Глава 37
Я раздаю себя
С леса словно спала пелена. Между мрачных недавно деревьев сверкали яркие цветы. По листьям струился знакомый свет, словно божественный садовник, приставленный к этому потускневшему парадизу, прибежал с опозданием на работу и торопливо включил все лампы. Из реки выпрыгнула летающая рыба, гибкий серебристый кремень, воспламенивший день, как вязанку сухого хвороста.
Дети стояли на коленях у края поляны, их маленькие улыбки, усталые, но довольные, колыхались вместе с маками. Они обессилели от стараний передать мне свою силу, какую-нибудь малую часть их деформированных тел: Дэвид, возможно, – свой стоицизм, Джейми – восторг перед всем сущим, Рейчел – любопытство и сдержанность.
Весь Шеппертон отдыхал, как после непомерных усилий. Горожане не пытались больше бороться с джунглями, они забросили топоры и пилы и сидели теперь на ступеньках своих домов, наблюдая возрождение леса.
Все застыло в ожидании меня. Я взглянул на свою грудь, на быстро заживающую рану. Я ощущал в себе органы, данные мне всеми этими существами. У меня были тысячи сердец и легких, тысячи мозгов и печеней, тысячи гениталий обоего пола, достаточно плодоносных, чтобы заселить новый, ждущий меня мир.
Теперь я не сомневался, что смогу бежать из Шеппертона.
Я пересек автостоянку клиники. На террасе гериатрического отделения сидели старые люди, увечные и сенильные. Трое детей следовали за мной, опустив лица к земле: они знали, что я их скоро покину. Тяжелый лоб Дэвида наморщился, мальчик пытался думать, пытался мужественно определить их будущее. Личико Рейчел совсем осунулось, глаза закрыты, словно чтобы не рисковать, чтобы уж точно ничего не видеть в эти секунды прощания. И только Джейми остался прежним, он пронзал воздух над своей головой воплями и гуканьем, в надежде, что небо пришлет им еще одного авиатора.
Старик на террасе поднял немощную руку, чтобы помахать мне в последний раз. Пожилая женщина, умирающая от лейкемии, улыбнулась с выкаченной на террасу кровати, благодаря меня за цветы в саду, за яркое оперение птиц.
Любовь к этим детям заставила меня вернуться. Встав среди припаркованных машин на колени, я взял руки Джейми в свои. Подождал, пока стихнет суматошное гуканье и он посмотрит мне прямо в глаза. Через наши тесно сомкнутые ладони я влил в его тело силу и проворство ног, полученные мной от умирающего оленя.
Я отпустил его руки. Продолжая глядеть ему в глаза, я скинул с его ног ненужные скрепы. Джейми посмотрел вниз и ахнул, пораженный видом крепких, мускулистых ног. Затем он рассмеялся. Покачнулся, притворяясь, что падает. И наконец умчался в парк, перепрыгивая через клумбы и извещая небо, что отказывается от дальнейших его услуг.
Все это время Рейчел напряженно прислушивалась, обратив глаза на взбудораженную траву и не в силах прочитать ее стремительные коды. Взволнованная и испуганная, она попятилась от меня, выпустив даже плечо Дэвида. Но затем во внезапном приступе храбрости бросилась вперед и охватила мои колени. Она сжимала их изо всех сил, пытаясь вернуть мне силы, перетекшие в Джейми.
Я взял ее голову ладонями и прижал к своим бедрам. Тронул слепые окошки ее глаз. Через кончики пальцев я передал ей зрение ястребов и орлов, точный глазомер кондоров. Ее глазные яблоки метались под закрытыми веками, словно она быстро, задним числом, просматривала все, что не успела увидеть за предыдущую жизнь. Я чувствовал, как цветочными стеблями прорастают из ее мозга нервы и разворачиваются в нежные лепестки сетчатки. Ошеломленная светом, мощно хлынувшим в темные казематы ее черепа, она замотала головой из стороны в сторону и счастливо улыбнулась.
– Блейк… да!
Рейчел оторвалась от меня и широко распахнула глаза на луг, на небо, на листья. Уже спокойнее, она взглянула на меня и на кратчайшее из мгновений увидела своего любовника и своего отца.
