ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Короли и валеты
1. Герметические люди
В нашей повествовательной колоде масса фигур - до сих пор выявлен ряд королей и валетов, но на всю эту компанию приходится всего лишь одна дама, и эта дама, без сомнения, Ирена Ла-Варрен.
Было бы невероятной ошибкой предполагать, что полное нагнетение событий перенесено на островок в Тихом Океане. Это явно непочтительно по отношению к славному городу Нью-Орлеану, столь долго принимавшему живейшее участие в водовороте отмечаемых событий. Позволительно считать, что у читателя и у автора достаточно развито чувство патриотизма места, и, поскольку Нью-Орлеан имеет право быть таковым местом, то сохраним к нему и впредь до оглавления эту необременительную эмоцию.
Конечно, если открыть топографическую карту Луизианы, то можно закинуть в кредит читательских симпатий озеро Пеншантрен, залив Будро, берега Миссиссипи и всякие жёлтые лихорадки, ютящиеся вокруг уважаемого Нью-Орлеана. Но сюжетная необходимость требует парапета загородной плотины, пейзажа, описание которого можно уложить в двести печатных знаков, и двух собеседников.
- Вы должны быть немы как рыба, Джошуа! - говорит плотный рыжий мистер своему компаньону.
- Слушайте, Пайк, не выражайтесь, как заговорщик рокамболевской эпохи, а то вы сведёте к нулю всю предложенную вам роль.
Мистер Пайк, в котором с трудом можно было узнать одного из понижателей Нью-Орлеанской биржи (потому что не была дотоле названа его фамилия), сумрачно смотрит на Джошуа, небезызвестного камердинера мистера Генри Пильмса.
- Вам известен маршрут? - спрашивает мистер Пайк.
- Да.
- Вам известно, какой я суммой располагаю?
- До цента.
- И что не одна собака не должна быть посвящена в истинную суть дела?
- Кроме нас двоих.
- Ваши ответы достойны включения в катехизис. Хотите сигару?
- Благодарю.
- Это крупная игра!
- Это - серьёзный блеф.
- Хороший вечер.
- Ваше замечание справедливо.
Калибры Иогансена, изготовляемые на заводе Генри Форда в Понгкипси, штата Нью-Йорк, слипаются при совмещении их плоскостей с силой, равной тридцати трём атмосферам. Это не реклама. Это обозначает, что тайна, приложенная к мистеру Пайку и досточтимому Джошуа, во всяком случае в этой главе не может быть отделена от них, если даже и попытаться приложить усилия, превышающие указанные атмосферы.
Тем более, что наступившее молчание благодаря десятицентовым сигарам, зажатым в уголках губ, не позволяет тратить времени на ожидание продолжения разговора, который (как тут угадать?) сможет оказаться неинтересным.
2. Повествование подыскивает собственный акцент
Варсонофий Кошкодавов с глубоким вниманием следит за приготовлениями Луиджи Дука у аппарата.
- Разве господин Луфадук куда-нибудь собирается! - спрашивает он у Генри, как заведывающего разговорами с марсианами.
- О, да! Он получил из своего управления распоряжение явиться для каких-то отчётов: у них, очевидно, строгая дисциплина. Как видите, он моментально собрался, - поясняет Пильмс.
- А господин Паопак? Неужели он тоже улетит?
- Нет, нет. Ему надо привести в порядок мастерскую. Луфадук обещал прилететь часа через два.
Варсонофий удовлетворённый отходит… Пузявич уничтожающе смотрит на своего приятеля.
- Невежа! - цедит он, - не можешь с должным достоинством держать себя. Тоже - гость! Прилетел и ничего в башке кроме рыбалки не держит!.. Всё мне, всё мне!
Казимир галантно приблизился к Генри.
- Я попрошу вас, уважаемый мистер Пильмс, выстукать нашим дорогим хозяевам, что мы, русские эмигранты, от имени возрождаемой Российской империи приносим широкое русское спасибо за радушное гостеприимство. Русский народ не ударит лицом в грязь и наше "добро пожаловать" под звон сорока сороков для каждого марсианина!
Ковбоев отворачивается и глотает приступ смеха.
