- Поймите меня правильно, - убедительно повествовал румяный, торопливо поглощая шницель. - Я вовсе не против театров и музеев. Но ассигнования на городской театр в прошлом году недоиспользованы, а в музеи ходят одни туристы…
- И похитители картин, - вставил человек с пластырем.
- Оставьте, пожалуйста. У нас нет картин, которые стоило бы похищать. Слава богу, "Сикстинских мадонн" пока еще не научились синтезировать из опилок. Я хочу обратить ваше внимание на то, что распространение культуры должно в наше время идти совсем другим путем. Культура должна не входить в народ, а исходить из народа. Народные капеллы, кружки самодеятельности, массовые игры - вот что нужно нашей публике…
- Нашей публике нужна хорошая оккупационная армия, - сказал человек с пластырем.
- Ах, оставьте, пожалуйста, вы ведь так не думаете… Охват кружками у нас на безобразном уровне. Боэла мне жаловалась вчера, что на ее чтения ходит только один человек, и тот, кажется, с матримониальными намерениями. А нам надо отвлекать народ от дрожки, от алкоголя, от сексуальных развлечений. Нам надо поднимать дух…
Человек с пластырем прервал его:
- Что вам от меня нужно? Чтобы я сегодня поддерживал ваш проект против этого осла, нашего уважаемого мэра? Ради бога! Мне абсолютно все равно. Но если вы хотите знать мое мнение о духе, то духа нет, дорогой советник! Дух давно умер! Он захлебнулся в брюшном сале. И на вашем месте я бы считался с этим и только с этим!
Румяный человек, казалось, был убит. Некоторое время он молчал, потом вдруг застонал:
- Боже мой, боже мой, чем мы вынуждены заниматься! Но я спрашиваю вас, кто-то все-таки летит ведь к звездам! Где-то строят мезонные реакторы! Где-то создают новую педагогику! Боже мой, совсем недавно я понял, что мы даже не захолустье, мы - заповедник! В глазах всего мира мы - заповедник глупости, невежества и порнократии. Представьте себе, в нашем городе второй год сидит профессор Рубинштейн. Социальный психолог, мировое имя. Он изучает нас, как животных… "Инстинктивная социология разлагающихся экономических формаций" - так называется его работа. Его интересует человек как носитель первобытных инстинктов, и он мне жаловался, как трудно ему было набирать материал в странах, где инстинктивная деятельность искажена и подавлена системой педагогики. А у нас он блаженствует! По его словам, у нас вообще нет никакой деятельности, кроме инстинктивной. Я был оскорблен, мне было стыдно, но боже мой, что же я мог ему возразить?.. Вы поймете меня. Вы же умный человек, мой друг, вы холодный человек, я знаю, но не могу же я поверить, чтобы вам до такой степени было все равно…
Человек с пластырем высокомерно глядел на него и вдруг дернул щекой. И я сразу же узнал его: это был тот самый тип с моноклем, который так ловко облил меня светящейся гадостью вчера у меценатов. Ах ты стервец! - подумал я. Ах ты вор! Оккупационная армия ему понадобилась! Дух, видите ли, захлебнулся в сале…
- Простите, советник, - брезгливо произнес человек с пластырем. - Я все это понимаю, и именно поэтому мне совершенно ясно, что все вокруг нас - это маразм. Последние судороги. Эйфория.
Я встал и приблизился к их столику.
- Разрешите? - спросил я.
Они удивленно воззрились на меня. Я сел.
- Простите меня, пожалуйста, - сказал я. - Я, собственно, турист и здесь у вас недавно, а вы, по-моему, местные и даже имеете какое-то отношение к городскому управлению… Вот я и решился побеспокоить вас. Я все слышу вокруг: меценаты, меценаты… А что это такое, никто толком не знает…
Человек с пластырем снова дернул щекой. Глаза его расширились - он тоже узнал меня.
