Раньше Коннор не осмеливался даже поднять крышку и заглянуть внутрь прибора. Сейчас он берет одну разбитую часть за другой, размещает их на столе то так, то этак, прислушивается к внутреннему голосу - а вдруг тот подскажет что-нибудь путное.
- По-моему, картридж и рабочая головка не пострадали, - неуверенно сообщает он Рисе. Затем берет в руку какой-то электронный компонент. - Это похоже на жесткий диск, и он тоже, вроде бы, в порядке; значит, в нем, скорее всего, сохранился софт, нужный для работы. Разбиты в основном механические части.
- В основном?
- Я не могу ни в чем быть уверен, Риса. Это машина. Она сломана. Вот и все.
- Ну хорошо. Но есть же где-нибудь кто-нибудь, кто знает, как ее отремонтировать!
И тут в голову Коннора приходит мысль до того тревожно-абсурдная, что ему становится одновременно и смешно, и не по себе.
- Мой отец мог бы.
Риса отшатывается, словно пытаясь избежать рокового притяжения этой мысли.
- Я ведь потому и умею все чинить, что он меня учил.
Долгое время Риса ничего не отвечает, словно с надеждой ждет, когда слова Коннора, повисшие в воздухе подобно удавленнику на крючке, умрут сами собой.
Наконец она произносит:
- Поздравляю. Ты искал оправдания, чтобы пойти к родителям, с того самого момента, как появился здесь.
Коннор открывает рот - возразить, но колеблется. В словах Рисы есть правда.
- Знаешь, все… не так просто, - решается он.
- Ты забыл - это те самые люди, что отдали тебя на расплетение? Как ты мог их простить?!
- Я и не простил! Но что если они сами не могут себя простить? Я же никогда не узнаю об этом, если не встречусь с ними лицом к лицу!
- Да ты совсем спятил?! Думаешь, они заключат тебя в объятья и сделают вид, будто этих двух лет как не бывало?
- Конечно нет.
- Тогда на что ты рассчитываешь?
- Ну не знаю я! Просто чувствую себя таким же разбитым, как этот принтер. - Он обводит взглядом разложенные на столе части. Коннор, может быть, внешне цел, но чувствует себя временами глубоко, необратимо расплетенным.
- Может быть, я смогу починить себя сам, но для этого мне необходимо встретиться с родителями на своих условиях.
Коннор оглядывается по сторонам, сообразив, что они опять разговаривают на повышенных тонах, чем привлекают к себе внимание посторонних. Эти самые посторонние притворяются, что не слушают, но куда там - ушки у всех явно на макушке. Коннор переходит на горячий шепот:
- Дело не только в родителях. Там еще мой брат. Вот уж никогда не думал, что скажу так про этого сопляка, но я по нему скучаю, Риса. Ты даже представить себе не можешь, как я по нему скучаю!
- Брат братом, но это не причина, чтобы расстаться с жизнью!
И тут до Коннора доходит, что Риса никогда не сможет понять его, и даже больше - не сможет понять, почему она его не понимает. Она росла в сиротском приюте. У нее не было родителей. Не было семьи. Не было никого, кто любил бы или ненавидел ее - до нее вообще никому не было дела. Не существовало людей, чья жизнь настолько бы концентрировалась вокруг Рисы, что ее поступки заставляли бы их гордиться ею или негодовать. Даже ее ордер на расплетение был подписан не под влиянием отчаяния, как у Коннора. Ордер Рисы - продукт равнодушия. Ее самая тяжелая, глубоко личная травма ничего не значила для тех, кто ее нанес. Риса всего лишь попала под сокращение бюджета. Коннора внезапно охватывает жалость к подруге, потому что ей не дано ощутить ту боль, которую ощущает он.
- Я всегда доверял твоему мнению, Риса, - говорит он. - В большинстве случаев ты оказываешься права. Но не на этот раз.
Она всматривается в него, по-видимому, пытаясь отыскать трещинку, в которую можно было бы впрыснуть немного сомнения. Риса не догадывается, что он весь сплошное сомнение. Однако это не изменит его решимости.
