– Саня, – снова заговорил Дед. – Я всё понимаю. Не читаю мысли, конечно, это вздор, но то, о чём ты думаешь – это же очевидно. Ты оттого сейчас себя накручиваешь, что смотришь на ситуацию только с одной стороны. Со стороны неверия.
И тут меня прорвало.
– Неверия? Это, значит, из-за неверия я не каюсь в ЦКЛ и не подписываюсь на толерантность? Это из-за неверия я остаюсь в Церкви? Ты ж знаешь – если публично объявить о выходе, то сразу и индекс поднимут, и запрет на профессию снимут, и всё такое. Это из-за неверия я отказываюсь поставить электронную подпись за Пафнутия? Может, скажешь, из-за неверия у меня отобрали сына?
Хорошо, что я уже допил чай. Не то плеснул бы сейчас Деду в лицо – как тогда Лене.
– А знаешь, – задумчиво протянул Дед, – пожалуй, ты и прав. В том смысле, что из-за неверия. Потому что твоя вера, ты уж извини, это не совсем вера. То есть не отношения с Богом, а, как сказали бы психологи, с референтной группой. Ты сохраняешь верность. Но кому? Той социальной общности, к которой себя причисляешь. То есть православным людям. Ты не хочешь упасть в их глазах. Ты готов к бытовым неприятностям – но ради чего? Ради психологического комфорта. Дескать, вот как меня давят, но я не ломаюсь, смотрите на меня, я герой. Гордыня это всё, внучок, а не настоящая вера и настоящее смирение. Ты православный, потому что люди рядом, есть перед кем выделываться. А вот попади ты на необитаемый остров – много ли от твоего православия останется?
Он был сейчас неправ, он был несправедлив. То есть в чём-то прав, но эту частичную правоту натягивал на всего меня. А я не такой, как он припечатал. Вернее, не только такой.
– Дед, – тоскливо сказал я, – давай сейчас не будем про меня. Что я помесь крокодила с тараканом, я и так знаю. Давай про то, что же мы конкретно будем делать.
– Саня, – Дед указал мне на старинные ходики, которые так любила баба Маша, – третий час ночи. Сейчас мы конкретно прочитаем вечернее правило и конкретно пойдём спать. Что же до второго вечного вопроса, "что делать" – сделаем вот что. Во-первых, будем молиться. Постарайся тоже, насколько сможешь. Во-вторых, завтра ты снимешь на камеру моё видео-обращение к церковному народу. В нём я выскажу всё, что думаю о Пафнутии и призову людей не голосовать за него, а кто уже проголосовал – отозвать свои подписи. Далее мы сделаем несколько копий файла и зальём на несколько разных серверов. Ты вернёшься к своему Ване Лукичу, дашь эту запись и скажешь: не только он умеет шантажировать. Я до сего времени публично не высказывался об этих выборах, но если Кирюшку вам с Леной не вернут – запись уйдёт на все наши сетевые ресурсы. Оно им надо, спроси.
– Думаешь, сработает? – покачал я головой.
– Ну, попытка не пытка, – в его густых усах прорезалась улыбка. – Да, вот что ещё – с Леной помирись, попроси прощения. Это у тебя сразу получится, уверяю. Ты попробуй её понять. Ей ведь хуже, чем тебе. И не грызи её за ту подпись. В конце концов, есть ещё время отозвать… Кстати, большой вопрос, что хуже перед лицом Господа – её подпись или твои R-подключения.
– Слушай, дед, – вздохнул я, – не способен я сейчас правило вычитывать. А давай, – тут во мне взыграло детство, – ты колыбельную споёшь? Ну ту, мою любимую, про совиный силуэт. Ну как тридцать лет назад. Ты ж гитару, наверное, не выкинул?
Дед взлохматил бороду… не такую, как тридцать лет назад – сейчас уже снежно-седую, сейчас у него не возникло бы никаких трудностей в изображении Деда Мороза перед компанией дошколят.
– Ну а что? Не вижу в этом предложении ничего криминального… – Дед вышел из комнаты и минуту спустя вернулся со своей рыжей гитарой… той самой. Ей ведь уже полвека будет… – Видели бы меня сейчас наши богомольцы! Уж точно сказали бы: старец в детство впал. Хотя, ты ж помнишь, Господь говорил: будьте как дети… Ладно, погнали.
