Преимущество супругов с солидным стажем, успевших освоить семейный язык во всех его тонкостях, - многозначительным хмыканьем и судьбоносным молчанием, - состоит в том, что не нужно тратить слова на выражение таких эмоций, как презрение или одобрение. Янси просто воспользовался красноречивой паузой; наконец, в разговор вступила Беверли.
- Господи!
Снова она, извиняющимся тоном:
- Откуда мне было знать, что ты его сам не включил?
Презрительное фырканье. Беверли отодвинулась в угол и сжалась.
- Теперь я во всем виновата, - пробормотала она. В этой фразе заключалось не только признание; вдобавок она означала, что отныне счет за любые грядущие неудобства предъявят ей, а предыдущие задержки и досадные неурядицы тоже свалят на нее. Стало быть, виновник сегодняшних неудач определился.
Янси продолжал молчать. Каждое произнесенное им слово обернется в ее пользу: скажешь одно - значит простил, другое - дашь повод для оправданий или даже контратаки. Так что сейчас, упрямо сжав губы, он вовсе не жаждал справедливой мести. Неважно, признает она свою оплошность или нет, главное, чтобы стало предельно ясно: виноват не он. Увы, на достигнутом ими этапе совместной жизни, супруги если не становятся врагами, то уж, во всяком случае, перестают считать друг друга союзниками.
Они выбрались из машины, каждый со своей стороны, и дождь, словно повинуясь знаку режиссера, следящего за этой сценой из-за кулис, сразу же полил еще сильнее. Редкие порывы ветра прекратились; кажется, мир утонул. Вода стекала по спине Янси, заливала глаза, подняла фонтаны грязи, достававшие до колен. Двигаясь на ощупь, он обошел машину, и где-то возле радиатора столкнулся с Беверли. Они вцепились друг в друга, жадно ловя ртом влажный воздух, и замерли, ожидая. Когда кипящую завесу ливня разорвет хоть лучик света. Наконец в набухшем от влаги небе проступил смутный отблеск, тускло отразившийся в озере, и они, по щиколотку в воде, побрели по берегу вдоль ряда домишек.
Отдыхающие иногда жалуются, что коттеджи расположены слишком близко. Таким недовольным, как видно, ни разу не пришлось добираться от одного к другому, когда на землю опускается непроглядная пелена летнего ливня. Перед каждой кабиной торчал деревянный столб с выпиленным из фанеры номером наверху. Различить его можно было только на ощупь, водя по дереву сморщившимися от воды кончиками пальцев. Казалось, спасительные ориентиры отстоят друг от друга на добрых полмили. Янси и Беверли не пытались завязать разговор, лишь время от времени бормотали очередной номер, отмечавший их продвижение. Ненадолго заглохло даже накопившееся за день раздражение. Правда, оно вспыхнуло с новой силой, когда они нашли двенадцатый, миновали следующий и, собрав последние силы, заспешили к тому, что стояла за ним, а значит просто обязан был нести на себе цифру четырнадцать.
- Пятнадцатый. Пятнадцатый! - голос Беверли срывался, казалось еще немного, и она заплачет. - Где же четырнадцатый? Куда он пропал?
- Ни черта он не пропал, - проворчал Янси, безуспешно пытаясь стряхнуть воду, стекавшую в рот. - Это вон тот домик, мы только что прошли мимо него. Суеверные. Боятся числа тринадцать. Что поделать, хозяйка этого заведения - женщина, - со значением добавил он.
Беверли так и охнула от подобной несправедливости, но поперхнулась водой и вместо возмущенной тирады закашлялась. Они повернули обратно и поплелись к темнеющей впереди кабине. Янси с размаху опустил чемодан на крыльцо.
- Янси! Ты же всех перебудишь!
Он молча посмотрел на нее и вздохнул. В переводе это означало: "А зачем еще мы сюда пришли?" Потом заколотил в дверь; они прижались к мокрому дереву, пытаясь хоть как-то укрыться от дождя под декоративным выступом крыши. В окошке мелькнул свет, дверная ручка повернулась, и они отступили.
Ничто не подсказывало Янси, что тот миг навеки разделит всю его жизнь на две части - до и после встречи с Лоис. Между ними лишь это мгновение: завеса дождя и гостеприимно открывающаяся дверь.
