Многого о тех днях я никогда не рассказывал Доминик - истории эти были так же неприятны, как и эта, и я не хотел напоминать себе о прежней жизни. Мне хотелось, чтобы она считала меня не скрытным, но просто замкнутым - важное различие, как мне казалось. Тем не менее, в тот день, пока мы шли по дороге, я рассказал ей эту историю, она тихо выслушала меня, ничего не ответив и так и не рассказав взамен о себе. У меня не оставалось выбора, и я прямо спросил ее, не случилось ли с ней чего–то подобного, но она пропустила мой вопрос мимо ушей, а вместо этого указала на постоялый двор, завидневшейся вдали, быть может - часах в полутора ходьбы; там, как она предположила, мы могли бы отдохнуть и добыть дешевой еды. Остаток пути мы прошли в молчании, и мои мысли перескакивали с воспоминаний о родителях на раздумья о том, какие же секреты хранятся в голове Доминик.
Днем мы почти ничего не ели, поэтому решили как следует подкрепиться, что поддержало бы нас следующие сутки и подняло наш дух. Постоялый двор оказался довольно симпатичным - стоял в тихом месте у дороги, в нем гремели музыка и взрывы хохота, в нем ели и выпивали; нам посчастливилось найти свободный уголок за небольшим столом у очага, чтобы отдохнуть и поесть. Я расположился напротив Доминик, подле Тома, а слева от него и напротив сидели средних лет мужчина и женщина, прилично одетые; они поглощали еду, опасными горами громоздившуюся на их тарелках. Они шумно жевали и смолкли ненадолго, лишь когда мы сели за стол, - с подозрением уставились на нас, а затем снова вернулись к еде. Мы какое–то время ели молча, радуясь возможности наполнить желудки. Я гордился Тома: несмотря на все тяготы долгого похода, он не слишком жаловался на голод.
- Может, нам не стоит идти до самого Лондона, - в конце концов нарушила затянувшееся молчание Доминик. - Есть и другие места. Можем найти какую–нибудь деревню или…
- Это зависит от того, что мы ищем, верно? - отозвался я. - Работу мы скорее получим в каком–нибудь большом доме - прислугой или чем–то в этом роде.
- Но не с Тома, - отметила она. - Никто не возьмет нас вместе с шестилетним ребенком. - Тома подозрительно глянул на нее: вдруг она хочет от него избавиться, чего она и в мыслях не держала. - Я просто подумала, что нам скорее повезет с работой в какой–нибудь оживленной деревне или городе.
- Не надо вам в Лондон, - непринужденно вмешался в разговор мужчина, сидевший рядом с Тома; сказал так, будто участвовал в беседе с самого начала. - Лондон бессердечное место. Абсолютно бессердечное.
Мы безучастно посмотрели на него.
- Мы еще обсудим это по пути, - тихо сказал я после пристойной паузы, полностью игнорируя его, - и если по дороге найдем симпатичное местечко, можем там задержаться, на сколько пожелаем. Нам необязательно прямо сейчас все решать.
Мужчина громко рыгнул и одновременно оглушительно пукнул, сопроводив эти звуки вздохом, который свидетельствовал об удовольствии, которое ему эти действия доставили.
- Мистер Амбертон, - сказала его жена, мимоходом похлопав его по руке: жест скорее инстинктивный, нежели оскорбленный. - Следите за своими манерами.
- Но это же естественно, парень, - ответил тот, поглядев на меня. - Ты же не станешь возражать против естественных телесных отправлений, верно?
Я уставился на него, не вполне понимая, риторический это вопрос или нет. Мужчине было лет сорок пять - довольно тучный, с бритой головой и двухдневной щетиной, которая облепляла его безобразное лицо, будто грязь. Губы его не до конца прикрывали торчащие желтые зубы. Глядя мне в глаза, он утер нос тыльной стороной ладони, тщательно осмотрел ее, а затем улыбнулся и протянул мне ту же руку.
- Джозеф Амбертон, - весело сказал он и, улыбнувшись, позволил мне с избытком насладиться своими жалкими зубами в нечистой полости рта. - К вашим услугам, - добавил он. - Так скажи–ка мне, парень, ты так и не ответил на мой вопрос: ты не возражаешь против естественных отправлений организма, верно?
- Нет, сэр, совершенно не возражаю, - сказал я, испугавшись того, что может случиться, если я не угадаю с ответом: мне совсем не хотелось, чтобы на меня кинулся обладатель такого количества ворвани. Он походил на сатанинский гибрид человека и кита. Его можно было освежевать и перетопить на масло или просто загарпунить и взять на буксир. - Это совершенно в порядке вещей.