- Меценаты? - сказал румяный советник приветливо. - Есть, есть такая варварская организация у нас. Очень печально, но есть. (Я кивал и рассматривал пластырь. Мой знакомый уже оправился и с прежним высокомерным видом кушал желе.) По сути дела, это современные вандалы. Мне просто трудно подобрать другое слово. Они скупают на паях ворованные картины, скульптуры, рукописи неопубликованных книг, патенты и уничтожают их. Вы представляете, как это отвратительно? Они находят некое патологическое наслаждение в уничтожении элементов мировой культуры. Собираются большой, хорошо одетой толпой и неторопливо, продуманно, со сладострастием уничтожают…
- Ай-яй-яй-яй! - сказал я, не сводя глаз с пластыря. - А ведь таких надо вешать за ноги.
- Мы их преследуем! - воскликнул румяный советник. - Мы их преследуем по закону. Мы, к сожалению, не можем преследовать артиков и першей, они, собственно, не нарушают никаких писаных законов, но коль скоро речь заходит о меценатах…
- Вы уже кончили, советник? - осведомился человек с пластырем. Меня он игнорировал.
Румяный спохватился.
- Да-да, нам пора идти. Вы нас извините, - сказал он, обращаясь ко мне, - у нас заседание в муниципалитете…
- Бармен! - металлическим голосом позвал человек с пластырем. - Вызовите такси, прошу вас.
- Вы давно в городе? - спросил румяный.
- Второй день, - ответил я.
- И вам… нравится?
- Красивый город.
- М-да, - промямлил румяный.
Мы помолчали. Человек с пластырем нахально вставил в глаз монокль и вытащил сигару.
- Болит? - спросил я сочувственно.
- Что именно? - надменно сказал он.
- Скула, - сказал я. - И еще должна болеть печень.
- У меня никогда ничего не болит, - ответил он, блеснув моноклем.
- Разве вы знакомы? - удивился румяный.
- Немножко, - сказал я. - Мы поспорили об искусстве.
Бармен крикнул, что такси прибыло. Человек с пластырем сейчас же встал.
- Пойдемте, советник, - сказал он.
Румяный растерянно улыбнулся мне и тоже встал. Они пошли к выходу. Я проводил их глазами и направился к стойке.
- Бренди? - спросил бармен.
- Именно, - сказал я. Меня трясло от злости. - Кто эти люди, с которыми я сейчас говорил?
- Плешивый - это советник муниципалитета, культурой занимается. А тот, что с моноклем, - это городской казначей.
- Казначей, - сказал я. - Сволочь он, а не казначей.
- Да ну? - сказал бармен с интересом.
- Вот вам и ну. Буба пришел?
- Нет еще. А казначей, он что?
- Сволочь он, - сказал я. - Ворюга.
Бармен подумал.
- Очень даже может быть, - сказал он. - Вообще-то он барон. Бывший, конечно. Повадки у него и верно сволочные. Жалко, я голосовать не ходил, а то бы против него голосовал… А что он вам сделал?
- Он вам сделал, - сказал я. - А я ему сделал. И еще кое-что сделаю. Вот такое положение.
Бармен, ничего не поняв, кивнул и сказал:
- Повторим?
- Давайте, - сказал я.
Он налил мне бренди и сообщил:
- А вот и Буба пришел.
Я оглянулся и чуть не выронил стакан. Я узнал Бубу.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Он стоял у дверей и озирался с таким видом, будто пытался вспомнить, куда он пришел и для чего пришел. Он был очень не похож на себя, но я его все-таки узнал сразу, потому что мы четыре года просидели рядом в аудиториях Школы, и потом было еще несколько лет, когда мы встречались чуть ли не ежедневно.
- Слушайте, - сказал я бармену. - Его зовут Буба?
- Умгум, - сказал бармен.
- Что же это - кличка?
- Откуда мне знать? Буба и Буба. Его все так зовут.
- Пек! - крикнул я.
Все посмотрели на меня. И он тоже медленно повернул голову и поискал глазами, кто зовет. Но на меня он не обратил внимания. Словно вспомнив что-то, он вдруг судорожными движениями принялся отряхивать воду с плаща, а потом, шаркая каблуками, подковылял к стойке и с трудом взобрался на табурет рядом со мной.
- Как обычно, - сказал он бармену. Голос у него был глухой и сдавленный, словно его держали за горло.
- Вас тут дожидаются, - сказал бармен, ставя перед ним стакан спирта и глубокую тарелку, наполненную сахарным песком.
Он медленно повернул голову, посмотрел на меня и спросил:
- Ну? Чего надо?
