Я кивнул, поблагодарил его и пошел по коридору, на который он мне указал. На стенах висели огромные фотографии в рамках - я понял, что это актеры сериала, нынешние и прошлые. У каждого было по два имени, напечатанных под рамками, - настоящее и персонажа, а также годы участия в сериале. Я почти никого не узнал, за исключением пары человек, которых видел в ситкомах лет двадцать назад или в нынешних таблоидах. В конце коридора висел темный, мрачный снимок моего племянника с подписью "Томми Дюмарке - Сэм Катлер - 1991 - ". Я с минуту смотрел на него, невольно гордясь успехом племянника, и даже слегка улыбнулся. Фото было профессиональным, его умело отретушировали; никто, даже Томми, не мог выглядеть настолько хорошо, однако смотреть на него было приятно. Я толкнул дверь и представился секретарше, она быстро куда–то позвонила, затем предложила мне присесть. Просидел я несколько минут. Все это время она почти не поднимала на меня глаз и шумно жевала жвачку - привычка, которая всегда меня крайне раздражала.
Открылась другая дверь и вошел мой племянник; застенчиво посмотрел в мою сторону, почти не отрывая глаз от пола. Когда он появился, секретарша выпрямилась, прилепила комок жвачки себе за ухо и принялась барабанить по клавиатуре компьютера, украдкой поглядывая на звезду.
- Томми, - сказал я, готовясь к худшему, когда он подошел ко мне. - Боже мой! Что с тобой стряслось? - На нем были линялые синие джинсы и тесная черная футболка, подчеркивавшая грудь и сильные загорелые руки. Я изумился, как человек в такой хорошей форме мог вляпаться в неприятности: судя по его левому глазу, моего племянника недавно избили - веко не поднималось, вокруг расползалась безобразная лиловая припухлость. Щека пламенела, уголок губы разорван, на подбородке засохшая струйка крови. - Как это?..
- Все в порядке, дядя Матье, - сказал он, ведя меня к двери, из которой появился минуту назад. - Со мной все в порядке. Это случилось сегодня утром. Карл узнал о том, что происходит между мной и Тиной, он поджидал, когда я вернусь домой, закатил мне взбучку. Так что расслабься. Я выжил.
- Карл… - повторил я, пытаясь сообразить, знаю ли я этого человека, поскольку он произнес его имя так беспечно. - Это Карл сделал с тобой?
- Понимаешь, Тина беременна, - продолжил он так, словно это самая естественная вещь на свете. - И мы, разумеется, не знаем, кто отец - Карл, я или новый бармен из местного паба, а тест мы не можем сделать, потому что у Тины какое–то странное генетическое отклонение, и если мы попытаемся узнать, это может травмировать ребенка или что–то в этом роде. Поэтому придется ждать, пока он не родится. Довольно интригующая ситуация, судя по всему.
Я уставился на него, не понимая, о чем он, черт возьми, толкует, и только потом до меня дошло.
- Карл, - с облегчением рассмеялся я. - Он ведь твой родственник, верно?
- Что–то вроде. Он приемный сын второй жены бывшего мужа моей матери. На самом деле мы не родственники, но фамилия у нас одна. Сэм Катлер, Карл Катлер. Люди думают, что мы ближе, чем на самом деле. Мы никогда не были близки. Он обижен на меня за…
- Пора начинать смотреть твой сериал, - снова сказал я, должно быть, в сотый раз, прерывая монолог его персонажа. - Никак не могу запомнить, кто все эти люди.
- Поэтому ты сегодня здесь, - сказал Том, и мы вошли в декорации, которые я пару раз случайно видел по телевизору: гостиная в стандартном домике Катлеров в лондонском Ист–Энде.
- Две минуты, Томми, - сказал маленький бородатый человек в наушнике; проходя мимо нас, он фамильярно похлопал моего племянника по бицепсу.
- ОК, можешь посидеть вон там. - Том показал мне на кресло в углу. - И сиди тихо. Я только закончу сцену, а затем я весь в твоем распоряжении.
Я кивнул. Вокруг площадки в разных точках стояло четыре камеры, возле которых суетились человек пятнадцать ассистентов. Девушка, выглядевшая лет на двенадцать, подправляла макияж женщине, сидевшей за столом в гостиной; последняя показалась мне знакомой - экранная мать Томми, известная в шестидесятые комическая актриса. Ее карьера пошла под уклон в семидесятых, но она вернула себе известность в первый же день показа сериала и теперь считалась национальным достоянием. Ее героиню звали Минни, таблоиды ласково называли ее Плакса Минни. Рядом с нею за столом сидел парнишка лет пятнадцати - его я никогда раньше не видел и решил, что это, должно быть, новая тинэйджерская звезда, которую наняли, чтобы поднять рейтинги у определенной части аудитории. Женщина быстро дернула плечом, входя в роль; парнишка же склонился над журналом, грызя ногти, - мне показалось, что он готов заглотить собственную руку до локтя.
Режиссер призвал к тишине на площадке, журнал у парня выхватили, несмотря на протесты, ассистенты ушли из кадра, и съемка началась. Минни и мальчик сидели прямо и тихо переговаривались, все ждали режиссерской команды "Мотор!". Когда он ее произнес, сцена ожила.
- Мне без разницы, - сказала Минни, закуривая. - Говори что хошь о Карле Дженсон. Тока она непутевая и неча тебе с ней шастать, ясно? - Акцент у нее был совершенно ист–эндский - настоящая кокни, хотя я знал, что в жизни она говорит как аристократка голубых кровей. Должно быть, никто не знает, как же на самом деле звучит ее голос.
