По распоряжению миссис Голдстин все зеркала в доме затянули черной тканью, а на кофейный столик посреди гостиной водрузили здоровенную свечу. Сидеть полагалось на низких скамеечках или подушках - в доме ни того ни другого не нашлось, поэтому Чарли впервые после смерти Рэчел спустился в лавку за чем-нибудь подходящим.
Из кладовой за кухней черная лестница вела на склад, где Чарли среди ящиков товара, который еще предстояло рассортировать, оценить и вынести в лавку, устроил себе кабинет.
Внутри было темно, если не считать того света, что сочился в витрину от уличных фонарей на Мэйсон-стрит.
Чарли остановился у подножия лестницы, не снимая руки с выключателя, - просто смотрел. Среди полок с безделушками и книгами, башен старых радиоприемников, вешалок со старой одеждой - все темное, сплошь бугристые тени во мраке - что-то тлело красным, чуть ли не пульсировало, словно бились сердца. На вешалках - свитер, в горке с антиквариатом - фарфоровая лягушка, у самой витрины - старый поднос "Кока-Кола", рядом - пара башмаков. Все это рдело.
Чарли щелкнул выключателем, флуоресцентные трубки зажглись, сперва помигав, жизнью, и вся лавка осветилась. Красное сияние погасло.
- Таааак, - сказал себе Чарли - спокойно сказал, точно теперь все было в полном порядке.
Выключил свет. Горящая красная хрень. На стойке неподалеку тускло светилась латунная визитница, отлитая в виде американского журавля. Секунду Чарли к ней присматривался - просто убедиться, что на нее не падает жуткий отсвет какого-нибудь красного фонаря снаружи. Шагнул в темную лавку, вгляделся в латунного журавля пристальнее, склонив голову набок.
Не-а, красным явно пульсировала сама латунь. Чарли развернулся и рванул вверх по лестнице.
Влетев в кухню, он едва не сшиб Джейн, которая нежно укачивала малютку Софи на руках, что-то ей при этом тихонько воркуя.
- Что? - спросила Джейн.
- Я же знаю, у тебя внизу валяются какие-то здоровые подушки.
- Не могу, - ответил Чарли.
- Я удолбался. - И он рухнул на холодильник так, словно брал его в заложники.
- Я принесу. На, подержи ребенка.
- Не могу, я обдолбан. У меня галлюцинации.
Джейн разместила младенца в изгибе правой руки, а левой обняла младшего брата за плечи.
- Чарли, ты принимаешь антидепрессанты и успокоительные, а не трескаешь кислоту. Посмотри вокруг, здесь же все на чем-нибудь сидят. - Чарли послушно выглянул в кухонный проход: женщины в черном, большинство - средних лет или старше, качают головами, мужчины держатся стоически, рассредоточились по периметру гостиной, у каждого в руках - солидный стакан, все пялятся в пространство.
- Видишь, всем пиздец.
- А маме? - Чарли показал подбородком на мать, выделявшуюся из прочих седовласых дам в трауре: она была обвешана серебряными украшениями навахо и так загорела, что, делая глоток "старомодного", будто вся утекала в стакан.
- Маме особенно, - ответила Джейн.
- Схожу поищу, на чем сидеть шиву. Не знаю, почему нельзя на диване. Бери дочь.
- Не могу. Мне ее не стоит доверять.
- Бери, сука! - рявкнула Джейн прямо в ухо брату - но как бы шепотом.
Между ними уже давно решилось, кто в доме альфа-самец, - им был не Чарли. Джейн сунула ему в руки малютку и направилась к лестнице.
- Джейн, - воззвал к ее спине брат.
- Ты там оглядись, перед тем как зажигать свет. Может, какую жуть заметишь.
- Ну да. Жуть.
Джейн оставила Чарли в кухне - он внимательно осматривал дочь: ну, может, голова чуть продолговатая, а так немножко похожа на Рэчел.
- Твоя мамочка любила тетю Джейн, - сообщил он малютке.
- Они вместе разбивали меня в "Риск"… и в "Монополию"… и в спорах… и на кухне у плиты. Спиной он сполз по холодильнику на пол, уселся, раскинув ноги, и зарылся лицом в одеяльце Софи.