Ее бесстрашно, широко распахнули перед незнакомцами. Янси набрал воздуха в легкие и начал:
- Меня зовут Янси Ноумен. Это моя жена, мы… - тут он увидел ее лицо и голос сразу отказал. Лоис быстро оборвала затянувшуюся паузу, сделала ее незаметной.
- Входите, входите скорее! - быстрым, уверенным движением она избавила его от ноши, шагнула мимо, нащупала закрытую пеленой ливня ручку и захлопнула дверь, увлекая супругов внутрь.
Они, запыхавшиеся, промокшие до нитки, застыли, уставившись на нее. На Лоис было нарядное платье каштанового цвета со стоячим воротником, какие носили во времена Елизаветы. Словно застывший водопад, ткань волнами спадала с широких плеч, шевелилась, тихонько шурша, даже когда Лоис не двигалась. Когда ставила чемодан, хозяйка чуть изогнулась и наклонилась, предоставив ему возможность удостовериться, что плечи не подложены, а мелькнувшая из-под платья босая ступня означала, что даже без каблуков она одного с ним роста. В тот момент Беверли заговорила, а может, только хотела что-то произнести; Янси повернулся к жене и, невольно сравнивая, отметил, какая она низенькая и жалкая, настоящая мокрая курица, какая до тошноты обыденная, привычная…
- Мы не знали, где…
- Ничего, - прервала ее Лоис, - впереди у нас целых две недели, успеем объясниться. Прежде всего, вам надо переодеться в сухое. Я подогрею кофе.
- Но… мы не можем…
- Очень даже можете. Разговоры оставим на потом, проходите, - она увлекла их по коридору налево. - Там ванная. Обязательно примите душ. Горячий душ.
Не останавливаясь, Лоис сгребла с полки толстые мохнатые полотенца и сунула растерявшейся Беверли. Протянула руку через ее плечо, включила свет.
- Сейчас принесу ваш чемодан.
Она вернулась почти мгновенно, Беверли не успела и рта раскрыть. - Поторапливайтесь, а то сдоба остынет.
- Сдоба? - пискнула Беверли. - О, пожалуйста, не стоит…
Но супругов уже почти втолкнули в ванную, дверь захлопнулась, а ответом на вежливую тираду Беверли стали лишь легкие шаги хозяйки, стремительно прошелестевшие по коридору, словно негромкий озорной смех.
- Ну и ну, - произнесла Беверли. - Янси, что нам делать?
- Полагаю, слушаться хозяйку, - он приглашающе взмахнул рукой. - Ты первая.
- Душ? Нет, не хочу!
Он подтолкнул ее к рукомойнику и повернул лицом к зеркалу.
- А не помешало бы!
- Ох, ну и вид у меня! - Она еще секунду колебалась, потом пробормотала, - Ладно… - и стянула через голову насквозь промокшее платье.
Пока Беверли плескалась под душем, Янси медленно раздевался. К тому времени, когда зеркало запотело, она уже весело напевала своим тоненьким голоском какую-то мелодию.
Мысленно он снова и снова рисовал себе образ Лоис, какой она впервые предстала перед глазами - в неясном свете лампы, обрамленная сверкающим ореолом дождевых капель. Воображение творило ее портрет, чтобы мгновение спустя в благоговейном ужасе отпрянуть от воссозданных черт, голоса, жестов. Он любовался, отказываясь задумываться над тем, с чем только что столкнулся. Его мир не содержал, просто не мог вместить ничего подобного. Единственная связная мысль приняла форму вопроса, ответа на который Янси не знал. Как может быть женщина такой решительной, проворной, сильной, и в то же время начисто лишенной суетливости, присущей, как ему казалось, всему слабому полу, одним своим появлением принося тишину и спокойствие? Ее голос раздавался словно через наушники, - так ясно, что различались все оттенки тембра, - но при этом не раздражал, ласкал слух. Отдавая распоряжения с такой завидной энергией, любой другой орал бы, как сержант во время строевой подготовки.
- Не выключай, - попросил он жену.