Джейми пронырнул между нами и заплясал вокруг Дэвида, который сохранял невозмутимость, смутно радуясь за своих друзей, но не в силах понять, что же такое с ними произошло.
Торопливо – ведь я скоро их покину – Рейчел взяла Дэвида за руки и подтащила ко мне. Я прижал его тяжелую голову к своим чреслам. Я слышал, как колотится его сильное сердце, встревоженное, что его роль может отойти некоему интеллектуальному узурпатору. Сквозь швы черепа я передал Дэвиду крошечные, бритвенно-острые осколки разума, яркие фонарики, чьи лучи осветили темный запыленный чулан его мозга. Его собственный разум мгновенно откликнулся, ожил, нащупывая путь в сменившем тьму полумраке, восстанавливая разорванные цепи. Напоследок я дал ему понимание, здравый смысл древних рыб и мудрых змей.
Его голова завибрировала у моих чресел – гудящий планетарий, всклянь наполненный астрономией снов. Он выпрямился и со спокойным достоинством посмотрел мне в глаза.
– Спасибо, Блейк… А не мог бы я чем-нибудь помочь тебе?
Не получив ответа, он осторожно отошел, смущенный, как мне показалось, радостным, ясно мыслящим незнакомцем, который поселился в его голове.
Едва не падая с ног и хорошо понимая, как дорого обошлись моему мозгу и телу эти усилия, я решил уйти. С минуты на минуту в Шеппертоне должны были появиться первые зеваки, а за ними и полиция, разыскивающая бесследно исчезнувшую "Сессну". Я устало облокотился на красную машину Мириам Сент-Клауд, вспоминая молодую врачиху и все, что она сделала для меня после аварии. Пыль на двери сохранила следы ее пальцев – последнее, головоломно зашифрованное послание.
Дэвид ждал меня, учтиво отойдя за покрытые пылью машины. Мое зрение заметно померкло, и все же я видел, что его ясные голубые глаза скользят по террасе гериатрического отделения.
– Блейк, прежде чем ты нас покинешь… – Он говорил почти как взрослый. – Ты не хотел бы с ними попрощаться?
Следуя за этим серьезным, спокойным мальчиком, я подошел к террасе. Разомлевшие на солнце старики махали мне со своих кроватей и инвалидных кресел. Глядя на этих жалких, ветхих существ, сидящих здесь в ожидании смерти, я с трудом сдерживал желание повернуться и убежать, улететь, поскорее и как можно дальше. Если я отдам им силу, дарованную мне животными и растениями, мне никогда уже не вырваться из Шеппертона.
Снова оказаться здесь взаперти? От этой мысли меня бросило в дрожь.
Дэвид ободряюще улыбался. Он понимал мое отчаяние, мою злость на этих стариков и предоставлял мне решать самому, помогу я им или нет.
– И еще раз спасибо, Блейк.
Я поднялся на террасу. Одного за другим обходил я дряхлых пациентов, брал их за иссохшие, изможденные руки. Больной лейкемией женщине, пепельно-бледной, жалко улыбающейся груде ветоши, я отдал свою кровь, дар оленей и вязов. Я держал ее крошечные, холодные ладони и переливал ей кровь по шлангам, бугрившимся в моих запястьях. К полному восторгу Дэвида, женщина ожила прямо у нас на глазах. Теплые пальцы благодарно сжали мой локоть.
– Я попрошу сестру принести вашу косметичку, миссис Сандерс.
Дэвид со счастливым смехом разделил нас и позвал меня к следующему пациенту. Этому старику, страдавшему старческим слабоумием, я отдал вторую часть своего мозга, полученную мной от ястребов и орлов. Его безвольно болтавшаяся голова поднялась, в тусклых глазах вспыхнул огонек, как у сонного шахматиста, который увидел вдруг блестящий ход.
– Еще несколько человек, Блейк.
