– Я решил их собирать. – По его лицу скользнуло нечто вроде улыбки. – Нужно все-таки как-то регистрировать, что здесь происходит.
– Ты хочешь наловить еще? – спросил я. – А то я подожду.
Дэвид покачал головой и поставил открытую коробку на землю. Когда бабочки пыльно упорхнули в маки – золотые насекомые, воспламененные моей кожей, – он подошел ко мне, последний раз обвел взглядом лужайку, вскинул глаза на деревья и прислонил свою огромную голову к моей груди.
– Прощай, Блейк…
Дэвид сжал мои руки. Его голова вошла в меня, его сильные плечи слились с моими.
Я воспарил и выпустил их в нависшее над парком небо. Рука в руке они уплыли вдаль, в ласковые объятья солнца.
Моя кожа сияла столь ярко, что трава на лужайке и листья рододендронов казались почти белыми. Я пошел к реке – архангел среди кладбищенских птиц, – озаряя светом своего тела стволы оживших вязов.
Я приблизился к покинутому особняку Сент-Клаудов. Рыбы сотнями выпрыгивали из воды, стремясь уловить гибкими своими телами хоть малую толику моего света, боясь, что я их здесь оставлю. За белой водой, у ограждения пирса с аттракционами, стоял Старк. Он снял свой летный комбинезон и повесил винтовку прямо на голое плечо. Окруженный птицами, пеликанами и глупышами, мой убийца смотрел, как я иду через лужайку. Затем он бросил винтовку в воду – оставив, как я понял, самоё мысль помериться со мной силами. Он слушал вертолеты, принимая тот факт, что они летят в изменившемся небе.
Понтон сорвался с якоря и сидел теперь на мели у дальнего берега, однако Старк успел уже подтащить утонувшую "Сессну" к берегу. Скелет самолета с кургузыми пеньками крыльев и выпотрошенным фюзеляжем высовывался из воды между Сент-Клаудовской лужайкой и пирсом. Белая когда-то обшивка была сплошь в водорослях, ржавчине и потеках машинного масла.
Старк явно ожидал, что я сверну к "Сессне", загляну в кабину, однако я пошел прямо к причалу и поднялся по ржавой лесенке. Моя сияющая кожа золотила свежевыкрашенные люльки чертова колеса.
Старк отшатнулся и закрыл лицо ладонями, словно моля дать ему перед смертью еще хоть пару секунд. Затем, когда стало ясно, что я совсем и не думаю причинять ему боль, он вскинул руки в знак капитуляции.
Мы сцепились под удивленными взглядами птиц. Отчаянно пытаясь удержать меня на расстоянии, Старк все оглядывался через плечо: его явно подмывало броситься в реку. Однако он прекрасно знал, что никогда не доплывет до безопасного Уолтонского берега, что пространство схлопывается вокруг нас, что он существует здесь исключительно благодаря моему присутствию.
– Блейк!.. Я поднял для тебя самолет!
Наши тела сомкнулись с интимностью борцов, давно и досконально друг друга знающих; я почувствовал, как Старк в меня вливается. В последний момент он вскинул глаза на свое чертово колесо – подросток, заждавшийся возможности подняться в небо.
Я сделал круг над киностудией и там, в пустом прохладном воздухе, отпустил его к солнцу.
Глава 41
Мириам вздохнула
Оставшись наконец в полном одиночестве, я вернулся к останкам "Сессны", поднялся на правое, едва выступающее из воды крыло и заглянул сквозь растресканное лобовое стекло в кабину. Как я и думал, там сидел человек в белом летном комбинезоне. Рыбы общипали его лицо до бледных костей, из пустых глазниц свешивались серые водоросли, и все же я узнал этот череп.
Это был я, мое прошлое я, оставленное позади, когда я вырвался из идущей на дно "Сессны". Полупогруженный в воду, словно на границе двух миров, он так и сидел в пилотском кресле. Внезапный приступ жалости заставил меня распахнуть дверцу кабины и потянуть скелет вверх. Я похороню его на берегу, пусть этот неудачник займет место ископаемого птице-человека, моего плиоценового пращура, чей долгий сон был грубо нарушен падением самолета.