- Ладно. - Она просунула сквозь занавеску распаренную руку, Янси набросил на нее полотенце. - Ух, хорошо, - произнесла Беверли, энергично растираясь. - Как будто нас похитили. Но это даже приятно!
Он шагнул за занавеску, намылился. Обжигающие струи приятно взбодрили озябшую кожу; под таким массажем расслабились даже те мускулы, которые не ныли после тяжелой дневной нагрузки. Никогда в жизни не испытывал Янси такого удовольствия, стоя под душем. Все было так хорошо… пока не раздался сдавленный трагический вопль. Янси узнал хорошо знакомый сигнал и вздрогнул.
- Теперь-то ты что натворила? - осведомился он деланно-безразличным тоном, чтобы показать супруге, с каким трудом он сохраняет терпение. Янси выключил душ и сквозь плотную завесу пара посмотрел на жену. На голове Беверли красовалось скрученное тюрбаном полотенце, с плеч свисал голубой пляжный халатик.
- Все в черном!
- Дай полотенце. Что в черном?
- В черном чемодане. А здесь только вещи для пляжа. Ничего твоего, кроме плавок.
- Да уж, - произнес он после подобающей паузы. - Сегодня просто твой день.
- Янс, ну прости, мне так неловко…
- Мне тоже. - Он продолжал смотреть на нее в упор, пока жена не сникла окончательно. - Опять надену мокрое, только и всего. Подумаешь!
- Нет, так нельзя!
- А ты что предлагаешь? Хорошо, я выйду в плавках.
Стук в дверь.
- Стол накрыт!
Прежде чем Янси успел остановить жену, она жалобно проблеяла:
- Вы знаете, я случайно взяла не тот чемодан, в нем нет никаких вещей мужа, кроме купальных принадлежностей!
- Хорошо, - прозвучал безмятежный голос за дверью. - Надевайте и выходите. Кофе готов.
Не дождавшись ответа от опешивших супругов, Лоис негромко рассмеялась. - Вы приехали сюда отдыхать или разводить церемонии? Не собираетесь нигде показываться в купальнике?
- Да будет вам! - добавила она с такой теплотой, что на их лицах невольно расцвели глуповатые улыбки.
- Сейчас идем, - отозвался Янси, натягивая извлеченные из открытого чемодана плавки.
В гостиной уже горел огонь, языки пламени добрались до растопки и словно украдкой касались полена. Накрытый стол выглядел очень привлекательно: салфетки пепельного цвета под приборы, черные чашки, черные свечки в железных кованых подсвечниках. Рядом, бурно испуская пар, стоял стеклянный кофейник. Едва они успели сесть, щелкнул тостер, и из него выскочили две половинки сдобы.
Лоис пришла из кухни с черной сахарницей. Плавно скользнув за спины супругов, она склонилась над столом. Изящная рука поставила на место сахарницу, другая коснулась обнаженного плеча Янси. И тут что-то произошло…
… Лоис резко повернулась на бок, лицом к нему. Высвободила руку, дотянулась до столика, стоявшего между кроватями, нащупала сигарету. В это время ветер стих, словно замер, готовясь с новой силой обрушить на землю свое свистящее дыхание. Напряженную тишину нарушили громовые раскаты: океан всей своей чудовищной мощью навалился на скалы. Лоис чиркнула спичкой, и вспышка, осветившая ее лицо одновременно с грохотом волны, ударила по натянутым нервам Янси. Он сдержался, не дрогнул ни единым мускулом. Черты Лоис, на мгновение выхваченные слепящим светом из темноты, показались ему частью маски: изгиб брови, над ней остров гладкого лба, такой же островок, только маленький, чуть пониже - опущенное веко; плавные изгибы лица воплощали вечность, абсолютное совершенство формы, свод, на котором можно возвести прекрасное прочное строение. Вот только… Если бы…
Он упустил мысль, загипнотизированный светом горящей сигареты. Откинувшись на подушку, она делала короткие затяжки. Слишком короткие, чтобы доставить удовольствие. Тлеющий огонек казался ярче, когда Лоис втягивала дым, горячий и наверное жгучий. Горячий и жгучий…
Янси облизал пересохшие губы. В нем закипал гнев. Нарастал, как бурлящие воды снаружи, наливался силой и наконец достиг высшей точки. Но добравшись до берега, волна разбивается о камни и исчезает, превратившись в миллиарды брызг и пену, а ему оставалось лишь стиснуть зубы и вжаться в подушку, чтобы не потревожить сон мерно дышащей Беверли.