- Ну что еще мне сказать, чтобы отговорить тебя?!
Коннор качает головой. Даже если бы он знал ответ на этот вопрос, все равно не сказал бы.
- Я буду осторожен. И если удастся добраться без приключений, присмотрюсь, прислушаюсь. Если за это время их отношение к расплетению изменилось, может, они посчитают, что помощь нам - это второй шанс для них?
- Коннор, они отдали тебя на расплетение! Они убийцы.
- Но до этого они были моими родителями.
Риса наконец признает свое поражение и с тяжким вздохом отступается. Удивительно: до того как она стала его отговаривать, Коннор не был уверен, идти ему или не идти; теперь же он решился окончательно.
Риса выпрямляется, и неожиданно между ними словно разверзается пропасть.
- Имей в виду: когда твои родители выдадут тебя юновластям - а они это сделают - я ни одной слезы по тебе не пролью, Коннор Ласситер!
Ложь. Потому что слезы уже брызнули из ее глаз.
• • •
- За домом наблюдают, - втолковывает ему Соня. - Да, не так пристально, как раньше, потому что благодаря этому подонку Старки ты уже не враг народа номер один; но юнокопы по-прежнему не прочь сцапать тебя, если представится возможность.
- Я буду осторожен.
- Ты должен четко осознать, какой опасности себя подвергаешь. Ты не знаешь, что про тебя нагородили твоим родителям, не знаешь, что они о тебе думают. Им может даже прийти на ум, что ты явился убить их.
Коннор встряхивает головой, словно пытаясь избавиться от этой мысли. Неужели мать с отцом знают его настолько плохо, что подумают такое? Хотя, с другой стороны, они, наверно, чувствуют себя ответственными за все, что произошло с ним с момента подписания проклятого ордера, и поэтому могут вообразить, что он жаждет мести. А вообще - он хоть когда-нибудь желал им смерти? Нет, никогда. И не только из-за брата. Даже если бы Коннор был единственным ребенком, он не стал бы этого делать. Вот Старки в жажде отмщения вполне способен истребить собственную семью. Но ведь Коннор не Старки.
Он крутит в пальцах письмо.
- Я должен это сделать. Прямо сейчас. А то в другой раз мужества не хватит.
- Мужества-то хватит, - возражает Соня, - а вот потребность может и пропасть. Для всего в нашей жизни настает определяющий, критический момент. Думаю, тебе и правда нужно сделать это сейчас и успокоиться.
Коннор понимает: шансы, что дело обернется плохо, куда выше, чем шансы, что все будет хорошо. Вон что произошло с Левом. Попробовал - и получил страшную травму.
- Мой друг Лев - вы наверняка о нем слышали - встречался со своими родителями. Они отреклись от него.
- Значит, его родители засранцы.
Коннор прыскает от неожиданности. Не потому, что Соня чурается крепкого словца - как раз наоборот; просто он не ожидал, что она выскажется с такой определенностью. Очень ободряюще.
- Я не знакома ни с Левом, ни с его родителями, но вижу таких, как он, каждый день, - продолжает Соня. - Их мир полетел в тартарары; и они так жаждут самоутверждения, что ради него готовы взорвать себя. Родители, которые отреклись от этого парня после того, что он сделал, вернее, после того, чего не сделал, не заслуживают звания родителей. Им вообще нельзя иметь детей, уже не говоря о том, чтобы приносить их в жертву.
При воспоминании о друге Коннор улыбается. А как он сердился на Лева за отказ пойти с ним к Соне! Но сердился-то он, надо признать, из чистого эгоизма.
- Лев спас мне жизнь. Теперь уже дважды. Вот потрясающий парень.
- Если ты когда-нибудь с ним встретишься, обязательно скажи ему это. После того, что сделали его родители, ему просто необходимо слышать слова одобрения, причем постоянно.