Он был почти невесом – кучка костей в рваном летном комбинезоне, недостающие части которого были на мне. Вот и все, что осталось от меня телесного, когда дух мой вырвался на свободу. Я держал его на руках, как отец, согревающий своим телом мертвого сына, прежде чем упокоить его навсегда.
А затем, словно оживленные мною, кости зашевелились. Позвоночник выпрямился и напрягся, тесно прижимаясь к моей груди, костлявые пальцы вцепились в мое лицо, оголенный череп стукнулся о мой лоб.
В ужасе и отвращении я попытался стряхнуть с себя скелет, но он отчаянно сопротивлялся; я потерял равновесие, и мы упали в мелкую воду рядом с хвостовым оперением "Сессны". Как видно, холодный поток пробудил в скелете воспоминание: он отбросил мои руки и впился в меня жестким, костлявым поцелуем, пытаясь высосать из моих легких воздух.
Чувствуя, как его оголенные ребра врезаются в мою грудь, как известково-хрупкие кости прижимаются к моим рукам, я наконец понял, чей рот и чьи руки ищу я в этом городе уже столько дней. Не Старк и не отец Уингейт оставили на мне синяки, а мое собственное тело, в ужасе цеплявшееся за меня, когда я вырывался на свободу, оставляя его умирать в идущем на дно самолете.
Лежа навзничь в воде рядом с белым призраком "Сессны", я успокоил его, бывшего когда-то мной, вобрал в себя свои кости – свои голени и предплечья, свои ребра и свой череп. Беспокойным золотом сновали вокруг меня в прозрачной воде тысячи рыб – крошечные существа, семь дней вкушавшие от моей плоти.
Я подозвал их к себе и стал брать в руки одну за другой, вбирая в себя крошечные частички моего тела, хранившиеся в них, как драгоценные жемчужины – в раковинах.
* * *
Я стоял на берегу. Начинался прилив, вода понемногу заливала крылья. Я остался в Шеппертоне совсем один – если не считать вездесущих птиц и мертвой женщины – и все же не чувствовал себя одиноким, заброшенным: мои слившиеся половины словно составили вполне достаточное для этого города население.
Я ушел с пляжа, пересек лужайку, обогнул опустевший особняк. По дороге ко мне пристроился павлин, он с треском сложил и распустил хвост, а затем махнул крылом в направлении церкви. На крышах не было свободного места от птиц, они слетелись сюда со всего Шеппертона – распаленные зрители в ожидании последнего выхода матадора.
По дороге к ризнице я пересек кладбище. Здесь все заросло выплеснутыми мной/Цветами, их красные копья качались на уровне моего плеча. Скоро и они, как я когда-то, разбросают свое семя среди могил. Я стоял в дверях и смотрел на Мириам, лежащую посреди ризницы на стеклянном стенде. Свет моей кожи заливал стены, покрывал древние кости крылатого человека золотой, сверкающей патиной.
Я сорвал с себя последние лохмотья комбинезона и швырнул их на пол. Мне вспомнилась Мириам, как она гладила около клиники молодые бутоны, прижимала их головки к своим бедрам, словно пытаясь соблазнить луг. Сейчас она выглядела ничуть не старше троих своих подопечных, ее рот и щеки были такими же нежными, как при жизни.
Я изливал на Мириам тепло своей пылающей кожи, точно так же как на пляже я согревал бывшего мертвого себя. Я думал о существах, отдавших мне свою жизнь, об оленях и старом шимпанзе. Взяв Мириам за плечи, я вливал в нее все, мне дарованное, мою первую жизнь и вторую. Если я смог воскреснуть из мертвых, я смогу воскресить и ее.
Я чувствовал, как истекает из меня жизнь. Моя кожа померкла, в ризнице стало темно. Я снова отдавал себя, в последний раз. Теперь мне едва хватит сил, чтобы послать Мириам в путь, после чего я вернусь на берег, в древнее отложение.
Я почувствовал, как она шевельнулась. Ее рука коснулась моей щеки.