До чего же это несправедливо! Беверли отдавала ему все. Так было всегда, особенно после поездки на озеро. Да, особенно после поездки… Ее способность щедро делиться своей энергией поражала, почти пугала Янси. Она любила всем существом. Смеялась от всего сердца. В пение вкладывала душу. Сочувствуя, брала на себя чужую боль. Она одаривала всех, но в первую очередь его. Их союз можно без ложного пафоса назвать счастливым. Тогда как проникло в душу это всепоглощающее чувство, почему образ Лоис ни на секунду не оставлял его мысли, по-хозяйски обосновавшись в чужой собственности? Неужели нельзя избежать страшного разлада между жизненной необходимостью и желанием? И разве Лоис так необходима ему? Нет!
Гнев улегся. Осторожно согнув руку, он прикоснулся к волосам Беверли. Она шевельнулась, плотнее прижавшись к его плечу. Так нельзя, мелькнула отчаянная мысль. Я что, потерял способность думать? Куда делся человек, которого никто не собьет с толку, ничто не поставит на колени?
Вернись к себе, Янси. Вспомни время, когда Лоис наполняла твой мир, но не лишала власти над ним; если сумел совладать с собой тогда, не обладая и десятой долей своего нынешнего интеллекта, то почему, почему не способен сейчас… Почему сердце хочет вырваться из груди?
Он закрыл глаза, уходя от серебристого пронзительного сумрака ночи и мерцания сигареты Лоис. Вернись, приказал он памяти. Вернись туда еще раз. Нет, пропусти момент, когда она положила мне руку на плечо. Немного позже…
Дождь стихает. Они торопливо шлепают по лужам к своей кабине; домик совсем рядом. Стоп. Остановись здесь… Так. Теперь нарисуй себя, каким ты был два года назад, когда не дал мыслям о Лоис поглотить все остальное, а сердце твое билось ровно.
Трудно поверить, но Янси держался почти две недели! Картина первая: Лоис на трамплине. Вторая - ее фигура на фоне неба, навеки застывшая в полете. Навеки, потому что когда восприятие достигает такой остроты, образ, как фотография, никогда не стирается. Так что в его памяти она все еще парит под облаками. Дальше - кадриль: из хрипловатого динамика вырывается мелодия, которую бойко выпиливает скрипка, гулкий топот ног по дощатому полу, осипший, но веселый "дирижер". "Кавалеры, шаг влево и кругом, раз-два… Повернули вашу даму… А теперь следующую… Следующую!" Очередной партнершей оказалась Лоис. Вот она кружится вместе с ним, такая легкая и упруго-подвижная в его руках, мелькнула и исчезла, а он не успел по-настоящему осознать ее близость, только комок в горле и странное ощущение, что правая рука, еще недавно лежащая на ее талии, принадлежит не только ему, будто за какие-то мгновения их молекулы слились.
Следующая картина: Лоис прекращает ссору между одним из отдыхавших и каким-то местным. Словно невзначай оказалась рядом, взъерошила разошедшемуся мужчине волосы, рассмеялась; в ее присутствии насилие казалось немыслимым. Лоис ведет машину сквозь березовую рощу, ловко маневрируя среди стволов. И тысяча бытовых картин с Лоис, незабываемой в самом обыденном - как она держит вилку, поднимает голову, как, затаив дыхание, напряженно прислушивается. Вот она объявляет, что завтрак готов: таким тоном окликают человека с веранды, но Лоис слышат восемь десятков гостей.
Вот она идет, вот просто стоит, пишет что-то, говорит по телефону… Воспоминания о каждом миге подсмотренной им жизни могли наполнить душу, утолить ее жажду.