В темноте Джейн шваркнулась лодыжкой о деревянный ящик со старыми телефонами.
- Да это просто дурь какая-то, - сказала она себе и щелкнула выключателем.
Никакой жути. Затем - потому что Чарли бывал кем угодно, только не психом, - опять выключила свет: ничего не пропустила?
- Жуть, ага.
Никакой жути в лавке не наблюдалось - за исключением самой Джейн, которая стояла в торговом зале и потирала лодыжку.
Но, не успев снова зажечь свет, Джейн заметила, как снаружи кто-то заглядывает в витрину - ладонями защищает глаза, чтобы пробиться взглядом сквозь отражения фонарей. Пьяный турист или бездомный, решила она. Прошла по темной лавке между минаретами комиксов и укрылась за вешалкой с пиджаками, откуда хорошо просматривалась витрина, вся в гроздьях дешевых фотоаппаратов, уставленная вазами, усыпанная ременными пряжками и прочим барахлом, кое Чарли почитал достойным покупательского интереса, но не достойным того, чтобы раскокать стекло и стибрить.
Мужик был вроде высок ростом и не бездомен - одет прилично, только отчасти монотонно, в светлое: Джейн показалось - в желтое, но под уличными фонарями не угадаешь. Может, и светло-зеленое.
- Мы закрыты, - сказала она громко, чтоб ее услышали сквозь стекло.
Человек снаружи оглядел всю лавку, но Джейн не заметил и отошел от окна. И впрямь высок. Очень высок. Свет поймал линию его скулы, когда он повернулся. А кроме того - очень худ и до крайности черен.
- Я ищу хозяина, - сказал высокий человек.
- Надо ему кое-что показать.
- В семье горе, - ответила Джейн.
- Мы будем закрыты всю неделю. Можете прийти через неделю?
Высокий кивнул, оглядывая всю улицу слева и справа. Качнулся на одной ноге, будто собирался задать стрекача, но все время останавливал себя - как спринтер, напрягшийся у стартовой колодки. Джейн не шелохнулась. На улице всегда кто-нибудь есть, к тому же еще даже не слишком поздно, только мужик все равно какой-то дерганый.
- Послушайте, если вам нужно что-нибудь оценить…
- Нет, - оборвал он.
- Нет. Просто передайте ему, что она… нет, скажите, пусть ждет бандероли почтой. Пока не знаю, когда придет.
Джейн сама себе улыбнулась. У мужика что-то есть - брошка, монета, книга, - и штуковина эта, считает мужик, принесет ему какие-никакие деньги: выкопал, наверное, в бабушкином чулане. Такое Джейн видела десятки раз. Ведут себя при этом так, словно отыскали потерянный город Эльдорадо, - приходят, запрятав вещицу под курткой или обернув в тысячу слоев папиросной бумаги и обмотав клейкой лентой.
(Чем больше ленты, как правило, тем никчемнее оказывается предмет, - наверное, соотношение можно рассчитать по какой-нибудь формуле.) В девяти случаях из десяти - наверняка дрянь.
Джейн наблюдала, как отец искусно пытался не обидеть такого клиента и мягко низвести его до разочарования, убедить, что от воспоминаний вещь бесценна и он, презренный старьевщик, даже не станет пытаться ее оценить. Чарли же просто говорил им, что ничего не понимает в брошках, монетах или что у них там, и за дурными известиями отправлял к кому-нибудь другому.
- Ладно, передам, - сказала Джейн из укрытия пиджаков.
На этом дылда ушел огромными шагами богомола, скрылся с глаз.
Джейн пожала плечами, отошла от витрины и зажгла свет, после чего нырнула за подушками в кучи старья.
Заведение было немаленькое - оно занимало почти весь нижний этаж здания, к тому же порядка здесь не наблюдалось почти никакого, ибо каждая система, разработанная Чарли, через пару недель рушилась под собственной тяжестью, и в сухом остатке выходило не лоскутное одеяло благоустройства, а заросший сад несочетаемых куч.
