала свет настольной лампы. - Потому что кофе "Арабелла" приготовлен из отборных кофейных зёрен с плантаций солнечной Бразилии! "Арабелла" - верный соратник в борьбе с классовым врагом!
Твердынин обалдело уставился на Редькина. Потом он понял, в чём дело, и мысленно расхохотался, забыв на секунду о своих страхах. Проклятая реклама пробралась даже в мемориум, нигде спасения нет от двигателя торговли! Интересно бы посмотреть на создателя такого дебильного продакт-плейсмента! Хотя этот случай рядовой. Особо ушлые рекламщики, бывает, вербуют в промоутеры даже весомых исторических личностей. Антон Иванович видел по телевизору как Пётр Первый рекламировал баварское пиво, а Малюта Скуратов - синтетические мётла.
С Редькина тем временем спало рекламное помутнение, и он, придя в себя, снова заорал:
- С такими, как ты, Твердынин, советская власть не церемонится!! Мы таких гнид пачками из пулемёта расстреливаем!! Да я за советскую власть тебя лично придушу!!
Следователь бросился к инженеру. Антон Иванович зажмурился. Редькин попытался схватить Твердынина за горло, но ему помешала банка кофе, всё ещё зажатая в руке. Следователь обалдело посмотрел на банку, успокоился, вернулся к столу и затолкал кофе в верхний ящик.
Неизвестно, долго ли ещё глумился над бедным инженером Редькин, но в кабинет вдруг вошёл голубоглазый светловолосый мужчина, одетый в серый френч.
- Товарищ Игнатьев! - раболепно прошептал следователь, вытягиваясь в строевой стойке.
- Выйди в коридор, Редькин! - приказал Игнатьев. - Я сам потолкую с арестованным. Ну, живее!
Следователь послушно выбежал из кабинета. Светловолосый выглянул в коридор и затем плотно прикрыл дверь.
- Ты русский, Твердынин? - спросил он без предисловий.
- Русский… - промямлил инженер, устав от быстрой смены событий.
- Поверю, хотя ты не очень-то похож. Ну, что ж, я тоже русский. А русские люди должны помогать друг другу, верно? Чтобы нас не раздавили всякие узкоглазые и чернозадые твари.
Это было почище рекламы "Арабеллы"! Если бы Твердынин услышал это от современного реального следователя, он бы не удивился. Но такие заявления в тридцать седьмом звучали странно. Несклада, что ли?
- Под расстрел ты не пойдёшь, я похлопочу, - продолжил Игнатьев. - Но лет десять оттрубить придётся, не обессудь. Не надо, не благодари.
- Что я должен делать? - прошептал Антон Иванович.
Инженер боялся сказать лишнего. Кто его знает, может, это в НКВД такой метод допроса. Согласишься сотрудничать, а на тебя ещё и национализм повесят.
Игнатьев, казалось, прочёл мысли инженера:
- Не бойся, это не "злой следователь - добрый следователь". Я в самом деле помогаю русским. А то что-то распоясались чёрные твари на Руси-матушке. Дышать невозможно.
А не совр ли этот волевой товарищ Игнатьев? От такой мысли инженер беспокойно заёрзал на неудобном стуле. Больно уж по-современному он изъясняется. Жаль, по путёвке не положено иметь совромера. Навёл бы Твердынин этот меморный приборчик на Игнатьева и мигом бы узнал, совр тот или прошляк.
- Делать тебе ничего не надо, - сообщил светловолосый. - Мотай срок спокойно. Но…
Игнатьев наклонился к арестованному. На того пахнуло запахом дорогого одеколона.
- …если расскажешь кому про нашу беседу, пеняй на себя! Слава Руси! Перун с нами!
И вполголоса пробормотал: "Ну и работёнка на Основной Линии! То ли дело за альтерной присматривать! Да и справка у меня…"
Глава 4
Деревню, как и в прошлые разы, брали на рассвете. Отдельный матросский эскадрон имени Габриэля Россетти - проверенная обстрелянная братва. Во главе отряда - отчаянный командир Стёпка Чеботарь, бывший моторист крейсера "Неприкаянный". В своих подчинённых он не сомневался ни на миг, в их идейности и преданности идеям Мировой революции: вместе ходили по Балтике, вместе брали Зимний. Стёпка тогда лично арестовал царя. Эх, весёлое было времечко! Устроила тогда пьяная братва потеху в царском дворце! Придворных вешали в каждой спальне, картины резали, статуи разбивали, а в золотую царскую посуду гадили. Выражали, так сказать, народный гнев. Революция всё-таки, без дебоша никак нельзя!