Веки у него были воспалены и полуопущены, в уголках глаз скопилась слизь. И дышал он через рот, как будто страдал аденоидами.
- Пек Зенай, - тихо произнес я, - курсант Пек Зенай, вернитесь, пожалуйста, с Земли на небо.
Он все так же слепо смотрел на меня. Потом облизнул губы и сказал:
- Сокурсник, что ли?
Мне стало жутко. Он отвернулся, взял стакан, выцедил спирт и, давясь от отвращения, стал есть сахарный песок большой столовой ложкой. Бармен налил ему второй стакан.
- Пек, - сказал я, - ты что же, дружище, не помнишь меня?
Он снова оглядел меня.
- Да нет… Наверное, видел где-то…
- Видел где-то! - сказал я с отчаянием. - Я - Иван Жилин, неужели ты меня совсем забыл?
Его рука со стаканом едва заметно дрогнула, и этим все кончилось. - Нет, приятель, - сказал он. - Прошу извинить, конечно, но я вас не помню.
- И "Тахмасиб" не помнишь? И Айову Смита не помнишь?
- Изжога меня сегодня изводит, - сообщил он бармену. - Дайте-ка мне содовой, Кон.
Бармен, с любопытством нас слушавший, налил содовой.
- Дрянной сегодня день, - сказал Буба. - Два автомата отказали, представляете, Кон?
Бармен покачал головой и вздохнул.
- Директор лается, - продолжал Буба. - Вызвал меня на ковер и облаял. Уйду я оттуда. Послал я его к чертовой матери, он меня и уволил.
- А вы заявите в профсоюз, - посоветовал бармен.
- Да ну их, - сказал Буба. Он выпил содовую и вытер рот ладонью. На меня он не смотрел.
Я сидел как оплеванный. Я совершенно забыл, зачем мне нужен был Буба. Мне нужен был Буба, а не Пек… То есть Пек мне тоже был нужен, но не этот… Этот не был Пеком, он был каким-то незнакомым и неприятным мне Бубой, и я с ужасом смотрел, как он выцедил второй стакан спирта и снова принялся заталкивать в себя полные ложки сахара. Лицо его покрылось красными пятнами, он давился и слушал, как бармен азартно рассказывает ему про футбол… Мне захотелось крикнуть: Пек, что с тобой случилось, Пек, ты же ненавидел все это!.. Я положил руку ему на плечо и сказал умоляюще:
- Пек, милый, выслушай меня, пожалуйста…
Он отстранился.
- В чем дело, приятель? - Глаза его совсем уже не смотрели. - Я не Пек, меня зовут Буба, понял? Вы меня с кем-то путаете… Никакого Пека здесь нет… Так что тогда "Носороги", Кон?..
И я вспомнил, где я нахожусь, и понял, что Пека здесь действительно больше нет, а есть Буба, агент преступной организации, и это единственная реальность, а Пек Зенай - мираж, доброе воспоминание, и о нем надо скорее забыть, если я намерен работать… Ладно, подумал я, стискивая зубы, пусть будет по-вашему.
- Алё, Буба, - сказал я. - У меня к тебе дело.
Он уже был пьян.
- А я о делах возле стойки не разговариваю, - заявил он. - И вообще я работу кончил. Все. Больше у меня никаких дел нет. Обратись, приятель, в муниципалитет. Там тебе помогут.
- Я к тебе обращаюсь, а не в муниципалитет, - сказал я. - Ты меня будешь слушать?
- А я тебя и так все время слушаю. Здоровье только порчу.
- Дело у меня небольшое, - сказал я. - Мне нужен слег.
Он сильно вздрогнул.
- Ты что, приятель, обалдел, что ли?
- Вы бы все-таки постыдились, - сказал бармен, - при людях-то…
Совесть совсем потеряли.
- Заткнись, - сказал я ему.
- Ты потише, - грозно сказал бармен. - В полицию давно не таскали? А то смотри, раз, два - и высылка…
- Плевал я на высылку, - нагло сказал я. - Не суйся в чужие дела…
- Слегач вонючий, - сказал бармен. Он заметно озверел, но говорил негромко. - Слег ему захотелось. Сейчас позову сержанта, он тебе даст слег…
Буба сполз с табуретки и поспешно заковылял к выходу. Я оставил бармена и поспешил следом. Он выскочил под дождь и, забыв поднять капюшон, стал озираться, ища такси. Я догнал его и взял за рукав.