Пальцы его, потемневшие от возраста и работы с землёй, осторожно пробежали по струнам. Дед с сомнением покачал головой, подкрутил колок пятой, а потом негромко запел:
– Забудешь первый праздник
И позднюю утрату,
Когда луны колёса
Затренькают по тракту…
Время на гитару не повлияло никак. А вот на дедов голос – ощутимо. Густоты в нём убавилось, возраст чувствовался. Хотя, – подумал я, – он ведь до сих пор служит, здесь, в Дроновке. Причём без диакона. Церковь Георгия Победоносца давно закрыли, епархия сочла, что накладно содержать этот памятник архитектуры… паствы несколько бабок, а реставрацию вынь да положь… так что владыка Меркурий, недолго думая, отдал её на баланс государства – вам надо, вы и реставрируйте. До сих пор стоит, заколоченная досками. Зато пять лет назад местные мужики по благословению Деда поставили на краю деревни просторный сруб, водрузили на крышу небольшой, кустарного изготовления деревянный купол, где-то и крестом разжились. Дед освятил, а епархия, посомневавшись полгода, выдала всё же антиминс.
…А что, – подумал я, пытаясь заснуть в жарко натопленной комнате, – встречный ультиматум – это Дед неплохо придумал. Может сработать.
10.
Не сработало. Иван Лукич посмотрел на меня, как на дошкольника, сожравшего неположенную конфету и завернувшего пластилин в её фантик.
– Вы это серьёзно, Саша, это не прикол такой? – устало спросил он, погасив голографическую рамку. – Вы что, всерьёз надеялись таким вот смешным макаром взять нас за яйца? Вы, бывший программер, и ведь не худший программер! Надо же… положить на несколько серверов… отослать на православные ресурсы… Как говорила моя бабушка, детский сад, штаны на лямках. Да все ваши с отцом Димитрием сетевые телодвижения мы отслеживаем… причём давно, задолго до всей этой истории. Вы на что надеетесь? На копию, которую скинули в кристалл-диск? А про то, что все такие диски могут удалённо админиться, забыли? Короче, нет уже этой записи, этого, так сказать, старческого маразма. Даже если и заныкали где-то ещё дубликат, в сеть она не попадёт никак! Понимаете?
Я сидел как ошпаренный, механически болтал чайной ложечкой в стакане. На бутерброды сегодня куратор не расщедрился.
А ведь следовало ожидать… Он прав: стройка съела мой мозг. Видео-обращение Деда – это, конечно, сравнимо с атомной бомбой… только вот и о средствах доставки следовало подумать. Можно было передать флешку кому-нибудь из наших, на приходе… да хотя бы и отцу Алексию. Небось, всю цепочку не отследили бы.
– По-моему, Саша, – продолжил куратор, – я повёл себя с вами предельно корректно. Чётко обрисовал перспективы, предложил очень неплохие условия. А вы меня решили кинуть. Знаете, я такого очень не люблю. Поэтому условия игры меняются в худшую для вас сторону. Саша, проснитесь! Вы как, готовы воспринимать?
– Интересно, что мне ещё остаётся? – проворчал я.
– Вот, уже лучше. Итак, сегодня же решение Ювенального суда будет приведено в исполнение, Кирилла отправят в ту самую приёмную семью, о которой мы уже говорили. Напоминаю, что жизни и здоровью мальчика там ничего не угрожает, а всё остальное – дискуссионно. Сколько он там пробудет – зависит от вас. Смотрите, какой расклад получается. Сегодня восемнадцатое ноября. Голосование кончается 31 декабря. Отзывать подписи и переголосовывать можно до 21 декабря. Ну, делаем небольшой запасец, обращение же надо ещё осмыслить. Короче, 15 декабря у меня должна быть запись нового обращения отца Димитрия. Уже правильного обращения. После этого мы изымаем мальчика из той семейки и возвращаем в центр временного пребывания. Куда он отправится далее – в другую ли семью, в интернат или обратно к вам, решим в рабочем порядке, в зависимости от результатов выборов. Вы меня понимаете? И очень советую не глупить. Ещё одна выходка типа этой провокационной записи – и вы с женой никогда не увидите сына. Понимаете, никогда. Не только до совершеннолетия, а вообще.