Коннор обещает Соне - и себе тоже - что так и поступит. Затем он бросает взгляд на лестницу, ведущую в подвал. Может, сойти вниз? Нет, у него тогда найдется сотня причин не подниматься опять наверх. Чтобы взбодриться, а заодно утвердиться в своем решении, он выуживает из заднего кармана уже сильно потрепанное письмо. Коннор набирает полные легкие воздуха, надрывает конверт и вытаскивает исписанные листочки. Вообще-то, он собирался перечитать их, но не может себя заставить - ведь неизвестно, в какую эмоциональную акробатику могут ввергнуть его собственные слова.
Он поднимает взгляд и обнаруживает, что Соня не сводит с него глаз.
- Хочешь побыть один? - спрашивает она.
Он отвечает тем, что складывает листки и засовывает обратно в карман.
- Это всего лишь слова, - бросает он. Соня не спорит.
- Если ты в последнюю секунду передумаешь, то всегда можешь послать письмо по почте. - Она взглядывает на сундук. - Наклею-ка я марки да отправлю все остальные тоже. Раньше никогда не чувствовала, что пришел подходящий момент. Но если уж сам Беглец из Акрона идет домой, может, настало время, чтобы и голоса всех этих ребят были услышаны.
- Попросите Грейс помочь вам, - предлагает Коннор. - Ей сейчас это очень нужно. Постараюсь вернуться как можно скорее. Даже если мне покажется, что они готовы помочь, я все равно их сюда не приведу… - он громко сглатывает, следующее предположение дается ему нелегко: - … на случай, если они обманут.
- Правильно. - Соня делает к Коннору несколько шагов и смотрит на него оценивающе, словно он - предмет антиквариата. - Надеюсь, тогда ты обретешь хоть толику покоя. Нам всем время от времени нужен мораторий на страдания.
- Да, точно. Мораторий.
Соня меряет Коннора взглядом притворного превосходства, словно подражая ребятам его возраста.
- "Мораторий" означает "временный перерыв".
- Да знаю я!
Коннор врет. Это слово он сейчас услышал впервые в жизни.
Соня снисходительно качает головой и вздыхает.
- Сегодня воскресенье. Твои родители ходят в церковь?
- Только на праздники или когда кто-нибудь умер.
- Тогда, - подытоживает Соня, - давай надеяться, что сегодня никто не умрет.
23 • Лев
Хеннесси мертв, Фретуэлл предстанет перед судом. Расплетение Уила Таши'ни будет отомщено. Это больше, чем Лев смел надеяться.
Уна позвонила в резервацию, так что их прибытия ждали и подготовились к торжественной встрече. Мост через Большое Ущелье закрыт для движения. Целый взвод охранников вытаскивает из багажника Мортона Фретуэлла, врага арапачей номер один - его предстоит передать в руки полиции. Они вынимают у преступника изо рта кляп, убирают связывающие его пластиковые стяжки и надевают на руки и ноги стальные кандалы. Пожалуй, для хлипкого, нескладного урода это даже немного чересчур.
Затем преступника с необычайной торжественностью ведут по мосту. Арапачи без театральности и драмы - как бы и не арапачи вовсе.
- Вы с Уной пойдете во главе процессии, - предупредил их по телефону Чал Таши’ни. - Это большое общественное мероприятие, и первыми на мосту публика увидит вас.
Чал на встречу не пришел. Лева это не удивляет. Как опытный юридический поверенный племени Чал Таши’ни сумел бы надеть на себя бесстрастную профессиональную маску, но как отец Уила он не смог заставить себя взглянуть в лицо последнему живому орган-пирату, ответственному за расплетение его сына. По крайней мере, пока не смог.
На противоположном конце моста собралась большая толпа - человек пятьсот, не меньше.
- Не вздумай улыбаться и махать рукой, - говорит Уна Леву на мосту. - Не выказывай никаких эмоций. Ничего радостного в этом мероприятии нет.
- Думаешь, сам не понимаю? - огрызается Лев. - Я не идиот.
- Но ты никогда не представал перед арапачами в качестве героя. А герой должен вести себя в соответствии с тысячелетними традициями.