- И вы, мисси… - Он перевел взгляд на Доминик. - Не надо вам в Лондон, попомните мои слова. Там все насквозь прогнило. Уж я–то знаю.
- Тут вы правы, мистер Амбертон, - встряла его жена и повернулась к нам; женщина тоже округлая, но щеки у нее были яблочно–наливные, а улыбка приятная. - Мы с мистером Амбертоном жили в Лондоне первые годы после свадьбы, - пояснила она. - Мы там познакомились, поженились, там жили и работали. И там приключился этот случай, понимаете. После которого мы уехали.
- Это точно, - подтвердил мистер Амбертон, свирепо вгрызаясь в баранью отбивную. - А что со мной сделали по этой части, я вам и сказать не могу. Слава богу, миссис Амбертон меня поддержала, а не удрала с каким–нибудь другим парнем, хотя вполне могла бы, ведь она - еще писаная красавица.
Я подумал, что независимо от того, какой ущерб ему там причинили, маловероятно, чтобы миссис Амбертон смогла найти другого парня с таким обхватом, ей подходящего или способного ее удовлетворить, однако уступчиво улыбнулся и посмотрел на Доминик, только пожав плечами.
- Мы могли бы… - начал я, пока нас снова не прервали.
- Вы знаете Клеткли? - спросила миссис Амбертон, и я покачал головой. - Мы там живем, - пояснила она. - Тоже довольно оживленное местечко. И работу найти можно. Мы могли бы захватить вас с собой, если желаете. Отправимся сегодня вечером. Мы не против, верно, мистер Амбертон? По правде сказать, мы были б рады попутчикам.
- Это далеко? - спросила Доминик, после нашей вчерашней встречи подозревая любых доброхотов, да и мне меньше всего хотелось снова обагрять руки кровью.
Миссис Амбертон сказала, что это примерно в часе езды на их повозке, к ночи мы доберемся до места, и мы нерешительно согласились составить им компанию.
- Если даже ничего не выйдет, - прошептала мне Доминик, - они подвезут нас чуть дальше. Можем и не оставаться там, если не захотим.
Я кивнул. И сделал, как мне сказали.
Смеркалось. Мы ехали по ухабистой дороге. Неожиданно выяснилось, что повозкой правит миссис Амбертон, и она велела Доминик сесть с нею спереди, а ее муж, Тома и я расположились сзади. И снова Тома воспользовался преимуществом своего юного возраста и мгновенно уснул, вынудив меня сидеть и беседовать с пускающим ветры мистером Амбертоном, который с удовольствием поминутно прикладывался к бутыли виски, сопровождая каждый глоток отвратительной какофонией кашля, отхаркивания и плевков.
- Так чем же вы занимаетесь? - в конце концов спросил я, пытаясь завязать беседу.
- Я школьный учитель, - сообщил он. - Учу в деревне сорок малолетних сорванцов. А миссис Амбертон - стряпуха.
- Прекрасно, - кивнул я. - А свои дети у вас есть?
- О нет, - ответил он, громко рассмеявшись, словно сам вопрос показался ему нелепицей. - После той беды в Лондоне. Не могу его поднять, понимаешь, - с усмешкой прошептал он. Я удивленно моргнул от такой откровенности. - Стряслось, когда я помогал на строительстве новых домов в городе. Несчастный случай, я попал под здоровенный кусок трубы. Похоже, он навсегда вывел меня из игры. Может, когда–нибудь и вернется, но я сомневаюсь. По правде сказать, меня он никогда не заботил. Да и миссис Амбертон, кажись, не слишком волнует. Есть много других способов женщину удовлетворить, понимаешь. Ты когда–нибудь сам этому научишься, парень.
- Угу, - кивнул я и закрыл глаза, решив, что с меня хватит его откровений.
- Если только ты и… - Он кивнул на Доминик и похотливо округлил глаза, высунув язык. - Вы вдвоем…
- Она моя сестра, - сказал я, обрывая его, пока он не успел высказаться. - Вот и все. Это моя сестра.
- О, прошу прощения, парень, - хохотнул он. - Никогда не оскорбляй чужую мать, сестру или лошадь - вот что я всегда говорю.
Я кивнул и как–то вдруг заснул, а очнулся, когда миссис Амбертон уже ввозила нас в деревню Клеткли. Мы прибыли.
Глава 11
ИГРЫ
В ноябре 1892 года, в нежном возрасте 149 лет я снова оказался в своем родном Париже, на сей раз - в компании моей жены Селин де Фреди Заилль. Мы выехали из нашего дома в Брюсселе, чтобы провести несколько недель в Мадриде, и вдруг решили задержаться во французской столице, где брат Селин должен был как раз читать лекцию в Сорбонне. К тому времени мы с Селин были женаты уже три года и наша семейная жизнь не ладилась. Я опасался, что впервые на моем веку придется разводиться с супругой или предоставлять развод ей, а этот процесс не радовал меня никогда, так что путешествие стало последней попыткой сохранить наш союз.