– Вы что же… – слова царапались острыми льдинками у меня во рту, – вот так прямо, открытым текстом, про то, что убьёте? Убьёте ребёнка?
– Я? – удивился Иван Лукич. – Я ничего такого не говорил. Мы, – выделил он голосом местоимение, – и пальцем к нему не прикоснёмся. Но вы же знаете, что у этих пидоров творится – наркотики, спид, суицид… Что ж делать, если люди совершенно добровольно выбирают такой образ жизни? Разве можем мы лишать их выбора? У нас, между прочим, демократическая толерантность, а не столь милая вашему сердцу теократия, где всех в колонну по четыре строят… Вы же знаете – по закону, с двенадцати лет подросток вправе выбирать сексуальных партнёров, с четырнадцати – употреблять лёгкие наркотики в умеренных дозах. Так что всё будет по закону, всё будет чики-поки, не волнуйтесь…
Он правильно срисовал выражение моего лица, потому что чуть отодвинулся.
– Вот только, умоляю, без рук! Между прочим, я бронзовый призёр города по тайскому боксу. Зачем доводить до крайностей?
Пришлось ограничиться словами.
– Ну что, выговорились? – усмехнулся он. – Легче стало? То-то. Не забудьте потом, как на исповедь пойдёте, ещё и в грехе сквернословия покаяться. А то ведь совесть замучит.
А вот с Леной всё получилось просто. Дед как в воду глядел.
– Ну что? – услышал я, едва открыв своим ключом дверь. Неужели так и стояла на пороге, прислушиваясь к звукам лифта и мусоропровода? В затрапезном зелёном халатике, с тонкими нервными пальцами, с невыспавшимися глазами.
Я обнял её за плечи.
– Ты прости меня, Ленка. За всё прости. Дурак я был, что орал на тебя и злился. Я ж мог на самом деле сдержаться, не хотел просто. Озверел.
Она долго смотрела на меня, потом прижалась и, по старой нашей традиции, дунула в лицо.
– И ты прости, Саша. Я ж, бывает, в такую рыбу-пилу превращаюсь, а ты совсем беззащитный.
– Дубина потому что, – поддержал я. – Полено неотёсанное, буратино недоделанное.
– Угу, – прикусила она мне ухо. И тут же отстранилась: – Ну, а по сути что? Есть новости?
– По сути всё хреново, – не стал я врать. – Наша с Дедом придумка лопнула. Они же, оказывается, отслеживают всю нашу сетевую активность. В общем, постирали записи повсюду, куда мы их положили.
– И что теперь?
Мы так и стояли на пороге. Она – в халатике, я – в куртке, на которой сейчас стремительно оттаивал налипший снег.
– Теперь хотят, чтобы я снова к Деду ехал, вытряс из него поддержку Пафнутия. Срок поставили до 15-го декабря. Меньше месяца осталось. А Кирюшка… – тут я решил, что ей не обязательно знать все детали, – Кирюшка пока в приюте. Неизвестно, отдадут ли его нам. Но, по крайней мере, этим тварям пока не отдали.
Мне очень хотелось верить, что Ленка не уловит моей лжи.
– Ой, ну что ж мы тут-то стоим! – вдруг подхватилась она. – Пошли, пошли! Ты ж голодный! И уставший! И промокший! Ну-ка, живо раздевайся и в ванную! А я пока разогревать поставлю!
К вечеру столбик термометра упал до минус восьми, облака растащило ветром, и сквозь лёгкую занавеску в комнату вошла луна. Серебристые блики дрожали на паркете, воздух пронизали бледно-жёлтые лучи. Наверное, приглядевшись, можно было увидеть, как в них пляшут пылинки.
– Саш, не засыпай, – шепнула мне в ухо Лена. – Я тебе не всё ещё сказала. Замоталась как-то, ну и…
– Что? – я откинул край одеяла, приподнялся на локте. – Что-то ещё случилось?
– Понимаешь, я вчера решила всё-таки к батюшке сходить, к отцу Алексию. Посоветоваться насчёт Кирюшки.
– Так советовались уже, – зевнул я. – Что нового он может сказать?