Лили, девушка-готка со свекольными волосами, работавшая у Чарли три дня в неделю, говорила, что если им вообще удается здесь что-либо находить, это просто лишнее доказательство теории хаоса, - после чего, бормоча себе под нос, удалялась в переулок курить гвоздичную папироску и прозревать Бездну.
(Хоть Чарли как-то и заметил, что эта самая Бездна до ужаса напоминает обычный мусорный контейнер.)
Навигация по проходам заняла у Джейн минут десять; она отыскала три подушки - вроде бы широкие и толстые, в самый раз для сидения шивы, - а вернувшись в квартиру, брата своего обнаружила на полу: тот свернулся зародышем вокруг малютки Софи и спал. Остальные плакальщики совершенно о нем забыли.
- Эй, обалдуй. - Носком она потыкала ему в плечо, и Чарли перевернулся на спину, не выпустив из рук младенца.
- Эти сойдут?
- Ты видела свет?
Джейн уронила подушки на пол.
- Чего?
- Свет. Красный. Ты видела в лавке такое, что светилось бы - ну как бы пульсировало красным?
- Нет. А ты?
- Вроде как видел.
- Бросай.
- Что?
- Колеса. Давай их сюда. Очевидно, они горазд до лучше, чем ты меня уверял.
- Но ты же сама сказала, что это просто успокоительные.
- Бросай колеса. Я присмотрю за ребенком, пока ты шивишься.
- На колесах ты не можешь присматривать за моей дочерью.
- Это ничего. Сдавай короеда и иди сиди.
Чарли передал младенца Джейн.
- Маму тоже близко не подпускай.
- Без колес - не смогу.
- Они в аптечке. Нижняя полка в ванной.
Он теперь сидел на полу, растирая лоб так, словно хотел натянуть кожу на свою боль. Сестра пихнула его коленом в плечо.
- Эй, братишка, ты меня извини, ну? Само собой, ну?
- Ну. - Слабенькая улыбка.
Она подняла малышку повыше и взглянула на нее с обожанием, как Богоматерь.
- Что скажешь? Мне такое тоже надо, а?
- Можешь мою одалживать, если понадобится.
- Не-а, мне бы своего. Мне и так уже стыдно, что я у тебя жену одалживала.
- Джейн!
- Шутка! Господи. Иногда ты такой задрота. Иди сиди шиву. Иди. Иди. Иди.
Чарли собрал подушки и отправился в гостиную скорбеть вместе с родственниками; он нервничал, потому что помнил единственную молитву - "День прошел. Иду ко сну", - только не был уверен, получится ли растянуть ее на три дня.
Про высокого мужика из лавки Джейн рассказать забыла.
3
Под автобусом номер сорок один
Из дому Чарли вышел только через две недели - добрел до банкомата на Коламбус-авеню, где впервые и убил человека. Орудием убийства он избрал автобус сорок первого маршрута, шедший от автовокзала "Транс-Бэй", по Бэй-бридж и к Пресидио мимо моста Золотые Ворота. Если вы нацелились попасть под автобус в Сан-Франциско, выбирайте сорок первый: с хорошей точностью, вид на мост у вас будет замечательный.
В то утро Чарли вообще-то не собирался никого убивать. Он намеревался раздобыть двадцаток для кассы в лавке, проверить баланс, ну и, может, захватить в гастрономии белой горчицы.
(Черную он не переваривал. Черная горчица - это приправа, равносильная затяжным прыжкам с парашютом: годится для профессиональных гонщиков и серийных убийц, а Чарли для остроты жизни вполне хватало прекрасных образцов английской белой.)
После похорон друзья и родственники оставили в холодильнике Чарли гору мясной нарезки - ею он и питался эти две недели, однако теперь сохранились только ветчина, темный ржаной хлеб и готовая молочная смесь "Энфамил", а все это без белой горчицы было невыносимо.
Желтоватый пластиковый горшочек он раздобыл, и теперь, когда горчица лежала в кармане пиджака, Чарли было как-то надежнее. Но парня сбил автобус, и она совершенно вылетела у Чарли из головы.