Наконец, Луиджи забирается в аппарат и затворяет дверцу.
Ирена приветливо машет ему рукой.
По уговору, Ковбоев должен состоять при русских. Лучшее, что можно сделать, - это усадить их рыбачить. Пусть сидят, глазеют на поплавки, пока заросли не будут как следует исследованы и не будет устранена неизвестная опасность в связи с нахождением на острове посторонних. Ирена более чем любезно приглашает на прогулку лорда Бриджмента.
Чопорный англичанин с покорными вздохами подбирает ракушки, привлекающие внимание хорошенькой француженки.
О'Пакки и Генри уходят в мастерскую.
- Мне искренно начинает надоедать эта история, - жалуется О'Пакки, - моё внимание не может так долго находиться на одной вещи. Правда, когда я был за отцовской спиной и имел в кармане пару шиллингов, я был гораздо нетребовательнее. Но теперь, познав на протяжении полугода изысканнейшее беспокойство, - я раб охвативших меня запросов. Нельзя так быстро опреснять интерес к жизни! Там, где мне нужна была раньше рюмка, я должен достигать эффекта уже бутылкой… Я чувствую, что ко мне приставили диез, и я должен издать очень мажорный звук… И поэтому я разнесчастный человек на свете. Спущенный за это время жирок обязует найти применение освободившимся мускулам. Короче, Генри, не доллары и работа определяют моё бытие, не авантюра даёт мне законченное удовлетворение, а то, что я, сын Эрина, должен внять его арфе, призывающей не к мелодичному звяканью рыболовных крючков и не к скрипу автоматического пера на уголке чека, а к треску баррикады или…
Пакки замолчал и возбуждённо вздохнул.
- Или? - вопрошал Генри.
- Да что там: или! Ведь занесён же я в жизненные списки мужчиной, чорт возьми!!! Неужели икры какой-нибудь молочницы или случайное прикосновение груди трамвайной кондукторши не являются определяющим фактором моего бытия? Нет, извините! Я чувствую, что я должен или итти на траву, выражаясь деликатно, или вразумительно и тщательно долбить кого-нибудь кулаком.
Генри вздрогнул и невольно взглянул в сторону Ирены. Хорошенький и многообещающий аккумулятор представлял из себя этот флегматичный тридцатидвухлетний ирландец.
- Бывает! - лояльно подтвердил Пильмс.
- Бывает, - извиняющимся тоном промолвил О'Пакки.
Генри скривил губы в тонкой усмешке и ещё раз взглянул в сторону Ирены.
- Пакки, - сказал он, протягивая руку ирландцу, - хотите пойти на одно серьёзное, лирическое, так сказать, дело? С вашей стороны лишь небольшое количество скромности и молчания. С моей… Ирена Ла-Варрен.
Пакки вспыхнул.
- Я не совсем понимаю, как это с вашей стороны и… наш директор.
- Пакки милый. Я в сущности мало пригоден на роль купидона, но бывают такие неотложные, буквально марсианские обстоятельства, когда в мысли забредают воспоминания об ипситаунской стачке… И вот, - медленно и кокетливо расставляя слова, продолжал Генри, - мне дана счастливая возможность установить, что вершительница ипситуанской комбинации имеет к своему партнёру воистину ньютоновское тяготение. Тут отлетают в сторону директорский пост Синдиката Холостяков, великий гаарсианский перелёт и многое другое.
- Вы шутите, Генри!.. А я сейчас не могу принимать шуток в этой плоскости.
- Если я шутя открываю по пяти тузов в тёмную, то вы представляете себе, как полновесны мои шутки. Но в данном случае глубочайшая серьёзность. Мне необходима только, повторяю, ваша герметическая скромность.
О'Пакки пожимает руку Пильмса.
- Ну, а теперь мы сыграем блеф на блеф! - победным голосом отрубил Генри.
3. Парламентёрские дрязги на Марсе
Дука, не набрав высоты, сделал на аэроплане десять-двенадцать кругов над островком.
Заметил, в одном месте кусты пришли в сильное движение и только… Вообще - никого.
На всякий случай пролетел ещё раз над зарослями и скинул на землю привязанный к камню пакет. Беленький квадратик быстро и достаточно заметно соскользнул вниз.
