Чарли Ашер - самый обычный парень. Чуток несчастный, слегка невротичный. Он типичный бета-самец - нерешительный, осторожный и склонный к размышлениям, а не к действиям. Чарли даже в кошмарном сне не могло привидеться, что он станет вассалом Смерти. Но именно эта беда с ним и произошла. И его доселе тихая и уютная жизнь обычного ипохондрика превращается в сущий ад: люди вокруг падают замертво, а в блокноте на тумбочке сами собой появляются имена тех, кому скоро предстоит отправиться на тот свет. Похоже, что Чарли принят на новую службу, неприятную и чертовски опасную. Но кто-то же должен выполнять грязную работу и нести людям смерть…
"Грязная работа" - изобретательный, гипнотический, хулиганский, умный роман для всех тех, кто не падает в обморок от шуток о смерти и острого словца. От детей и особо нервических граждан его стоит держать подальше, зато остальным новая книга Кристофера Мура категорически рекомендуется - как лучшее средство от пошлости наших будней.
Содержание:
Кристофер Мур - Грязная работа 1
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ - Дела прискорбные 1
ЧАСТЬ ВТОРАЯ - Подержанные души 19
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ - Поле битвы 45
ЭПИЛОГ 71
ПРИМЕЧАНИЯ И БЛАГОДАРНОСТИ АВТОРА 71
Примечания 72
Кристофер Мур
Грязная работа
Эта книга посвящается Патрише Мосс, которая в своей смерти была так же щедра, как и в жизни, и работникам и волонтерам хосписов всего мира.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Дела прискорбные
Гильгамеш! Куда ты стремишься?
Жизни, что ищешь, не найдешь ты!
Боги, когда создавали человека, -
Смерть они определили человеку,
Жизнь в своих руках удержали.
Ты же, Гильгамеш, насыщай желудок,
Днем и ночью да будешь ты весел,
Праздник справляй ежедневно,
Днем и ночью играй и пляши ты!
Светлы да будут твои одежды,
Волосы чисты, водой омывайся,
Гляди, как дитя твою руку держит,
Своими объятьями радуй подругу -
Только в этом дело человека!"Эпос о Гильгамеше"
1
Коль я за смертью не зашел, она пришла за мной…
Чарли Ашер ходил по земле, как муравей по воде: малейший неверный шаг - и его засосет в глубины. Благословенный воображением бета-самца, в жизни он по большей части вглядывался в будущее, дабы успеть засечь, каким манером мир сговаривается его прикончить. Его самого; Рэчел; а теперь и новорожденную Софи. Но, невзирая на всю внимательность, паранойю, беспрестанную суету с того дня, когда Рэчел выписала на тесте беременности синюю полоску, и заканчивая тем днем, когда Рэчел вкатили в послеродовую палату больницы имени Св. Франциска, - Смерть все-таки вкралась.
- Она не дышит, - сказал Чарли.
- Отлично она дышит, - ответила Рэчел, поглаживая кроху по спинке.
- Хочешь подержать?
В тот день Чарли уже подержал младенца Софи несколько секунд - и поспешно вручил медсестре, заявив, что пальчики на руках и ногах должен считать более квалифицированный специалист. Сам он пересчитал дважды и оба раза дошел до двадцати одного.
- Все делают вид, будто ничего особенного. Мол, все будет прекрасно, если у ребенка минимум десять пальцев на руках и десять на ногах. А вдруг лишние? А? Неучтенка с пальчиками? Что, если у ребенка хвост?
(Чарли был уверен, что в шесть месяцев опознал хвост на сонограмме. Пуповина, щас! Распечатку он сохранил.)
- У нее нет хвоста, мистер Ашер, - терпеливо сказала сестра.
- И пальцев десять и десять, мы все проверили. Может, вам пойти домой отдохнуть?
- Я все равно ее люблю, даже с лишним пальчиком на руке.
- Она вся - нормальная.
- Или ноге.
- Мистер Ашер, мы правда знаем, что делаем. У вас красивая здоровая девочка.
- Или с хвостиком.
Медсестра вздохнула. Она была приземиста, широка в кости, и на правой икре у нее сквозь медсестринский чулок виднелась татуированная змея. По четыре часа каждый рабочий день медсестра массировала недоношенных, продев руки в отверстия люцитового инкубатора, как будто в нем помещалась радиоактивная искра. Медсестра с ними разговаривала, ласково их увещевала, рассказывала, какие они особенные, и чувствовала, как внутри у них трепещут сердечки не больше свернутой в комок пары спортивных носков. И плакала над каждым, и верила, что слезами своими и касаньем переливает в их тельца капли своей жизни, - что вполне ее устраивало. Ей не жалко. Неонатальной медсестрой она работала уже двадцать лет и ни разу не повысила голос на свежего папашу.