И так почти две недели: утреннее пробуждение рядом с Беверли, завтрак, купание, лодка, дальние прогулки с женой и запретная одержимость другой женщиной, крытая за фасадом выхолощенных ритуалов супружества. Пусть, уткнувшись в газету, он на самом деле изучает не спортивную хронику, а отпечатавшиеся в памяти черты лица Лоис; в любом случае он не поделится с Беверли своими переживаниями, так какая ей разница? В первые годы брака она, наверное, выказала бы недовольство. Какой смысл в поездке, если он ведет себя так же, как дома? Но на тогдашнем этапе их отношений Янси превратился для жены в почти незаметно-привычный, но необходимый аксессуар семейной жизни, от которого и ждут, чтобы он вел себя как обычно.
Но он не мог бесконечно скрывать свои чувства. Янси не знал, где пролегает роковая черта, что может заставить переступить ее, но когда сделал это, полностью сознавал смысл происходящего.
В четверг (они уезжали в воскресенье) после обеда, Янси предложил Лоис зайти к ним вечером. Он выпалил приглашение одним махом, слова тогда словно обрели форму и повисли в воздухе, а он, пораженный своей смелостью, смотрел на них и в панике думал: "Я, наверное, сошел с ума…" однако Лоис любезно приняла приглашение, и Янси спасся бегством.
Предстояло еще, конечно, сообщить Беверли о намечавшейся вечеринке. Он не знал, как это сделать, а потому заранее продумал несколько вариантов поведения в ответ на возможную реакцию жены. Но в любом случае визит состоится. Он даже не пытался предугадать, как пройдет вечер, что вообще-то говоря, странно для человека с таким богатым воображением, способным придумать столько изощренных способов вызвать у жены прилив гостеприимства.
- Слушай, Бев, - заявил он, отбросив предисловия, когда нашел жену позади главного здания, поглощенной метанием подков. - После обеда к нам зайдет Лоис.
Беверли бросила подкову и не отрываясь следила за тем, как та упала на землю, подскочила и наконец замерла. Потом обернулась. Широко распахнутые глаза жены были прозрачно-чистыми, словно два зеркала, - впрочем, как обычно. Что она сейчас скажет? Который из заранее приготовленных доводов лучше использовать, если она заупрямится? Неужели придется прямо здесь сочинять еще один?
Беверли быстро опустила глаза, подобрала новую подкову и небрежно произнесла:
- Когда ее ждать?
Наконец, свершилось. Легкий уверенный стук в дверь эхом отозвался в душе. Если позже Янси изменила выдержка, это случилось потому, что тогда он почти истощил ее запас, чтобы усидеть на месте и позволить жене открыть дверь. Ради собственного блага Беверли не стоило показываться в одной компании с Лоис.
Она вошла, и в комнате сразу стало светлее и уютнее. Лоис подошла к креслу и села…нет, не села, а плавно опустилась в него, словно невесомая. Казалось, она парила в воздухе, не касаясь подушек, а Беверли… Беверли мячиком прыгала вокруг со стаканами и льдом и тараторила, тараторила, постоянно тараторила! Лоис же не болтала, а вела беседу.
Янси сидел в каком-то оцепенении, и мог лишь наблюдать, почти не принимая участия в разговоре. Сознание с болезненной остротой воспринимало мельчайшие детали происходящего, прежде всего - старания Лоис (насколько он был тогда способен судить, вполне успешные) помочь Беверли расслабиться и почувствовать себя непринужденно. Им она так не занималась, подумал он с гордостью. Зачем? Они понимают друг друга и должны позаботиться о бедняжке Беверли.
Янси расслабился, безмятежно наслаждаясь присутствием Лоис, словно солнечным светом, от которого постепенно покрываешься загаром.
Потом они остались вдвоем. Беверли отправилась на кухню, вскоре оттуда послышались ее причитания, что-то насчет льда: ну надо же, какое несчастье, у Джонсонов в девятом наверняка есть, что вы, не беспокойтесь, я мигом. Хлопнула сетчатая дверь кухни, потом дробь быстрых шагов по ступенькам крыльца и почти неслышное шуршание опавшей хвои; все это заняло не больше секунды. И вот он наедине с Лоис. Янси пересел на диван, туда, где он касался углом подлокотника кресла. Подобный маневр, казалось, полностью истощил энергию; он хотел закурить, завязать непринужденную беседу, но не смог.