– Блейк!.. Ты разбудил меня. И что это я здесь уснула?
Глава 42
Фабрика бескрайних грез
– Блейк, а не можем мы остаться? Здесь так красиво.
Мы стояли на кладбище среди сверкающих цветов. Мириам со смехом вскинула руки к солнцу:
– Еще немножко? А, Блейк?
Над нашими головами порхала стайка колибри. Мириам шагала легко и уверенно, смотрела на мир живыми глазами восторженной школьницы. Омоложенная двумя днями смерти, она казалась в этой скромной приходской церкви экскурсанткой из некоего нового, молодого мира.
– А где все? Где мама и отец Уингейт?
– Они уже ушли. – Я вел ее по проходу между могилами к воротам кладбища. – И Старк тоже, и дети, и все остальные. В городе не осталось никого, кроме нас с тобой.
Я уже готовил себя к расставанию. Я знал, что Мириам скоро перейдет в мир, для которого Шеппертон – не более чем скромная, пусть и ярко меблированная прихожая. Я прижимал ее обнаженные плечи к своей груди, вдыхал горячие запахи ее тела, пересчитывал родинки на ее коже, крупинки засохшего ушного воска. Мне хотелось навечно оставить эту юную женщину здесь, украшать ее волосы венками из цветов, взошедших из моей страсти. Но птицы все слетались к нам и слетались. Они сидели на каждом подоконнике и карнизе, теснились на крышах киностудии. Я снова почувствовал, что город смыкается, сгоняет птиц к своему центру, к нам. Огромные кондоры посматривали уже вверх, ежесекундно готовые занять свое место в небе.
– Мириам, тебе пора.
– Я знаю, Блейк. А ты пойдешь со мной?
Мириам тронула мой лоб, словно проверяя температуру, – школьница, играющая во врача. Каждая минута, проведенная здесь, делала ее на год младше. Она нагнулась и подхватила ладонями маленький клочок черных слипшихся перьев с болтающейся на длинной шее головой – дрозденка, обессиленного необычным воздухом.
– Блейк, а он сможет улететь?
Я взял у нее птенца и зарядил его своей энергией. Из моих рук рванулась крупная, с фрегата размером, птица; в тот же самый момент недвижный воздух ожил. Над кладбищем взметнулся миниатюрный смерч. Красноголовые копья хлестали нас мягкими наконечниками, торопили в небо. Мириам сражалась со своими волосами, вскинувшимися вверх, в кружение перьев и цветочных лепестков.
Вихрь метался среди могил, как огромный волчок, подгоняемый и раскручиваемый тысячами крыльев; птицы поднимались в небо. Мириам покачнулась, и я схватил ее за руки:
– Пора, Мириам! Пора улетать!
Мы обнялись, вбирая друг друга в себя. Я чувствовал ее крепкое тело, ее нежные губы в моих губах, ее груди на своей синяками покрытой груди.
– Блейк, возьми их с нами! Всех, Блейк, даже мертвых!
Сплетенные вместе, мы влились в облако существ, заполнившее небо над кладбищем. Мы плыли в живом воздухе, поднимались долгими тропами солнца.
Мы позвали с собой птиц, желанных гостей на воздушной свадьбе. Мы расходились и снова сливались в просторе, озаренном тысячецветными перьями птиц, – армада пернатых химер, парившая над крышами оставленного города.
Глядя на крошечные машины, ползущие по далекому шоссе, я выпустил Мириам из себя и украсил ее крыльями альбатроса. Она, в свою очередь, украсила меня клювом и когтями кондора.
Везде, куда ни кинешь взгляд, в воздух вздымались несметные сокровища жизни. Без сожаления покидая родную среду, вырывались из реки рыбы серебристыми струями перевернутого водопада. Над парком воспарило трепетное стадо робких оленей. Полевки и белки, змеи и ящерицы, мириады насекомых – все они неукротимо стремились вверх. Растворяясь в этих воздушных легионах, мы с Мириам слились в последний раз. Вбирая их в себя, я химе-ризовался, стал общим кратным всех существ, проходивших через портал моего тела в высший мир. Из моей головы струились потоки химерических существ. Я растворялся в этих сливающихся и разделяющихся формах, объединенных единым пульсом, бесконечнокамерным сердцем бесконечно огромной птицы, частями которой мы стали.