- Черт бы вас подрал, нет у нее никакого хвостика, обалдуй! Ну сами посмотрите! - Медсестра отвернула одеяльце и нацелила попку младенца Софи на Чарли так, словно собиралась дать залп какашками оружейного класса такой мощи, что простодушному бета-самцу и не снилась.
Чарли отпрыгнул - вот вам поджарый и проворный тридцатник в чистом виде, - а затем, сообразив, что младенец не заряжен, огладил лацканы твидового пиджака жестом праведного негодования.
- Может, вы удалили его в родильном отделении, и мы так и не узнаем. - Сам-то он не знал наверняка.
Из палаты его выдворяли сначала акушер-гинеколог, а под конец - сама Рэчел.
("Он или я, - сказала она. - Кто-то из нас тут лишний".)
В палате Чарли сказал Рэчел:
- Если ей удалили хвост, я хочу его забрать. Вдруг понадобится, когда она повзрослеет.
- Софи, твой папа вообще-то не спятил. Он просто пару дней не спал.
- Она смотрит на меня, - сказал Чарли.
- Она смотрит на меня так, будто я на скачках спустил все деньги на колледж, и перед тем как пойти на физфак, ей придется идти на панель.
Рэчел взяла его за руку.
- Милый, я думаю, глаза у них так рано еще не фокусируются, а кроме того, ей рановато переживать, надо ли ей по пути на филфак заходить на панель.
- Физфак, - поправил Чарли.
- В наши дни они взрослеют рано. К тому времени, как я разыщу ипподром, она может и вырасти. Господи, твои родители меня возненавидят.
- И что изменится?
- Другие поводы. Теперь я сделал их внучку шиксой.
- Она не шикса, Чарли. Мы это уже проходили. Она моя дочь, а потому - тоже еврей.
Чарли опустился на одно колено у кровати и двумя пальцами взял Софи за крохотную ручку.
- Прости папу, что сделал тебя шиксой. - Он поник головой, спрятав лицо в лощинке, где младенец смыкался с материнским боком.
Рэчел провела ногтем по узкому лбу Чарли, очертив вдоль волос резкий разворот.
- Тебе надо поехать домой и выспаться.
Чарли пробормотал что-то в простыни. А когда поднял голову, в глазах его стояли слезы.
- Она теплая на ощупь.
- Она и есть теплая. Ей так положено. Она млекопитающая. Грудное вскармливание. Ты чего плачешь?
- Какие вы прекрасные, ребята. - Он разложил темные волосы Рэчел на подушке - одним длинным локоном обвил головку Софи и стал укладывать его в детский паричок.
- И если волосы у нее не вырастут, это ничего. Была же такая сердитая лысая певица где-то в Ирландии - и ничего, симпатичная. Если у нас будет хвостик, можно с него пересадить.
- Чарли! Иди домой!
- Твои родители скажут, что я во всем виноват. Что их лысая внучка шикса, на панели зарабатывает себе на физфак - и все из-за меня.
Рэчел схватила звонок с одеяла и воздела так, будто он подсоединен к бомбе.
- Чарли, если ты сейчас же не поедешь домой и не ляжешь спать, клянусь - я вызову сестру, и тебя отсюда вышвырнут.
Говорила она строго, но при этом улыбалась. Чарли нравилось смотреть, как она улыбается, - он всегда это любил: одновременно походило на одобрение и дозволение.
Дозволение быть Чарли Ашером.
- Ладно, поеду. - Он пощупал ей лоб.
- У тебя жар? Ты не устала, нет?
- Я только что родила, бабуин!
- Я просто беспокоюсь за тебя.
- Он не был бабуином. Она упрекает его за хвостик Софи, потому и назвала бабуином, а не обалдуем, как все остальные.
- Миленький, езжай. Ну? А я немножко отдохну.
Чарли взбил подушки, проверил кувшин с водой, подоткнул одеяло, поцеловал Рэчел в лоб, поцеловал младенца в голову, взбил младенца, после чего стал поправлять цветы, присланные его матерью: лилию-звездочет вперед, подчеркнуть веточками бабьего ума…
- Чарли!
- Иду, иду. Господи. - В последний раз он окинул взглядом палату, попятился к двери.
- Тебе привезти чего-нибудь из дому?
- Ничего не надо. По-моему, ты собрал весь комплект. Вообще-то, я думаю, огнетушитель мне уже не пригодится.
- Лучше перебдеть, чем недобдеть…
- Иди! Я отдохну, доктор проверит Софи, а утром мы увезем ее домой.
- Что-то быстро.
- Так принято.
- Нужен еще пропан для походной печки?
- Попробуем сэкономить.
- Но…
Рэчел замахнулась звонком так, будто последствия будут суровы, если ее требованиям не пойдут навстречу.
- Я тебя люблю, - сказала она.