Стоял теплый октябрьский день, воздух над городом по-осеннему смягчился, летний туман прекратил свои неуклонные ежеутренние поползновенья из Залива, а ветерка дуло ровно столько, что несколько яхт, рассыпавшихся по водной глади, выглядели так, словно позировали для художника-импрессиониста. Ту долю секунды, за которую парень сообразил, что его давят, он, быть может, и не радовался такому событию, но лучше денька для смерти все равно бы не выбрал.
Жертву звали Уильям Крик. Тридцать два года, работал рыночным аналитиком в финансовом районе, куда и направлялся в то утро, когда решил остановиться у банкомата. На нем был легкий шерстяной костюм и кроссовки, а полуботинки для работы болтались под мышкой в кожаной сумке на ремне. Из бокового кармана высовывалась ручка складного зонтика - она и привлекла внимание Чарли: хотя по виду сделана была под ореховый кап, пылала тускло-красным, будто ее раскаляли в кузнице.
Чарли стоял в очереди к автомату, стараясь не замечать, стараясь выглядеть незаинтересованным, - но не пялиться он не мог. Она, блядский ужас, пылает, неужели никто не видит?
Суя карточку в банкомат, Уильям Крик глянул через плечо, перехватил упорный взгляд Чарли и попробовал силой воли растопырить полы пиджака в огромные крылья ската-манты, чтобы Чарли не увидел, какой код он вводит. Потом выхватил из автомата карточку, собрал отхаркнутую наличку, повернулся и быстро зашагал прочь, к перекрестку.
Чарли не выдержал. Ручка зонтика запульсировала красным, как трепетное сердце.
Когда Крик дошел до самого бордюра, Чарли окликнул его:
- Простите. Прошу прощения, сэр. - Крик обернулся, и Чарли сказал:
- Ваш зонтик…
В тот момент, миновав перекресток Коламбус и Вальехо, к остановке со скоростью около тридцати пяти миль в час подкатывал сорок первый автобус. Крик глянул на сумку у себя под мышкой, и пятка его кроссовки столкнулась с бордюром. Он стал терять равновесие - какой день ни возьми, все мы тоже так умеем: идем, скажем, по городу, споткнемся о неровность тротуара и для равновесия делаем пару быстрых шажков. Но Уильяму Крику удался лишь один. Шажок назад. С тротуара.
Тут уж пилюлю никак не подсластить, правда? Сорок первый долбанул его прежестоко. Добрых пятьдесят футов летел Уильям Крик по воздуху, пока не вписался в заднее стекло "СААБа" наподобие огромного габардинового мешка с мясом, после чего отскочил на мостовую и начал истекать разными жидкостями.
Пожитки его - сумка, зонтик, золотая галстучная заколка, часы "Таг-Хойер" - поскакали по улице, рикошетом отлетая от шин, ботинок, крышек люков, и что-то упокоилось, преодолев чуть ли не квартал.
Чарли стоял на обочине, стараясь продышаться. Он слышал какой-то писк - словно кто-то дул в свисток детского паровоза; больше он не слышал ничего, и тут на него кто-то налетел. Чарли понял, что ритмично поскуливает сам.
Парня - парня с зонтиком - только что стерло с лица земли. Набежал народ, люди столпились вокруг, человек десять что-то рявкали в мобильники, водитель автобуса едва не расплющил Чарли, несясь по тротуару к луже крови. Чарли качнулся за ним следом.
- Я просто хотел спросить у него…
На Чарли никто не смотрел. Сестра так его убеждала выйти из квартиры, он наконец собрался с духом - и вот на тебе?
- Я просто хотел сказать ему, что у него зонтик горит, - произнес Чарли, словно оправдываясь перед обвинителями.
Хотя вообще-то его никто не обвинял. Все бежали мимо: кто-то к телу, кто-то прочь, - и Чарли пихали, затем озирались, точно столкнулись не с человеком, а с сильным сквозняком или призраком.
- Зонтик, - сказал Чарли, ища глазами вещественное доказательство.
И тут заметил его - почти на следующем перекрестке: зонтик лежал в кювете и по-прежнему пульсировал красным, как перегорающая неоновая вывеска.