Сделав это, Дука направился к горизонту и вскоре скрылся из виду.
Через двадцать минут Годар уже распечатывал пакет.
Чётким почерком на шести языках было составлено:
"Парламентёрское обращение".
"Просьба к находящимся на острове незнакомцам - дать о себе письменные сведения. Положите пакет ночью в ста шагах от ангара на песке. В силу некоторых причин не давайте знать о своём присутствии. Если вы не враждебны и, даже, если находитесь в стеснённых обстоятельствах, то, в случае лояльности ваших действий, можете рассчитывать на всемерную помощь и вознаграждение".
- Я боюсь! - решительно сказал Пулю, - тут может быть ловушка. Они хотят от нас избавиться.
- Вздор! - оборвал Годар, - среди них женщина, и, вдобавок, она, я думаю, француженка…
- Из чего ты это заключил? - взглянул на него Пулю.
- Смотри: текст письма писан разными лицами: пять текстов явно мужская рука… А французский текст - писала женщина.
- Гм! - и Пулю погладил щетину на подбородке.
А Годар, положив на колени плоский камень, уже покрывал неровными строками клочок бумаги…
Ночью, из кустов, жадными глазами следили открытое пространство между ангаром и кустами. На отсвете океана возник женский силуэт, неспешно продвинулся к условленному месту и нагнулся к земле.
- О, Пулю! Видал? Ну, какая же это ловушка? - радосто залопотал Годар. - Давай теперь спать спокойно!
И, потуже затянув пояса (ну, какая же это для взрослого пища - два-три краба?), беглецы, прикрывшись синим пологом ночи, захрапели.
Тесно в кружке Ирена, Луиджи, Ковбоев и Генри.
На бумагу - жёлтый кругляшек света потайного фонаря.
"Мы - французы. Нас - двое. По совести - мы в отчаянном положении и наши помыслы - две жестянки консервов…"
4. Короли в тревоге
- Не нравятся мне подобные соседи! - ворчит Генри, - одно беспокойство с ними! Наткнутся на наших, с позволения сказать, гостей, будет дикий скандал!
- И так уж эти господа начинают волноваться. Вот я полетал за горизонтом, так задавили меня вопросами о "марсианском правительстве"! Извините меня, мистер Ковбоев, - поворачивается Луиджи к последнему, - но ваши соотечественники м-р Кошкодавов и м-р Пузявич непроходимые идиоты.
- Ага! Вот это лишний раз делает честь американскому сенату! Там предпочли отправить на Марс вместо филадельфийских профессоров этих джентльменов, ну и приходится с ними возиться. Конечно, я не сомневаюсь, что высокий американский сенат руководился и высокими принципами. Как можно допускать на Марс профессоров в чрезмерном количестве!!! Ведь они вернутся и будут делать еретические доклады! Помилуйте, да ведь жизнь-то на Марсе решительно не предусматривается библией!.. Если на дарвинизм объявлен крестовый поход, то по части Марса придётся окончательно развести руками!
- Джентльмены, всё-таки, что же мы будем делать с моими соотечественниками? - возвращает Ирена мужчин к существу вопроса.
- Прятать их надо, - предлагает Ковбоев.
- Боюсь, мы попадёмся под шантаж, - замечает Генри, - они могут…
- Замолчите! - резко обрывает Ирена, - я вижу, вы, мужчины, можете договориться до нелепостей; я пойду к французам и выясню, кто они такие; безусловно они мне ничего не сделают… А что касается остального, так это мне придётся, я вижу, тоже придумать самой!
Ирена круто отворачивается и отходит… Ковбоев делает жест типа - "видели, господа?" Луиджи смущённо теребит волосы на свой "марсианской" куртке.
5. Земная жизнь
Эмалированная дощечка у парадной двери гласит:
Реджинальд Вильбур Хоммсворд Временное Земное Представительство Треста Эрз-Марс-Тревеллинг-Ляйн ЭМТЛ.
Рыжий вплотную придвинул лицо к дощечке и пробурчал:
- Ишь ты! Пять строк текста и ни одной запятой! Надо постучаться в этого представителя.