- Я тоже тебя люблю, - ответил Чарли.
- Вас обеих.
- Пока, папочка. - Кукловод Рэчел помахала ему ручонкой Софи.
К горлу Чарли подкатил комок. Никто раньше не звал его "папочкой" - даже куклы.
(Он, правда, однажды за сексом осведомился у Рэчел: "Кто твой папочка?" - на что она ответила: "Сол Голдстин", отчего на неделю Чарли стал импотентом и у него возникли разнообразные вопросы, задавать которые не очень хотелось.)
Чарли попятился из комнаты, ладонью прикрыл за собой дверь, затем направился по коридору и мимо стола, из-за которого неонатальная медсестра со змеей на ноге косвенно ему улыбнулась.
Чарли ездил на мини-фургоне-шестилетке, унаследованном от отца вместе с лавкой старья и зданием, где она располагалась. В мини-фургоне всегда попахивало пылью, нафталином и потом, несмотря на целый лес благоухающих рождественских елочек, которые Чарли развешивал по всем крючкам, ручкам и выступам в салоне. Он открыл дверцу, и его омыл аромат нежеланного - этим товаром и торгуют старьевщики.
Не успев даже вставить ключ в зажигание, Чарли заметил компакт-диск Сары Маклахлан на пассажирском сиденье. Да, Рэчел его будет не хватать. Ее любимый диск - а она приходит в себя после родов без него; такого Чарли не потерпит.
Он схватил диск, закрыл фургон и кинулся обратно в палату.
К его облегчению, медсестра покинула свой пост, а потому Чарли не пришлось выдерживать ее ледяной укоризненный взгляд - ну, во всяком случае, он рассчитывал на лед укоризны в этом взгляде. Мысленно подготовил краткую речь о том, что хороший муж и отец предугадывает нужды и потребности жены, а это, в свою очередь, означает и доставку ей музыки… Ладно, речь пригодится и на обратном пути, если его окатят ледяной укоризной.
Дверь в палату он открыл медленно, чтобы не испугать жену. Он предвкушал ее теплую улыбку неодобрения, но Рэчел, судя по всему, спала - а у кровати ее стоял очень высокий черный человек, одетый в мятно-зеленое.
- Что вы тут делаете?
Человек в мятно-зеленом, вздрогнув, обернулся.
- Вы меня видите? - Он ткнул в свой шоколадного цвета галстук, и Чарли - всего лишь на секунду - вспомнил тоненькие мятные пастилки, которые кладут на подушки в тех отелях, что получше.
- Конечно, вижу. Что вы тут делаете?
Чарли подступил ближе к кровати Рэчел, поместив себя между незнакомцем и своей семьей. Младенца Софи черный дылда, похоже, заворожил.
- Это нехорошо, - сказал Мятно-Зеленый.
- Вы ошиблись палатой, - произнес Чарли.
- Уходите отсюда. - Он потянулся назад и потрепал Рэчел по руке.
- Это очень и очень нехорошо.
- Сэр, моя жена пытается заснуть, а вы ошиблись палатой. Уйдите, пожалуйста, пока я…
- Она не спит, - сказал Мятно-Зеленый.
Голос его был мягок и звучал немного по-южному.
- Простите.
Чарли повернулся и посмотрел на Рэчел, рассчитывая увидеть ее улыбку, услышать, как она велит ему успокоиться, но глаза жены были закрыты, а голова скатилась с подушки.
- Милая? - Чарли выронил диск и бережно потряс жену.
- Милая?
Младенец Софи заплакала. Чарли пощупал лоб Рэчел, взял ее за плечи и потряс сильнее.
- Милая, проснись. Рэчел. - Он приложил ухо к ее сердцу - и ничего не услышал.
- Сестра! - Пошарил по постели и схватил звонок, выпавший на одеяло.
- Сестра! - Он заколотил по кнопке, затем развернулся к человеку в мятно-зеленом.
- Что здесь…
Тот исчез.
Чарли выбежал в коридор, но там никого не было.
- Сестра!
Через двадцать секунд явилась медсестра со змеей на ноге, а еще через тридцать - бригада реаниматоров со своей экстренной каталкой. Медицина оказалась бессильна.
2
Тонкая грань
У новой скорби тонкая грань, она режет нервы, отсекает реальность - острое лезвие милосердно. Лишь со временем, когда оно затупляется, приходит подлинная боль.
Поэтому Чарли едва ли осознавал, как вопил в больничной палате Рэчел, как ему кололи успокоительное, как в тот первый день все окутывала пленкой электризованная истерия. После - воспоминания из прогулки лунатика, сцены, снятые из глазницы зомби: он, живой труп, пробирается сквозь объяснения, обвинения, приготовления и церемонию.
- Это называется тромбоэмболией сосудов головного мозга, - сказал ему врач.