– Представь себе, может! Я ему объяснила всё насчёт этого твоего нового куратора, и что ты поехал к отцу Димитрию. Ну и он сказал, что раз так все оборачивается тяжело, то пусть он, ну то есть ты, к нему зайдёшь, у него какой-то разговор есть, насчёт того, что делать. Я пыталась, конечно, порасспросить, но он говорит – это дела мужские, это я только с Сашей могу обсуждать. Ты когда к нему пойдёшь-то?
Я задумался. Работу никто не отменял, увольняют меня с первого, и если сейчас уйти в загулы – разом лишишься и премии, и отпускных. Легко могут вспомнить про поправку к Трудовому кодексу от 2027-го.
– Я ему позвоню, договоримся. Ленка, давай уж спать, а? Я сейчас только на это и способный. Ни на разговоры, ни на остальное…
С отцом Алексием мы встретились в субботу, днём. Время удобное – между трапезой и всенощной.
– Знаете что, Саша, – предложил отец Алексий, – а давайте не будем здесь в духоте сидеть, а прогуляемся немного по окрестностям, в дороге и поговорим. Чтобы нас ничего не отвлекало. – Он вытащил свой комм и демонстративно отключил питание.
Намёк был более чем прозрачный, и я даже перещеголял батюшку – вынул батарею. Вот теперь нас точно никто не будет слышать. Разве что в одежду мою как-то умудрились насовать жучков… но это уже совсем паранойя.
Спустя десять минут отец Алексий вышел ко мне, одетый уже в светское.
– Не стоит лишний раз привлекать внимание, – пояснил он. – К тому же и соображения безопасности. Вы в курсе, что отца Григория из Тихвинского храма на той неделе избили на улице? Какая-то компания молодёжная. Обступили, крикнули: это тебе за Самару, поп! И сразу ногой в челюсть. Потом разбежались. Полиция, конечно, никаких концов не нашла. Подозреваю, что и не искала. Да… Вот так сейчас бывает.
Пару минут мы шли молча, а на подходе к скверу я сказал:
– По словам Лены, вы хотели мне что-то предложить… в нашей ситуации.
Батюшка кивнул.
– Да, Саша. Разумеется, вы понимаете, что разговор строго конфиденциальный. В общем, так: ваша жена мне всё обрисовала… в общих чертах.
– Могу сказать и то, о чём ей знать не стоит, – мрачно добавил я. – Мой куратор сказал, что Кирюшку уже отдали этим… в любящую однополую семью.
– Господи помилуй! – вздохнул отец Алексий. – Тогда тем более понятно, что легальными методами ничего поделать невозможно. Никакие адвокаты, никакие журналисты… это ещё лет пятнадцать назад сработало бы, а после самарского дела бесполезно. Никому не хочется получить ярлык "пособник террористов". Значит, надо задействовать другие пути.
– Что вы имеете в виду?
– Скажите, Саша, – осторожно начал отец Алексий, – вы что-нибудь слышали про сибирское Убежище?
Я облизнул пересохшие губы. Вот оно, значит, как!
– Только смутные слухи. Честно говоря, до сего момента считал это околоцерковным фольклором.
– Да, фольклором это обросло, – согласился отец Алексий. – Конечно, никакое это не "таёжное православное царство". Но слухи не на пустом месте возникли. Действительно, есть где-то в сибирской тайге скрытое поселение, туда стекаются православные люди, которым уже невозможно оставаться здесь.
– Что же, китайцы их до сих пор не выследили? – усомнился я. – С их-то педантизмом и тягой всё упорядочить…
– Не так всё просто, – возразил батюшка. – Вы не забывайте, что республика Сибирь формально всё-таки суверенное государство. Де-факто – да, китайская провинция. Но это де-юре всё же накладывает определённые ограничения. Более того, там ведь и геополитика замешана. Как я понимаю, сложная игра между Китаем, Европейскими штатами, Уральским Союзом и Московской Федерацией. Технически, конечно, Китай может вычислить и уничтожить Убежище, но тогда он теряет некие козыри в этой большой игре. Москве тоже это невыгодно. Одно дело слать в Сибирь дипломатические ноты и требовать покончить с гнездом терроризма – а другое дело, если это требование выполнят. Тогда ведь придётся что-то отдать взамен. Европейцы вмешиваться вряд ли будут, у них посерьёзнее проблемы есть, с Мавританией… бывшей Испанией то есть. Уралу так просто невыгодны любые промосковские акции в Сибири, он видит в том угрозу для себя… В общем, пока с Убежищем мирятся. Официально никто не признаёт, что оно есть, но кому нужно, все знают.