С помощью Дэвида, поддерживавшего меня под локоть, я шел вдоль ряда инвалидных кресел. Немощные и артритики, диабетик и шизофреничка – все они получали от меня разум и здоровье. Люди в больничных халатах – я видел вместо них какие-то смутные пятна – поднимались со своих кроватей и кресел и рвались ко мне. Слабоумный старик снова постиг логику пространства-времени и от избытка чувств молотил меня по плечу. Шизофреничная старуха нежным голосом выводила какую-то странную, давно уже всеми забытую песню. Сморщенное, как печеное яблоко, лицо разгладилось и приобрело девичий румянец, я словно превратил ее в ее собственную внучку.
Заботливо поддерживаемый и направляемый Дэвидом, я возвращал этим убогим, беспомощным людям зрение и слух, рассудок и здоровье, разбирая по частям свои тело и разум, раздавая их всем, кто ни вцепится в мои руки.
Последнему, мужчине с раком рта, я подарил свой язык.
– Блейк, твоя доброта и щедрость…
Дэвид был здесь, рядом, держал меня за правый локоть, однако голос его словно доносился издалека, от особняка Сент-Клаудов или даже с того берега Темзы. Ответить ему я не мог.
Я раздал себя подчистую, радостно и без сожалений.
Глава 38
Пора лететь
В полном одиночестве, слепой и почти глухой, без языка во рту, я ковылял по кипящим жизнью улицам, опираясь на костыль одного из исцеленных мной стариков. Я знал, что вокруг меня шеппертонцы и что они наконец-то счастливы. Я был рад, что раздал им себя, расточил богатства, дарованные мне птицами и змеями, полевками и мельчайшими обитателями почвы, дарованные так же, как вселенная дважды даровала мне жизнь. Я все-таки бежал из Шеппертона, растворив себя в их телах, в застенчивом румянце на щеках старой женщины, в острых, ироничных глазах слабоумного старика.
Я постукивал перед собой костылем, соображая, что нахожусь рядом с супермаркетом. Среди окружавших меня людей не было чужаков. Я знал их всех, знал их слабости и достоинства, запах их пота, родинки на их спинах, кариес на их зубах. Я был их матерью и отцом, все они прошли через меня, плоть от моей воздушной плоти.
Я подошел к автозаправке и немного отдохнул среди насосов. Мою кожу омывали ароматы буйного тропического цветения. Я слышал приближающиеся шаги, отчетливые точки на бетонном покрытии. Ощупывая костылем дорогу, я перешел на другую сторону улицы, к торговому моллу. Шаги следовали за мной, мимо алтарей в мою честь, возведенных когда-то перед магазином бытовой техники, мимо площадки с выставленными на продажу подержанными автомобилями, к пустырю, отделяющему город от шоссе.
Я остановился, прислушиваясь к ровному дыханию многих людей. Кто это – группа фанатиков, собирающаяся забить меня до смерти камнями? Я был готов радостно отдать им то немногое, что у меня осталось, – хилые руки и ноги, сморщенные легкие, бессильные чресла. Забрав все это, они оставят в придорожной пыли вязанку слепых, бесчувственных костей.
Я почувствовал на плече осторожную руку. Моей шеи коснулось чье-то теплое дыхание. Пальцы бегали по моим запястьям в поисках пульса, другие трогали мое лицо, ласкали покрытую синяками грудь, гладили мои незрячие глаза. Сгрудившиеся вокруг меня люди массировали мне руки и ноги, чья-то рука приподняла мою мошонку. К моим губам приникли нежные женские губы. Я уже боялся погибнуть под их натиском – увечный ребенок, задушенный чрезмерно пылкой родительской любовью. Приливной волной ринулась в мои вены и артерии свежая кровь. Легкие наполнились воздухом. Мои чресла ожили заботой массировавшего их юноши. Его семя перезарядило мои железы.
– Блейк!.. Открой глаза!
Я увидел радостные, улыбающиеся лица отца Уингейта и миссис Сент-Клауд. Как и все вокруг, они были в авиационных костюмах, члены викторианского общества энтузиастов воздухоплавания. Священник снял свою панаму, с размаху запустил ее в небо, а затем прижал меня к груди.
– Блейк, ты добился своего!..