Казалось бы захватить деревню - штука нехитрая для полусотни опытных, вечно пьяных матросов, просоленных Балтикой. Но в деревне оказался гарнизон из трёх юнкеров, вооружённых пулемётами. Пришлось вызывать подкрепление - дивизию красноармейцев. Ребятишек прислали на подмогу молоденьких, деревенских, только-только оторванных от сохи и, разумеется, насильно загнанных в Красную Армию. Стёпка не стал подставлять под удар своих матросов, тем более что те со вчерашнего вечера были пьяны. Поэтому под пулемёты погнали новобранцев, а у тех из оружия - только вилы да одна винтовка на семерых. Но ничего, завалили контру трупами, положив всю дивизию - обычная тактика Красной Армии. А через горы трупов на юнкеров навалился Стёпка Чеботарь с братвой. Одного юнкера, раненого до бессознательности, удалось захватить живым.
Жителей деревни выгнали из домов на общее собрание. Хмурых крестьян, молодух в цветастых платочках, крестьянок в кокошниках (Стёпка Чеботарь поморщился) с младенцами на руках прогнали по улице, подталкивая штыками, и выстроили возле рекламного щита с изображением блестящего автомобиля и надписью "Последняя модель "Бессервагена" с азотным ускорителем - быстрее тачанки, красивее кожанки, надёжнее маузера!" Селяне недружелюбно глядели на пьяных матросов, многие из которых уже успели раздобыть самогону и основательно нагрузиться. Братва веселилась: Стёпкины подчинённые тыкали штыками мужиков, щипали молодух, пытались вырвать младенцев из рук крестьянок.
Перед строем показался пленённый юнкер в сопровождении двух мертвецки пьяных матросов. Совсем ещё молоденький, стройный и мужественный, со светлой непокрытой головой, нежным юношеским румянцем и пронзительно-синими глазами, он шёл с садистски стянутыми за спиной локтями, гордо подняв голову. Колючая проволока, которой был связан юноша, врезалась ему в руки, из раны на виске текла кровь, но он, казалось, не замечал этого. Взгляд его был открыт и смел, а на широкой груди блестел целый иконостас орденов, из которых ярче остальных сияли четыре солдатских георгиевских креста.
Стёпка, глотнув водки из фляжки, расхлябанной походкой подошёл к пленному и, пользуясь беспомощностью пленного, сильно ударил его в живот. Юнкер на миг согнулся от удара, но тут же выпрямился и облил Чеботаря взглядом, полным холодного презрения.
- Где твой отряд? - спросил Стёпка. - Сколько вас?
Вопрос звучал глупо, Чеботарь в уме послал проклятие идиотам-мемсценаристам, заставляющим говорить всякую чушь по дурацкому сценарию.
- Не скажу, - гордо ответил юноша, тряхнув светлыми волосами.
- Ах, не скажешь, контрик?! - как обычно заорал Стёпка, мысленно вздохнув. - Я найду способ развязать тебе язык!!
Юнкер обвёл глазами пьяную матросскую братию и холодно ответил:
- Могу только сообщить, что я - потомственный князь Артоболевский. И больше вы, хамы, от меня ничего не добьётесь!
Получив ещё один удар, юноша согнулся, но снова не издал ни звука.
- Господи, молоденького-то за что?! - раздался из толпы крестьян бабий голос.
- Не взывай к господу, мать, - ответил ей в толпе степенный бас. - Нет у них, у иродов, в душе бога. Будьте вы прокляты, большевистские нехристи! Стон от ваших злодеяний идёт по всей Святой Руси!
Даже удивительно, как такую пафосную фразу мог высказать прошляк. По приказу Стёпки из толпы вывели обладателя баса - рослого мужика с русой окладистой бородой. Не обращая внимания на разъярённых матросов, крестьянин повернулся к связанному юнкеру и ободряюще посмотрел ему в глаза:
- Знавал я вашего батюшку, Алексей Владимирович. Хороший был барин, крестьян любил, царство ему небесное. По праздникам ведро водки жаловал и каждому пятиалтынный серебром. Сейчас он смотрит на вас с небес и гордится. Убили его большевики-иуды, предатели земли русской.
Мужик перекрестился.
- Спасибо тебе, мил человек, - поклонился крестьянину юнкер Артоболевский, - что вспомнил моего покойного батюшку. На таких, как ты, простых мужиках и держится земля русская. А сейчас у меня другие родители: царь-батюшка и святая Русь-матушка. И пусть сгинут в веках большевики, поднявшие на них свои грязные лапы!
Этого матросы уже не смогли вынести. Без Стёпкиной команды они схватили юнкера и мужика и поволокли их вешать на рекламный щит. В толпе горько заплакали молодухи, завыли бабы, даже суровые мужики украдкой смахивали скупую слезу. Юнкер обвёл взглядом толпу и улыбнулся:
- Не плачьте, люди русские, выше головы! Недолго продержится дьявольская власть нехристей. Лет семьдесят, примерно. И вновь воссияет солнце над истерзанной Русью!
Стёпка Чеботарь, в реале Дима Закоркин, устал работать хистактёром. Конечно, платили больше чем в провинциальном драмтеатре, но зато какая нервная работа!