– Где вода, а где имение, – вырвалась из меня одна из Дедовых присказок. – Ну ладно, убедили, что Убежище есть. И?
Батюшка ответил не сразу. Обвёл взглядом заснеженные аллеи сквера, стайку наглых голубей, добывающих что-то из-под снега, бабушек с детскими колясками поодаль.
– Есть не только само Убежище, – наконец сказал он. – Есть и, так сказать, интерфейс. Или, если угодно, средство доставки. То есть люди, которые помогают туда перебраться.
– Предлагаете нам с Леной сбежать в тайгу? – уточнил я. – А самое главное-то как? Как быть с Кирюшкой?
– Это само собой, – кивнул отец Алексий. – Люди, которые переправляют туда… видимо, они каким-то образом могут и мальчика изъять из этого… блудилища.
– И вы знаете таких людей? – скептически протянул я.
– Непосредственно – не знаю, конечно. Ни к чему мне это. Помните у Экклезиаста: где много знания, там много печали… Но я знаю человека, которому можно доверять и у которого есть выход на…
– На подполье, давайте уж говорить прямо, – хотелось мне расставить точки над i.
– Наверное, можно и так сказать, – согласился батюшка. – В общем, поговорите с Валерой, – в мою ладонь скользнула свёрнутая бумажка. – Я Валеру знаю ещё по Никольскому храму, он у отца Геннадия окормлялся, у моего духовника. Можно сказать, мой духовный брат. Я ему уже дал знать, что к нему могут обратиться, он будет ждать. Вот так, Саша. Сами понимаете, ничего не могу гарантировать, но попробовать стоит.
…Я шёл к метро, и свёрнутая бумажка во внутреннем кармане куртки давала тепла не меньше, чем модная одежда с электроподогревом. Вот и появилась надежда. Не зря же Дед говорил – что-то да случится, Господь как-то вмешается. А я, дурак, усомнился в силе Дедовой молитвы!
11.
Спускаясь, я зачем-то считал ступеньки. Рыжее пламя факела выхватывало из тьмы щербатый камень внизу, змеистые трещинки на белёных стенах… а доверху свет не доставал. На триста двенадцатой ступеньке изогнутая винтом лестница кончилась и начался длинный коридор – точно такой же. Гранитные плиты пола, пригнанные друг к другу так, что лезвие ножа не просунуть, белёные стены – хотя какой смысл их белить, если здесь почти всегда тьма?
Нужная мне дверь была в самом дальнем конце, у тупика. Просмоленные дубовые доски обтянуты стальными полосами – не пожалели металла, хотя из каждой такой полосы вполне мог получиться если не двуручный меч, то по крайней мере лёгкая (и куда более удобная в бою) агарянская сабля. Но мало того, что железо – ещё и серебряные бляшки набиты для верности, ну и над косяком – небольшая, почти неразличимая в свете факела икона Георгия Победоносца. Чтобы, значит, остановить нечисть, если даже сталь и серебро ей не помеха.
Я воткнул факел в кольцо, вынул связку ключей, не сразу нашёл нужный. К моему удивлению, замок не задурил, а при первом же повороте без всякого усилия щёлкнул. Тяжёлую дверь надо было толкать внутрь – ведь если её и собрались бы выбить, то уж явно не снаружи.
Внутри я обнаружил сухую тьму, плотную, густую тишину. А нечисти не было. Всего лишь Философ.
Я закрепил факел в таком же кольце, что и с той стороны. Здесь, в тесном пространстве, он казался куда более ярким – во всяком случае, свет достигал до самых дальних углов. Факела хватит часа на два, но мне этого времени более чем достаточно.
– Доброго дня, Философ!
Он пошевелился, встряхнул головой, отгоняя остатки сна, и сел на деревянном топчане, застеленном войлочной подстилкой.
– Наверху день? – осведомился он таким голосом, будто я был школьником, а он – строгим учителем. – Ну в таком случае и тебе доброго дня. Здесь, как понимаешь, времена суток незаметны. Как говорится, счастливые часов не наблюдают.