Мистер Пайк бросает прочь десятицентовый окурок и покупает две двадцатипятицентовые Виргинии.
- Алло, Хоммсворд! - говорит он входя, - через три дня после отлёта марсиан у вас уже есть автоматическая ручка и эмалированная вывеска. Скажите, вы будете котироваться на бирже? Мой старый опытный нос просит меня спросить, сколько процентов уголовщины приносят ваши акции, и не могу ли я попытаться истратить тысяч тридцать в бумажки под названием Эрз-Марс-Жевательная-Резина?
Хоммсворд взвешивает на руке пресс-папье и задумчиво смотрит на выпуклости лба мистера Пайка.
- Сядьте, Пайк, я раздумал.
- Что вы раздумали?!
- Покрыть моё пресс-папье лишними царапинами. Я не меньше двадцати раз в день кидаю это незамысловатое украшение моего письменного стола в своего собеседника. Тяжёлая вещь марсианское представительство!
Пайк сочувственно кивает головой.
- Всё это хорошо, Хоммсворд; я уже слышу свист вашего снаряда в воздухе, треск моего черепа и гром ступенек, но я располагаю всего лишь четырьмя минутами и…
- Я согласен, Пайк!
- На что вы согласны?!!
- Купить вас со всеми потрохами. Я давно считаю, Пайк, что вам вредно заниматься кустарным промыслом на бирже. Так как у нас скоро будут большие дела, то надо вам предоставить возможность постоянно курить двадцатипятицентовые сигары.
Пайк крякнул.
- Да, мне уже сообщили, - устало продолжал Реджи, - что у входа вы переменили ваши курительные привычки. Это слишком серьёзная иллюстрация, чтобы ею пренебрегать. А насчёт тридцати тысяч вы бросьте, акции не будут выпускаться.
- Об этом надо спросить лорда Стьюпида, он на Марсе многое может передумать.
- Я освобождаю вас от размышлений.
- Хорошо. Я подожду лорда.
- Я освобождаю вас и от ожиданий! Хотите прочные двести долларов в неделю?
Пайк весьма непочтительно хохочет.
- Нет, увольте! Я предпочитаю до приезда лорда зарабатывать по пятнадцати тысяч единовременно.
- Пайк, а что если я сделаю параболу при помощи пресс-папье?
- Нет, не стоит. Вот что, Хоммсворд! - Пайк предусмотрительно берётся за дверную ручку, - будь я шантажистом, я сейчас сделал бы из вас минимум пятьдесят тысяч. Но я уже продешевил. Я, увы, стою лишь пятнадцать тысяч, и то от антрепренера, а не от себя. Прощайте!
6. Колода тасуется
Диафрагма. Утро. Из ангара выходит Ирена. На ней светлый свитер. В руках объёмистый пакет. Решительными торопливыми шагами она направляется к заросли.
Ирена прошла сотни две шагов и остановилась, беспомощно озираясь. В ту же минуту она услышала шаги - и перед нею выросла мужская фигура.
Годар почтительно поклонился.
- Доброе утро… мадам! - нерешительно промолвил он.
- Мадемуазель! - слегка покраснев и улыбнувшись, поправила Ирена. - Доброе утро! Вот! - спохватилась она через секунду, занявшись рассматриванием незнакомца, - вот вам пища. Вы ведь голодны!
Ирена обеими руками протянула пакет. Годар, без излишней торопливости, взял свёрток под мышку.
- Я сразу решил, что вы француженка, - потому что французский текст письма написан женской рукой… Это очень приятно!
- Где ваш товарищ, мосье?..
- …Годар… - подхватил, поклонившись, беглый каторжник.
- Он здесь! Марсель!
Пулю вылез из кустов и довольно угрюмо поклонился.
- Вот это мой товарищ по несчастью - Марсель Пулю, - представил Годар своего мрачного компаньона, а это, без сомнения, хозяйка острова, мадемуазель… Я бы охотно представил, но… - Годар комически развёл руками.
- Я представлюсь сама: Ирена Ла-Варрен, директор треста, которому принадлежит островок.
- Директор треста?! Простите, мадемуазель, но было бы любопытно узнать, в какой стране этот трест и в каких он отношениях с Раймондом Пуанкаре?