Его лицо успокоилось и разгладилось, зажглось тем же светом, какой сиял сквозь рентгеновские снимки моего черепа. Свежий, с иголочки, выпускник семинарии, беззаботно веселящийся за бутылкой церковного кагора.
Миссис Сент-Клауд взяла меня руками за щеки и поцеловала в лоб. И улыбнулась той же, что у Мириам, улыбкой. Ее лицо тоже посвежело и разгладилось, пшеничные волосы свободно спадали на плечи.
– Блейк, пора лететь. Мы все готовы.
Мутноватыми еще глазами я увидел, что вокруг меня собрались сотни людей. Они были здесь все – персонажи счастливого сна, провиденные сквозь этот крупитчатый свет. И они выглядели младше, детьми из их давнего прошлого. Здесь были торговец мебелью и кассирши из супермаркета, счетоводы и секретарши, отставной военный и банкирша, смастерившие мне птичий костюм, старики и калеки, отбросившие свои костыли и инвалидные кресла. Не хватало только детей и Мириам. Где-то там, далеко, Джейми и Рейчел гонялись по парку за птицами и бабочками. Даже Дэвид уходил прочь. По дороге к реке он остановился у военного мемориала, оглянулся, нашел меня глазами и улыбнулся своей мудрой улыбкой.
Мои глаза окончательно прояснились, я чувствовал на себе руки Шеппертона. Каждый из горожан передавал мне что-нибудь от себя, прикалывал к моему сердцу какой-нибудь знак своей души, словно это была свадьба, а я – жених.
– Блейк! Давай! Пора лететь!
– Смотри, Блейк! – воскликнул отец Уингейт, вскинув свое сильное, красивое лицо к солнцу.
Самые нетерпеливые уже поднялись в воздух – банкирша и отставной военный. Они звали меня к себе, тянулись ко мне руками. Один за другим землю покинули и все остальные. Они кружили вокруг меня в теплом, солнечном воздухе, их ноги взбивали огромное облако пыли. Глядя вверх на этих счастливых людей, я видел их любовь ко мне и их озабоченность. Отец Уингейт проплыл совсем рядом, обнимая миссис Сент-Клауд за талию; его колени чуть коснулись моего плеча.
– Пора, Блейк!
Они летали в десяти футах над моей головой, держась за руки и отрывав меня от земли всеми силами своих мыслей. В конце концов я почувствовал, как воздух холодит истертые ступни моих ног, отбросил костыль и взмыл в небо, влекомый их любовью.
Глава 39
Уход
целившись широко раскинутыми руками, мы плыли в небе – огромная воздушная семья. Оставшийся внизу город вновь расцвел сверкающим тропическим лесом, теплый ветер доносил сотни пьянящих ароматов, мы купались в благоуханном облаке. Счастливые совместностью, мы замкнули нашу цепь вокруг Шеппертона, радушное солнце озаряло нам лица.
Навсегда покидая этот город, мы решили воздать ему благодарность. Ошуюю меня и одесную были отец Уингейт и миссис Сент-Клауд – восторженная юная пара, наслаждающаяся первым своим полетом. Мы парили над шоссе, ничуть больше не тревожась, что водители стремящихся в Лондон машин не могут нас узреть. Мы пропорхнули над бетонным столбом, о который я споткнулся при памятной первой попытке оставить Шеппертон, и отслужили благодарственную службу валунам и булыжникам в поле. Мы воздали хвалу островам кухонной утвари и спальным гарнитурам, насосам автозаправки и ржавой машине, что дала мне когда-то приют.
– Прощай, Блейк…
Миссис Сент-Клауд отпустила мою руку и начала удаляться, совсем уже юная девочка в своем первом воздушном наряде.
– Пока, Блейк!.. – крикнул мне мальчик, продавец супермаркета; теперь ему было лет десять.
– Блейк…
Отец Уингейт сжал мои плечи, обратив ко мне тонкое, полудетское лицо восторженного послушника. Мы обнялись, он уплыл, а я все еще ощущал на губах его юную улыбку.