Когда они достигают конца моста, из толпы раздаются приветственные возгласы. Уна была права, наставляя Лева, как себя вести: что правда, то правда, ему очень хочется понежиться в лучах славы. Процессия подходит ближе к зрителям, и приветствия сменяются негодующими криками. Лев не сразу соображает, что крики предназначены Фретуэллу, ковыляющему позади в сопровождении усиленного наряда охранников с каждой стороны.
Толпа осыпает его ругательствами и на арапачском, и на английском - чтобы у пленника не оставалось сомнений, как сильно его тут ненавидят. Зрители напирают на цепь конвоиров, словно пытаясь добраться до Фретуэлла, но Лев подозревает, что это тоже лишь своеобразное шоу. Да, они с удовольствием разорвали бы пирата в клочки, но не станут этого делать. Нет уж, пусть помучается как следует; чем дольше он будет страдать, тем больше возможностей для публичного унижения.
- А пошли вы все к такой-то матери! - орет Фретуэлл. Зрители в восторге - ругань Фретуэлла позволяет им ненавидеть его еще больше.
К процессии подходит шеф полиции - забрать преступника. Лев несколько разочарован - вождя племени не видно; но, может, Лев ждал слишком многого?
Шериф меряет Фретуэлла взглядом. В глотке орган-пирата клокочет знакомый гортанный звук - он собирает мокроту для плевка.
- Только попробуй - умрешь на месте, - предупреждает один из стражей. Адамово яблоко Фретуэлла прыгает вверх-вниз - арестант проглатывает то, чем собирался плюнуть в шерифа.
Страж закона поворачивается к героям дня и пожимает им руки.
- Отличная работа, - хвалит он.
Фретуэлла сажают в патрульный автомобиль и увозят. Конец вечеринки. Лев не в силах скрыть своего разочарования.
- А ты чего ожидал? - едко говорит Уна. - Почетную медаль? Ключ от резервации?
- Не знаю… Уж конечно чего-нибудь побольше, чем простого рукопожатия.
- Рукопожатие нужных людей значит в наших местах очень много.
И, надо сказать, рукопожатиям нет конца.
Сначала - от зрителей, пока толпа еще не рассосалась. Люди всех возрастов пробираются вперед, чтобы пожать Леву руку, высказать слова благодарности, поздравить. И наконец юноша понимает, что симпатия простых арапачей нужна ему больше, чем официальное признание заслуг. Важнее пожать руку каждому человеку по-отдельности. Именно при такой поддержке на внутреннем, личном уровне он может рассчитывать, что Совет племени отнесется к нему всерьез.
В дни, последовавшие за арестом Фретуэлла, Лев делает все, чтобы стать заметной общественной фигурой в городе.
В кафе и ресторанах его кормят бесплатно. Он благодарит за гостеприимство, но в свою очередь оставляет щедрые чаевые. Его останавливают на улицах - целые семьи желают с ним сфотографироваться. Дети подбегают за автографом. Кто бы к нему ни обратился, он ко всем относится с почтением и благодарностью. Он сдержан в выражении собственных эмоций, как его учила Уна. Это поведение воина-героя былых времен, перенесенное в современные условия.
- Не понимаю я тебя, - говорит ему Элина Таши’ни, мать Уила, женщина, которую Лев полюбил как родную мать. - Ты явился сюда, чтобы не привлекать внимания, а теперь купаешься в нем, как чушка в грязи. Может, твой дух-хранитель не эта обезьянка, а свинья?
- Свинья валяется в грязи не просто так, на это у нее есть причина, - возражает Лев. - И у меня тоже есть причина.
Элине она известна, но она беспокоится за Лева.
- Ты всего лишь мальчик. Причем один. Неужели ты думаешь, что у тебя получится перевернуть небо и землю?
Может и нет. Но он по-прежнему мечтает сорвать с неба луну.
• • •
Суд над орган-пиратом длится всего один день. Присяжным строго-настрого приказано отнестись к подсудимому беспристрастно, без мстительности. Фретуэлла признают виновным в похищении, заговоре с целью убийства и пособничестве убийце, - потому что согласно закону арапачей расплетение и убийство - это одно и то же. Вынося приговор, судья делает ход, который, однако, никого не удивляет: вместо пожизненного заключения он вводит в действие древнюю традицию.