- Ну, что тебе от меня надо? - с тоской сказал он. - Я полицию позову.
- Пек, - сказал я. - Опомнись, Пек, я - Иван Жилин, ты же меня помнишь…
Он все озирался, то и дело вытирая ладонью воду, струившуюся по лицу. Вид у него был жалкий, загнанный, и я, стараясь подавить раздражение, все уверял себя, что это мой Пек, бесценный Пек, незаменимый Пек, добрый, умный, веселый Пек, все пытался вспомнить, какой он был за пультом "Гладиатора", и не мог, потому что невозможно было теперь представить его где-либо, кроме бара, над стаканом спирта.
- Такси! - завизжал он, но машина промчалась мимо, в ней было полно людей.
- Пек, - сказал я, - поедем ко мне. Я тебе все расскажу.
- Отстаньте от меня, - сказал он, стуча зубами. - Я никуда с вами не поеду. Отстань! Я же тебя не трогал, я же тебе ничего не сделал, отстань, ради бога!
- Ну хорошо, - сказал я. - Я от тебя отстану. Но ты мне должен дать слег и дать свой адрес.
- Не знаю я никаких слегов, - застонал он. - Да что ж это за день такой сегодня, господи!..
Припадая на левую ногу, он побрел прочь и вдруг нырнул в подвальчик с красивой скромной вывеской. Я последовал за ним. Мы сели за столик, и нам тотчас принесли горячее мясо и пиво, хотя мы ничего не заказывали. Буба дрожал, мокрое лицо его стало синим. Он с отвращением оттолкнул тарелку и стал глотать пиво, обхватив кружку обеими ладонями. В подвальчике было тихо и пусто, над сверкающим буфетом висела белая доска с золотыми буквами: "У НАС ПЛАТЯТ".
Буба поднял голову от кружки и тоскливо сказал:
- Можно, я уйду, Иван? Не могу… К чему все эти разговоры? Отпусти меня, пожалуйста…
Я взял его за руку.
- Пек, что с тобой творится? Ведь я тебя искал, адреса твоего нигде нет… Я тебя встретил совершенно случайно и ничего не понимаю. Как ты попал в эту историю?.. Может, я могу помочь тебе чем-нибудь? Может быть, мы…
Он вдруг с бешенством вырвал у меня руку.
- Вот палач, - прошипел он. - Гестаповец… Черт меня понес в этот "Оазис"… Дурацкая болтовня, сопли… Нет у меня слега, понял? Есть один, так я тебе его не отдам! Что я потом - как Архимед?.. Есть у тебя совесть? Тогда отпусти меня, не мучай…
- Я не могу тебя отпустить, - сказал я, - пока не получу слег. И твой адрес. Должны же мы поговорить…
- Я не желаю с тобой говорить, неужели ты этого не понимаешь? Я ни с кем ни о чем не желаю говорить. Я хочу домой… И слег свой я тебе не отдам… Что я вам, фабрика? Тебе отдам, а потом через весь город крюка давать?
Я молчал. Ясно было, что он ненавидит меня сейчас. Что если бы он чувствовал себя в силах, он бы убил меня и ушел. Но он знал, что это не в его силах.
- Сволочь, - сказал он с яростью. - Почему ты сам купить не можешь? Денег у тебя нет? На! На! - Он стал судорожно рыться в карманах, выбрасывая на стол медяки и смятые бумажки. - Бери, здесь хватит!
- Что купить? У кого?
- Вот осел проклятый… Ну этот… Как его… м-м-м… как его… А, дьявол!.. - крикнул он. - Провались ты совсем! - Он запустил пальцы в нагрудный карман и вытащил плоский пластмассовый футлярчик. Внутри была блестящая металлическая трубочка, похожая на инвариант-гетеродин для карманных радиоприемников. - На! Жри! - Он протянул мне эту трубочку. Она была маленькая, длиной не больше дюйма и толщиной в миллиметр.
- Спасибо, - сказал я. - И как ею пользоваться?