- Трест - чисто американское предприятие!.. Я удивлена вопросом, касающимся этого мясника Пуанкаре…
- Мясника?! О! Совершенно правильно! Разрешите представиться: беглые политические каторжники. Удрали с Маркизских островов, чтобы не знать, в какой точке земного шара мы находимся, какой у вас день и число и не иметь понятия - любезности какого океана мы обязаны, что нас выкинуло на песок.
- Вы… коммунисты? - почти опасливо спросила Ирена.
- О, да! - прямо взглянув на неё, ответил Годар. - И автоматически - ваш классовый враг, поскольку вы возглавляете какой-то трест и, следовательно, предприятие чисто эксплоататорское.
- Нет, нет! - умоляюще подняла руки Ирена, - наш трест совсем не то, что вы думаете. Ах зачем вы коммунисты!
- Разве это так ужасно, мадемуазель, выражаясь банально, сделать попытку снять оковы? Разве преступно иметь желание преобразовать общество так, чтобы оно было застраховано от необходимости изредка устраивать Марнские гекатомбы? Разве…
- У меня отец убит на Марне! - горестно воскликнула Ирена и, сев на песок, напряжённо заплакала.
Годар поспешно сунул свёрток Пулю и, подсев на корточки около девушки, с грубоватой нежностью шершавой ладонью провёл по её белокурым волосам.
Ирена, всхлипывая, взглянула на Франсуа, добрыми глазами смотревшего на неё, и сквозь неулегающуюся обиду, внезапную пустоту, постепенно довела до сознания мысль, простую и молодую, мысль, заитожившую нервное напряжение последних дней и начало разговора, разговора в самых майн-ридовских условиях, мысль, заставившую в улыбке развести вздрагивающие губы, обжигаемые солёной влагой слёз.
И ещё раз подумала, вставая, опираясь на плечо Годара: "Он очень красивый малый".
Было тепло и радостно обмениваться дальнейшими фразами.
7. Ковбоев говорит: пасс!
Ковбоев, переминаясь с ноги на ногу, встрёпанный и взволнованный, ждал Ирену. Его брючный карман довольно странно топырился, и, по настоянию заметившей его приготовления Ирены, он извлёк оттуда, страшно смутившись, огромный автоматический пистолет.
Ковбоев отчаянно хлопал глазами, пока Ирена стыдила его. Её колкие слова сделали Ковбоева похожим на цветок из гербария, так он погнулся и покривился под ударами её слов.
- Вот что, рыцарь! Надо сегодня выбрать момент и созвать на заседание членов синдиката. Я столковалась с этими… безработными. Амплуа марсиан им очень улыбается. Минимум, т. е. я хочу сказать полное отсутствие, человеческой речи, а следовательно и внезапных расспросов их весьма устраивает…
Потом, вдруг круто уставившись на Ковбоева, Ирена спросила:
- Мистер Ковбоев, ведь вы, кажется, социалист? - И под утвердительный кивок, сопровождённый неопределённым жестом пальцев, Ирена продолжала: - так вот, не сможете ли вы, с самой лучезарной объективностью, проформулировать цели, преследуемые коммунистами?
Ковбоева взяла оторопь.
- Вы это вдруг с чего?! - воскликнул он.
- Просто мне, как директору синдиката, захотелось уяснить некоторые стороны моего компаньона, вернее его журналистские качества.
- Начну огулом… Цели, - Ковбоев, приступая к крамольному разговору, понизил голос, - надо сказать весьма порядочные… Но не приходится закрывать глаза на их утопичность…
- Я не об этом вас спрашиваю! - отрезала Ирена.
Ковбоев пожал плечами.
- Приходится удивляться, мадемуазель, что меня подозревают в консерватизме. Ну, хорошо. В этом доля истины, - лучше быть консерватором, нежели согласиться со способом насаждения коммунистических идей… Ведь нельзя же, учась молоть мясо на мясорубке, предварительно отвертеть себе несколько пальцев.
- Пожалуйста, без кустарно-художественных сравнений! Если святейшие патеры не гнушались ради весьма прозрачных расчётов возглашать "цель опра….."