Мы познакомились в Брюсселе в 1888 году, где я с комфортом жил за счет доходов с оперетты, которую написал и поставил на бельгийской сцене. Называлась она "Неизбежное убийство", и хотя творение не выдержало испытания временем - недавно я с удивлением обнаружил краткое упоминание о нем в академическом труде, посвященном малоизвестным европейским операм конца XIX века, но больше нигде и никто о нем не писал, - в то время она была довольно популярна. Второй по значимости оперный критик того времени, Карпюль - невежественный пьянчуга, однако прекрасный литератор - описывал ее как "возвышенные рассуждения щедрого таланта на довольно опасную тему", хотя я должен признать, что ведущий критик был не столь великодушен в своих отзывах. Он посчитал ее недолговечной и вторичной; оглядываясь назад, я понимаю, что проницательность его, возможно, и объясняла его первенство. Селин была приглашена на премьеру, она сидела в ложе со своим старшим братом Пьером, бароном де Кубертеном и несколькими друзьями. После представления она отыскала меня за кулисами и похвалила постановку, особенно либретто второго акта, где юная девушка обращается к своему возлюбленному.
- В целом произведение показалось мне довольно жутким, - сказала она. Ее карие глаза метались между актерами, которые носились вокруг, возбужденные премьерой. Атмосфера за кулисами всегда восхищает тех, кто не принадлежит к миру театра. - Музыка прекрасна и все же эта юная пара только что совершила кошмарное преступление. От подобного сочетания всегда мороз по коже, но оно, тем не менее, трогает душу.
- Но это вынужденное преступление, - подчеркнул я, - как и гласит название. Юноше пришлось убить этого человека, чтобы защитить возлюбленную. В противном случае последствия могли быть…
- О, разумеется, - быстро сказала она. - Я это прекрасно осознала. Но меня смущает, что они бросают тело и продолжают путь. Поневоле задумаешься, что ждет их в будущем. В тот момент я поняла, что все закончится трагедией. Точно хитрость неизбежно должна привести к гибели одного из них или обоих. Печальная история.
Я медленно кивнул и решил пригласить ее на дружеский ужин после спектакля. Хоть я не из тех, кому важны чужие похвалы, но это был мой первый (и единственный) успех в театре, и я ненадолго возомнил себя талантливым художником. Лишь гораздо позже дошло до меня, что мое истинное призвание - быть не творцом, но покровителем искусств; поистине я родился не в том веке. Живи я несколько столетий назад, я мог бы посоперничать с Лоренцо Медичи. Я не сразу увлекся Селин: в те времена по бельгийской моде волосы носили туго зачесанными наверх, а по бокам оставались локоны, что подчеркивало ее довольно выпуклый лоб, - но постепенно в тот вечер ее общество становилось для меня все более притягательным. Она хорошо разбиралась во многих предметах, интересовавших меня. Мы оба открыли для себя "Этюд в багровых тонах" Конан Дойля - недавно опубликованную первую из повестей о Шерлоке Холмсе, - и оба снова и снова перечитывали ее, с нетерпением ожидая выхода следующей истории. В тот вечер мы пообещали друг другу, что обязательно встретимся вновь, а через восемь месяцев обвенчались и поселились в особняке в центре города.
Какое–то время мы были счастливы, но я должен признать, что сам разрушил наш брак, вступив в опрометчивую связь с молодой актрисой - девушкой, которую я даже не любил, сказать по правде, - и Селин узнала о моей измене. Несколько недель она не могла заставить себя поговорить со мной, а когда наконец решилась, прошло немало времени, прежде чем она смогла разговаривать со мной, не расплакавшись. Я действительно причинил ей боль и сожалел об этом. В те ужасные месяцы я понял, как глупо я поступил, ведь Селин любила меня и мы неплохо ладили. Поскольку у меня уже имелся изрядный стаж в романах и браках, следовало бы научиться ценить семейное счастье, но, должен признаться, я не из тех, кто учится на своих ошибках.
Мы попытались уладить наши разногласия и снова стать любящими супругами, более не обсуждать это дело, но было ясно, что моя измена все еще висит над нами грозовой тучей. Мы продолжали вести повседневную жизнь, стараясь не вспоминать о былом, но, казалось, что в любом нашем разговоре присутствует скрытый подтекст. Селин была расстроена, я несчастлив, а вместе мы обнаружили, что мой поступок разрушил нашу близость и, казалось, былого союза уже не восстановить, что крайне меня удручало. Никогда ранее не оказывался я в такой ситуации, когда вел себя плохо и бывал прощен за содеянное; но я полностью сознавал, что случившееся оставило на нашем союзе слишком глубокий незаживающий шрам. Я не знал, как загладить свою вину.