У Пека раскрылись глаза. Он даже, кажется, улыбнулся.
- Господи, - сказал он почти с нежностью, - неужели ты ничего не знаешь?
- Ничего не знаю, - сказал я.
- Ну, так бы и сказал с самого начала. А я думаю, что он меня изводит, как палач? У тебя приемник есть? Вставь туда вместо гетеродина, повесь где-нибудь в ванной или поставь, все равно, и валяй.
- В ванной?
- Да.
- Обязательно в ванной?
- Ну да! Обязательно нужно, чтобы тело было в воде. В горячей воде. Эх ты, теленок…
- А "Девон"?
- А "Девон" высыпь в воду. Таблеток пять в воду и одну в рот. На вкус они отвратительные, но зато потом не пожалеешь… И еще обязательно добавь в воду ароматических солей. А перед самым началом выпей пару стаканчиков чего-нибудь покрепче. Это нужно, чтобы… как это… ну… развязаться, что ли…
- Так, - сказал я. - Понятно. Теперь все понятно. - Я завернул слег в бумажную салфетку и положил в карман. - Значит, волновая психотехника?
- Господи, да какое тебе до этого дело? - Он уже стоял, надвигая капюшон на голову.
- Никакого, - сказал я. - Сколько я тебе должен?
- Пустяки, вздор! Пошли скорее… Какого черта мы теряем время?
Мы поднялись на улицу.
- Ты правильно решил, - сказал Пек. - Разве это мир? Разве в этом мире мы люди? Это дерьмо, а не мир. Такси! - завопил он. - Эй, такси! - Его затрясло от возбуждения. - И чего меня понесло в "Оазис"?.. Не-ет, теперь я больше никуда, никуда…
- Дай мне твой адрес, - сказал я.
- Зачем тебе мой адрес?
Подкатило такси, Буба рванул дверцу.
- Адрес! - сказал я, хватая его за плечо.
- Вот дурак, - сказал Буба. - Солнечная, одиннадцать… Вот дурак, - повторил он, усаживаясь.
- Завтра я к тебе зайду, - сказал я.
Он уже не обращал на меня внимания. "Солнечная! - крикнул он шоферу. - Через центр! И побыстрее ради бога!"
Как просто, подумал я, глядя вслед его машине. Как все оказалось просто! И все совпадает. И ванна, и "Девон". И орущие приемники, которые так нас раздражали и на которые мы никогда не обращали внимания. Мы их просто выключали… Я взял такси и отправился домой.
А вдруг он меня обманул, подумал я. Просто хотел от меня поскорее избавиться… Впрочем, это я скоро узнаю. Он совсем не похож на агента-распространителя. Он же Пек… Впрочем, нет, он уже больше не Пек. Бедный Пек. Никакой ты не агент, ты просто жертва. Ты знаешь, где можно купить эту гадость, но ты всего лишь жертва. Слушайте, я не желаю допрашивать Пека, я не желаю его трясти, как какую-нибудь шпану… Правда, он уже не Пек. Чепуха, что значит не Пек? Он - Пек… и все-таки… придется… Волновая психотехника… Но дрожка - это ведь тоже волновая психотехника. Что-то слишком просто все получается, подумал я. Я здесь и двух суток не пробыл… А Римайер живет здесь с самого мятежа. Как забросили его тогда, так он здесь и прижился, и все им были довольны, хотя в последних отчетах он писал, что ничего похожего на то, что мы ищем, здесь нет. Правда, у него нервное истощение… и "Девон" на полу. И Оскар. И он не стал умолять меня, чтобы я его отпустил, а просто направил меня к рыбарям…
Я никого не встретил ни во дворе, ни в холле. Было уже около пяти. Я прошел к себе в кабинет и позвонил Римайеру. Ответил тихий женский голос.
- Как больной? - спросил я.
- Он спит. Не надо его беспокоить.
- Я не буду. Ему лучше?
- Я же вам сказала, что он заснул. И не звоните так часто, пожалуйста. Ваши звонки его тревожат.
- Вы будете у него все время?
- Во всяком случае, до утра. Если вы позвоните еще хоть раз, я выключу телефон.
- Благодарю вас, - сказал я. - Вы только не уходите от него до утра. Я больше не буду вас беспокоить.