Но я уже знал, что не могу уйти вместе с ними. Я научил их летать, проведя тайными вратами своего тела, теперь они сами найдут дорогу к солнцу. Но есть ведь и другие – трое детей, олени и птицы, полевки и змеи, безоглядно отдавшие мне себя. Лишь направив к солнцу последнее из живых существ, смогу я уйти и сам.
Они уже были в сотне футов надо мной – счастливые дети, летящие, взявшись за руки, в светлые просторы неба.
– Прощай, Блейк…
Голоса их звучали все тише, а затем пропали вовсе. Один в этом маленьком небе, я скользнул вниз, сквозь недвижность воздуха. Стоя на крыше гаража, довольный, что я направил обитателей Шеппертона на путь, и безмерно утомленный этой тяжкой работой, я смотрел на опустевший город. Теперь я знал смысл странного холокоста, увиденного мной из кабины утопающей "Сессны": это было провиденье озаренных душ горожан, коих я взял в себя и научил летать, каждый из них – полоска света в тысячецветно-радужной короне солнца.
Глава 40
Я вбираю старка
Я шел по оставленным улицам рука об руку со своим отражением в витринах супермаркета. Захваченные безмолвным лесом улицы тянулись мимо заброшенных плавательных бассейнов и опустевших подъездных дорожек. В декоративном пруду крутилась неутомимая разбрызгивалка, у распахнутой калитки валялись брошенные детьми игрушки. Птицы густо обсели крыши и провода, сталкивали друг друга с никому уже не нужных машин. Они знали, что приближается финал, и не были уверены, возьму я их с собой или оставлю здесь. Кондоры не сводили с меня древних глаз; время от времени то один из них, то другой взбивал сонно замерший воздух огромными, как паруса, крыльями.
– Миссис Сент-Клауд!.. Отец Уин-гейт!..
Они ушли, чтобы слиться с солнцем. А как там Старк, он тоже ушел? И только Мириам осталась лежать в ризнице.
– Мириам!.. Доктор Мириам!..
Над киностудией кружили вертолеты. Я повернулся к супермаркету спиной. На безмолвной траве белели потеки моего семени, жемчуг среди уцененных товаров. Воспламененные недавним полетом, кровоподтеки на моей груди и губах пылали, как угли.
Уже от военного мемориала я услышал троих детей, весело игравших на своей лужайке. Я пересек автостоянку клиники и пошел к ним, разгребая ногами густую траву. Свет моего тела трансмутировал красные лепестки маков в золото, пламенил оперенье кондоров, следовавших за мной, перелетая с дерева на дерево.
Пару секунд дети меня не замечали; мне хотелось, чтобы они могли так и играть здесь вечно, на этой тайной лужайке. Затем они радостно бросились ко мне. Джейми вихрем крутился вокруг моих ног, уворачиваясь от проворных рук Рейчел. С ликующим визгом он позволил мне поймать его и подхватить на руки.
– Пора уходить, Джейми.
Джейми удивленно выпучил глаза, а потом схватил меня за плечи. Его маленький рот чмокнул меня в щеку. Он закинул голову, огласил мир последним саркастическим гуканьем и плотно ко мне прижался. Его тело стремглав просочилось сквозь мою золотую кожу, взбрыкнув напоследок крепкими, мускулистыми ногами.
Рейчел подошла ко мне без малейших раздумий, раздвигая сверкающую траву руками, словно домоправительница, приставленная к этой лужайке и желающая передать ее следующим съемщикам в безукоризненном порядке. Она остановилась передо мной и обняла меня за талию.
– Вот, Рейчел, всем нам пора уходить.
Я взял ее за сильные руки, почувствовал ее нетерпеливые губы, ее верткий язык. С последним счастливым вскриком она скользнула в мое сердце.
Остался один Дэвид, его глаза смотрели на меня из-под тяжелого лба спокойно и уверенно.
– Я научу тебя летать, Дэвид. Здесь скоро будут люди – вряд ли ты хочешь с ними встретиться.
– Я готов, Блейк. Я с удовольствием полетаю.
Он улыбнулся своим большим рукам, сомневаясь, получатся ли из них крылья, а затем показал мне обувную коробку с двумя яркими тропическими бабочками.