- Пусть пострадавшие сами назначат преступнику наказание, - провозглашает судья, тем самым развязывая Таши’ни руки: те могут сделать с Фретуэллом что угодно, вплоть до самой жестокой казни.
- Где справедливость? - вопит Фретуэлл по пути в тюрьму после вынесения приговора. - По-вашему, это справедливо, да?! - Но уши окружающих глухи к его мольбам.
На следующий день Элина, Пивани и Чал Таши’ни приходят в тюрьму, чтобы впервые встретиться с Фретуэллом лицом к лицу. Их сопровождают Уна с Левом. Накануне в суде Лев заметил, что никто из Таши’ни не только не встречался с преступником взглядом, но даже избегал смотреть в его сторону. Возможно, из-за того, что их воротило от его вида, а возможно, и по другой причине: тем значительнее станет сегодняшняя встреча.
Фретуэлл в тюремной камере - жалкое зрелище. Он грязен даже в чистом бежевом комбинезоне, одежде арапачских заключенных.
Пивани, Чал и Уна остаются у двери; Элина же приближается к узнику. Лицо ее бесстрастно. Лева охватывает священный трепет: эта женщина - настоящая героиня из арапачских преданий. Элина смотрит на Фретуэлла в упор, и под ее взглядом тот поднимается на подкашивающихся ногах.
- С вами хорошо обращаются? - спрашивает Элина. Врач - всегда врач.
Фретуэлл кивает.
Она долго всматривается в него, прежде чем заговорить снова:
- Мы обсудили различные варианты наказания за похищение и убийство нашего сына.
- Он не умер! - упорствует Фретуэлл. - Все части его тела живы - я могу это доказать.
Элина не реагирует.
- Мы все взвесили и пришли к выводу, что ваша смерть от наших рук бессмысленна.
Фретуэлл выдыхает с облегчением.
- Поэтому, - продолжает Элина, - вы будете переданы в Центральный уголовный изолятор племени арапачей. До самого конца жизни вам не будут давать ничего, кроме хлеба и воды - по минимуму, лишь бы хватило выжить. Вам не будут разрешены никакие развлечения. У вас не будет никаких контактов с другими человеческими существами. Таким образом, вы останетесь наедине с собственными мыслями до конца ваших дней.
Глаза Фретуэлла наливаются ужасом.
- Как, совсем ничего? Вы обязаны дать мне хоть что-то! По крайней мере Библию. Или телевизор.
- Одну вещь вы все-таки получите, - говорит Элина. Чал достает из-за спины спрятанный там предмет.
Это веревка.
Чал вручает ее присутствующему тут же охраннику, а тот передает сквозь прутья решетки арестанту.
- Это жест милосердия, - продолжает Элина. - Когда ваше существование станет совсем невыносимым, вы сможете положить ему конец.
Фретуэлл вцепляется обеими руками в веревку и, не отрывая от нее глаз, разражается рыданиями. Удовлетворенные, Лев, Уна и Таши’ни покидают комнату.
На следующее утро Фретуэлла находят в камере мертвым - он повесился на потолочной лампе. Вот и ответ на его вопрос. С ним и вправду обошлись по справедливости.
Лев не имеет понятия, станет ли кто-нибудь во внешнем мире оплакивать этого человека. Собственное сердце юноши, похоже, зачерствело. Поимка Фретуэлла, его осуждение и жалкий конец означают для него лишь одно - благоприятный случай.
Под вечер того же дня Лев направляет в Совет племени запрос об аудиенции. Спустя неделю приходит вызов. Элина удивлена, что Совет вообще отреагировал на обращение Лева. А вот Чал принимает это как должное.
- По закону, они обязаны отвечать на любое обращение, - указывает он.
- Да, и некоторые просители ждут годами, - говорит Элина.
- Наверно, Лев слишком значительная фигура, чтобы тянуть с его делом.
Мысль о том, что он - значительная фигура несмотря на свой малый рост, щекочет самолюбие Лева и одновременно приводит в смущение.