- Вон! Видите! - Однако люди собрались широким полукругом возле мертвого тела, все прижимали руки ко рту, и никто не обращал внимания на перепуганного задохлика, который у них за спиной нес какую-то околесицу.
Чарли пробился сквозь толпу к зонтику: ему очень хотелось удостовериться, а происшедшим его ушибло так, что он даже не испугался по-настоящему. Когда до зонтика оставалось шагов десять, он осмотрелся, прежде чем ступить на проезжую часть: не едет ли еще какой-нибудь автобус. Снова к зонтику он обратил свой взор как раз в тот миг, когда из ливнестока змеей скользнула хрупкая черная рука, схватила зонтик и утащила под землю.
Чарли попятился, озираясь: заметил ли кто-нибудь еще то, что заметил он, но никто ничего не заметил. Никто даже взглядом с ним не встретился.
Мимо протрусил полицейский, и Чарли успел схватить его за рукав, но, когда полицейский развернулся, глаза у него распахнулись в смятении, которое тут же сменилось на достоподлинный ужас. Чарли его отпустил.
- Извините, - пробормотал он.
- Простите. Я вижу, вам работать надо… простите.
Полицейский содрогнулся и стал проталкиваться сквозь толпу зевак к искалеченному телу Уильяма Крика.
Чарли побежал - через Коламбус, по Вальехо, пока сопенье и бой сердца в ушах не затопили собой уличный шум. Когда до лавки оставался всего квартал, его накрыла громадная тень - будто от низколетящего самолета или гигантской птицы, - и позвоночник у Чарли завибрировал.
Он опустил голову, заработал руками и свернул за угол Мэйсон как раз в тот миг, когда мимо проезжал вагончик канатной дороги, набитый улыбчивыми туристами, смотревшими прямо сквозь него. Он поднял взгляд - лишь на секунду, - и ему померещилось, будто в вышине что-то исчезает прямо над шестиэтажным викторианским домом через дорогу; тут он и влетел к себе в лавку.
- Эй, босс, - сказала Лили.
Ей было шестнадцать - бледная, тяжеловатая в корме: ее формы взрослой женщины еще не окончательно перетекли от детского жирка к деторождению.
Сегодня волосам ее выпал лавандовый окрас, и выглядели они, как шлем домохозяйки пятидесятых в целлофановой пастели пасхальной корзинки.
Чарли нагнулся, опершись на горку с антиквариатом у двери, и глубокими задышливыми глотками хватал затхлый дух старья.
- По - моему - я - сейчас - кого-то - убил, - рывками вытолкнул он из себя.
- Отлично, - ответила Лили, игнорируя как информацию, так и манеру ее преподнесения.
- Нам нужна мелочь для кассы.
- Автобусом, - произнес Чарли.
- Звонил Рэй, - сообщила Лили.
Рэй Мэйси был вторым служащим Чарли: тридцатидевятилетний холостяк с нездоровым отсутствием границ между Интернетом и реальностью.
- Он летит в Манилу знакомиться с любовью всей его жизни. Некой мисс Давно-Тебя-Люблю. Рэй убежден, что им на роду написано быть вместе.
- В стоках что-то было, - сказал Чарли.
Лили осмотрела царапину на черном лаковом ногте.
- Поэтому я сачкую, чтобы его подменить. Я это вообще делаю с тех пор, как ты - э-э, не с нами. Мне нужна записка.
Чарли выпрямился и добрался до стойки.
- Лили, ты слышала, что я сказал?
Он схватил ее за плечи, но она выкрутилась из его хватки.
- Ай! Блядь. Отвянь, Ашер, садист уродский, у меня там новая татуха. - Она двинула его в больно локоть и попятилась, растирая себе плечо. - Слышала, слышала. Хватит шизовать, сильвупле. - В последнее время Лили - после того как отрыла в стопке подержанных книг на складе "Цветы зла" Бодлера - обильно пересыпала свою речь французскими выражениями.
"Франсэз лучше выражает глубинную нуарность моего экзистанса", как она выразилась однажды.