- При родах в ногах или почечной лоханке образуется сгусток, затем он перемещается в мозг и перекрывает кровоток. Очень редко, но случается. Медицина бессильна. Если бы даже реаниматоры сумели ее оживить, ущерб для мозга был бы обширен. Боли она не почувствовала. Вероятно, ей просто захотелось спать, и она скончалась.
Чтобы не закричать, Чарли прошептал:
- Человек в мятно-зеленом! Он ей что-то сделал. Он что-то ей вколол. Он там был, он знал, что она умирает. Я его видел, когда вернулся с диском.
Ему показали пленки службы безопасности, и все - медсестра, врач, администраторы и юристы - посмотрели черно-белые кадры:
вот Чарли выходит из палаты Рэчел, вот пустой коридор, вот Чарли возвращается в палату. Никакого высокого черного в мятно-зеленом. Даже компакт-диск не нашли.
Недосып, сказали все. Галлюцинации, вызванные измождением. Травма. Ему дали что-то для сна, что-то от тревожности, что-то от депрессии и отправили домой с малюткой-дочерью.
Когда на второй день Рэчел отбормотали и похоронили, малютку Софи держала на руках Джейн, старшая сестра Чарли.
Он не помнил, как выбирал гроб, как все улаживал. Больше походило на сон сомнамбулика: взад-вперед шаткими призраками перемещались ее родственники в черном, извергая малоадекватные клише соболезнований:
- Нам очень жаль. Она была так молода. Какая трагедия. Если мы чем-то можем помочь…
Отец и мать Рэчел обнимали Чарли, соприкасаясь с ним головами в вершине треножника. Сланцевый пол похоронного зала был испятнан их слезами. Всякий раз, когда плечи тестя сотрясались от рыданий, сердце Чарли разрывалось вновь. Сол сжал лицо зятя ладонями и сказал:
- Ты не представляешь, потому что я не представляю.
Но Чарли представлял, ибо он был бета-самцом и на нем лежала проклятая печать воображения; он представлял, потому что потерял Рэчел, а теперь у него дочь - эта крохотная незнакомка, что спит у его сестры на руках. Он представлял, как и ее забирает человек в мятно-зеленом.
Чарли посмотрел на пол в пятнах от слез и сказал:
- Вот почему большинство похоронных залов застелено коврами. А то кто-нибудь поскользнется.
- Бедный мальчик, - произнесла мать Рэчел.
- Мы, разумеется, посидим с тобой шиву.
Чарли пробрался через зал к сестре: на той был его двубортный костюм из темно-серого габардина в тонкую полоску, и от сочетания суровой прически поп-звезды восьмидесятых и младенца в розовом одеяльце сестра смотрелась не столько андрогинной, сколько попутанной.
Чарли считал, что на ней костюм сидит гораздо лучше, чем на нем, но все равно могла бы и спросить разрешения.
- Я так не могу, - сказал он.
И дал себе рухнуть вперед, пока отступающий клин его темных волос не уперся в ее склеенный гелем платиновый чубчик имени "Стаи чаек".
Ему казалось, что для скорби это лучшая поза - вот так бодаться: вроде как пьяно стоишь у писсуара и падаешь, пока не воткнешься головой в стену.
Отчаяние.
- Ты отлично держишься, - сказала Джейн.
- Так редко у кого получается.
- Что такое, нахуй, "шива"?
- Мне кажется, это такой индусский бог со всякими руками.
- Что-то не то. Голдстины собираются со мной на нем сидеть.
- Рэчел что, не научила тебя быть евреем?
- Я не обращал внимания. Думал, у нас еще есть время.
Джейн переместила малютку Софи в позу мяча в руке полузащитника, а свободную ладонь положила Чарли на загривок.
- У тебя все будет хорошо, братишка.
- Семь, - сказала миссис Голдстин.
- "Шива" означает семь.
Раньше мы сидели семь дней, оплакивали покойных, молились. Так делали ортодоксы, теперь же большинство сидит всего три.
Шиву они сидели в квартире Чарли и Рэчел, выходившей на линию канатной дороги на углу Мэйсон и Вальехо. Здание это - четырехэтажное, эдвардианское (архитектурно - не вполне кутюр роскошной викторианской куртизанки, но все равно вульгарных оборок и хлама довольно, чтобы наскоряк оприходовать морячка в переулке) - построено было после того, как землетрясение и пожар 1906 года смели с лица земли целый район, ныне ставший Северным пляжем, Русским холмом и Китайским кварталом.
Когда четырьмя годами ранее умер отец, Чарли и Джейн унаследовали здание вместе с лавкой старья, занимавшей первый этаж. Чарли достались дело, просторная спаренная квартира, где прошло их детство, и стоимость содержания развалюхи, а Джейн - половина дохода от аренды и одна из квартир на верхнем этаже с видом на мост Бэй-бридж.