- Быть может, - предложил я как–то раз за тихой партией в фантан, - нам стоит подумать о детях.
Предложение глупое, но мне хотелось, чтобы мы стали ближе, ибо я понимал, что мы все больше отчуждаемся друг от друга. Селин с некоторым удивлением посмотрела на меня и положила две карты пик поверх моих червей, затем покачала головой.
- Быть может, - отозвалась она, - вместо этого нам лучше поехать куда–нибудь отдохнуть.
На том и порешили. Без лишних слов стало ясно, что эти каникулы - последняя попытка сохранить наш брак, избавиться от затаенной враждебности и болезненных чувств. В качестве пункта назначения мы избрали Мадрид, и именно Селин предложила заехать на пару дней в Париж к ее брату - решение, определившее мою жизнь в 1890–х и мою причастность к последнему, самому значимому событию XIX века.
Я познакомился со своим шурином в тот же вечер, что и с Селин, в 1888 году, но из–за расстояний и не слишком близких отношений в семье друзьями мы не стали. Несмотря на приличное богатство и унаследованный титул барона де Кубертен, Пьер работал на французское правительство: занимался различными проектами, его интересующими, зачастую - эстетической природы, призванными скорее обогатить культурную жизнь нации, нежели набить общественный кошель. Его отношения с сестрой были сдержанными, но сердечными, и на тот момент, когда мы прибыли в Париж, вечером 24 ноября 1892 года, не виделись они примерно полтора года. Селин написала брату несколько писем, рассказывая о нашей жизни в Брюсселе, о стабильном успехе "Неизбежного убийства" и оглушительном провале моего следующего опуса, "Коробки сигар", после коего мои творческие порывы угасли навсегда. На минувшее Рождество мы получили от него поздравительную открытку: он сообщал, что очень счастлив и очень занят во Франции, а помимо этого мы ничего не знали ни о нем, ни о его работе. Тем не менее, поскольку мы с Селин собирались задержаться в Париже на несколько дней, мы договорились пообедать вместе, и за столом он сообщил нам о своих грандиозных планах.
В ту пору Пьер был мужчиной вполне зрелым, носил темные жесткие усы с длинными закрученными кончиками - в середине ХХ века такими же будет щеголять Сальвадор Дали. Барон был довольно высок ростом - шесть футов два дюйма, - но худ и силен благодаря здоровому образу жизни, которого он придерживался с религиозным рвением.
- Каждое утро, - рассказывал он мне над порцией довольно скверной камбалы; мы обедали в дорогом ресторане, где все официанты, казалось, знали его имя и относились к нему с некоторым почтением, - я встаю в половине шестого и незамедлительно погружаюсь в холодную ванну. Это воскрешает меня и подготавливает к утренним занятиям. Я сто раз отжимаюсь, сто раз приседаю и выполняю прочие физические упражнения для поднятия мышечного тонуса, а затем проезжаю пятнадцать миль по городу на велосипеде. По возвращению я принимаю горячую ванну, чтобы расслабить напряженные мускулы, заканчиваю омовение и к девяти утра готов начать работу. Думаю, нет нужды объяснять, насколько важно для человека соблюдать распорядок дня. А вы, сударь? - спросил он меня. - Какие физические упражнения предпочитаете?
Я хотел предпочесть вежливый ответ очевидному, но выбор занял у меня какое–то время.
- Я играю в теннис, - в итоге выдал я. - Мне говорили, что удар слева у меня сносный, однако на подачу стыдно смотреть. Командные игры меня никогда не привлекали, должен признаться. Я всегда предпочитал проверять свои личные способности - в одиночестве или соревнуясь с другими. Атлетика, фехтование, плавание, что–то в этом роде.
Если он садился на любимого конька, его невозможно было остановить. Как я узнал впоследствии, он мог часами говорить о преимуществах спортивного образа жизни - не только для себя, но и для общества в целом, поскольку активные упражнения должны способствовать развитию духа соревновательности. Его увлеченность показалась мне забавной и довольно необычной, поскольку эта сторона жизни меня лично никогда особо не интересовала. И хотя я был в неплохой физической форме, небеса меня благословили прекрасным сложением и, несомненно, самым надежным телом в истории человечества, я никогда не считал необходимым придерживаться какого–то режима. Единственное упражнение, которое я регулярно выполняю - пешие прогулки, ибо машина имелась у меня лишь однажды в жизни, и я так и не смог к ней приспособиться, а общественный транспорт я нахожу малоприятным.