Под конец к нам поднялись и мертвые, вызванные из кладбищенских могил, из праха пустынных улиц, из рек, болот и заброшенных ям. Землю окутали мрачные миазмы, воздушный саван, грозивший погубить небо и деревья, однако его тут же озарили, рассеяли светильники паривших над ним живых существ.
В последний момент я услышал голос Мириам. Она удалялась от меня, от сверкающих врат, которыми уходили к солнцу все эти существа, наименьшие и высшие, живые и мертвые.
– Жди нас, Блейк.
Я стоял на берегу, жалкие лохмотья летного комбинезона валялись у моих ног на влажном песке. Хоть я и был наг, кожа моя все еще помнила тепло существ, проходивших сквозь меня, согревая по пути каждую клетку. Глядя в небо, я видел последние отблески света, устремленного к солнцу.
Шеппертон окончательно онемел, оставленный теперь и птицами. Пустая река толкала мои ноги – спящий, бездумно ворочающийся во сне. Заброшенный парк, пустые дома.
"Сессну" совсем уже залило, обрубки крыльев кренились под напором течения. Затем у меня на глазах фюзеляж повернулся и начал уходить на глубину. Когда река совсем его унесла, я прошел по пляжу к каменной могиле древнего крылатого существа, чье место займу теперь я. Я лягу в эту трещину древнего отложения на ложе, приготовленное мне миллионы лет назад.
Я упокоюсь там в мире, точно зная, что Мириам вернется. Затем мы уйдем вместе с жителями всех соседних городов – и всего большого мира. На этот раз мы сольемся с цветами и деревьями, пылью и камнями, со всем минеральным миром, радостно растворяясь в море света, иже есть вселенная, порожденная душами живых, радостно вернувшимися к ее истокам. Я уже вижу, как мы взмываем в небо, отцы, матери и дети, как мы стремим свой полет над поверхностью Земли – благодатные смерчи, свисающие с полога вселенной в последнем, ликующем бракосочетании одушевленного и неодушевленного, живого и мертвого.
Примечания
1
Для англиканского и вообще протестантского священника четки – предмет почти криминальный.
2
От англ. suburb – пригород.
3
Beefeaters ("едоки говядины") – британская лейб-гвардия, или стража Тауэра; до сих пор одеваются в форму XV в., известны всем по этикетке одноименного джина.
4
Ср.: "И он прекрасен, как железная хватка хищной птицы, или как судорожное подрагивание мышц в открытой ране заднешейной области, или, всего вернее, как соседство на анатомическом столе швейной машины с зонтиком!" (Лотреамон. Песни Мальдорора. Пер. Н. Мавлевич).
5
Рождественский календарь – календарь на четыре недели рождественского поста; каждый день этого календаря – крошечное окошко, за которым лежит что-либо вроде шоколадки. Английское название advent calendar, т. е. календарь пришествия, звучит в этом рассказе лучше русского.
6
Как Овидия в город Томы (нынешняя Констанца).
7
Ср.: "Кто может отворить двери лица его?" (Иов 41, 6). В этих библейских стихах говорится о левиафане.
8
Существует очень известное (анонимное) английское стихотворение "Умирающий авиатор". Вкратце его содержание сводится к тому, что умирающий летчик просит техников извлечь блок цилиндров из его почек, коленвал – из его позвоночника и т. д., и собрать мотор наново.
9
Аллюзия на знаменитое стихотворение Альфреда Теннисона "Атака легкой бригады", в котором прославляется героическая, но совершенно бессмысленная атака английской бригады легкой кавалерии на русские позиции под Балаклавой во время Севастопольской войны.
10
Прямое заимствование из махаянского буддизма, где различают три пути освобождения: путь архата (подвижника), который уходит в нирвану сам, подавая другим пример; "царский путь" – царь переправляется через реку первым во главе своих подданных; и "путь пастуха" – пастух не переправится через реку, пока не переправится все его стадо.