- О, теть Минни! - в отчаянии закричал мальчик, точно весь взрослый мир сплотился против него и тайно сговорился вечно держать его в коротких штанишках и с леденцом на палочке. - Мы ж ниче плохова не делам. Просто играм в мою новую "Нинтендо", и все.
- Ага, - сказала тетушка Минни. - Мож, и так. Но тады я не пойму, почемуй–то у ней блузка до пупа расстегнутая, а? Што ж она свое хозяйство на весь мир кажет?
- Да все девчонки щас так носят, - ответил он, раздраженный ее консервативностью. - Ты че, ниче не понимашь?
- А мне и не надо ниче понимать, Дэйви Катлер, - окромя того, что ты с этой шлёндрой больше не увидисси! Тебе ясно?
- Она никака не шлёндра, теть Минни. Хорошо б, была шлёндрой…
Во время их диалога две камеры слегка поворачивались на операторских тележках, а две другие снимали обоих персонажей крупным планом из–за плеч собеседников. К концу этой части сцены одна развернулась, готовясь к следующему фрагменту, и нацелилась на дверь. Из–за моей спины - совсем не с той стороны, откуда следовало, - донесся хлопок двери, и в гостиной возник мой племянник: он сразу же с громким стоном рухнул на пол перед столом.
- Ядский гад! - заорала Минни, бросаясь к своему "сыну"; с тех пор как мы с ним расстались две минуты назад, крови на нем стало еще больше. - Что с тобой стряслось, Сэм?
- Эт скорей всево Карл, - сказал Дэйви, довольный тем, что их с его шлёндрой на время оставили в покое. - Он, похож, узнал, что Сэм крутит с его мадамой.
- Не суйся не в свое дело! - заорала Минни, ткнув пальцем едва ли не в самый нос мальчику. - Это ведь не так, сынок? - тихо спросила она. Недоверие на ее лице сменилось разочарованием - всего лишь три отработанных движения лицевыми мускулами.
- Заткнись–ка, - простонал Томми мальчугану, который, наверное, был его младшим братом, кузеном или приемышем, а то и просто беспризорником, который шлялся по улицам и решил влиться в семью.
- Так это ж правда, - сказали Дэйви, защищаясь.
- Я сказал… - Томми выдержал долгую паузу. - Заткнись. - Снова пауза. - Ты меня слыхал.
Минни переводила взгляд с одного парня на другого, баюкая голову Томми, затем посмотрела прямо на меня - или, как я могу предположить, "в никуда", - и лицо ее вдруг страдальчески сморщилось. Потекли слезы, она со стуком неожиданно уронила голову Томми на пол и, рыдая, выбежала за дверь; звукач снова хлопнул дверью позади меня.
- Снято! - закричал режиссер. - Отлично, ребята. Просто отлично.
Мне было приятно, что племянник пригласил меня провести с ним день на съемочной площадке, поскольку я отчаянно нуждался в отдыхе. Наши с Кэролайн отношения развивались весьма бурно, и я уже начал жалеть, что она у нас появилась. Я не мог обвинить ее в недобросовестном отношении к работе; по утрам она приходила раньше меня и всегда оставалась на месте, когда я уходил домой, - хотя, возможно, она просто ждала пока я уйду, после чего закруглялась сама. Она копалась в коротких отчетах сравнительно недолгой истории нашей станции и длинных - о состоянии вещательного мира современной Британии. Говоря со мной, она употребляла термины вроде "удельный вес компании в обороте рынка", "демографика" и "целевая аудитория", будто для меня они были новостью, медленно и четко выговаривая их, на тот случай, если я не способен уследить за ее мыслью, хотя на деле я думал в этих понятиях - пусть даже не использовал в точности те же самые слова - все предыдущие двести лет. На столе у нее стояло три маленьких телевизора с приглушенным звуком: один настроен на нашу станцию, другие два - на "Би–би–си" и еще одного нашего конкурента. Время от времени она посматривала то на один, то на другой, решая, какая программа заинтересовала бы ее, если б она просто сидела дома перед телевизором, с ногами на диване. Она делала пометки, сколько раз наши программы побеждали, и представляла результаты мне в конце каждой недели.
- Посмотрите, - говорила она, - всего лишь 12 % передач, которые мне хотелось смотреть. На две другие станции приходится 88 %.
- Ну 12 % - это гораздо больше, чем наша нынешняя доля на рынке, Кэролайн, мне кажется, это очень обнадеживающие цифры.
Она хмуро уставилась на меня, после такого ответа недоумевая, не совершила ли ошибку, обругав нашу сетку вещания, и ретировалась за свой стол - производить дальнейший анализ. Я убедился, что мне нравится ее, как теперь говорят, "заводить" - безудержный энтузиазм делал ее легкой мишенью для шуток. Казалось, она посвящает работе каждую минуту своего дня, что, в целом, неплохо для руководящего персонала, но я не из тех, кто считает чрезмерное рвение показателем силы человеческого характера. Кэролайн пыталась убедить меня, что она подходит для места Джеймса, хотя все, что она делала, доказывало обратное.
В это время я продолжал горбатиться по шесть, иногда по семь дней в неделю. Я все больше уставал от работы, к тому же меня совершенно не интересовали будничные аспекты нашего бизнеса, что не способствовало делу. Я проводил еженедельные встречи с Аланом, на которых в качестве представителя П.У. теперь присутствовала и Кэролайн, но число участников я расширил, и теперь на них собирались еще и главы различных департаментов. На этих встречах Кэролайн всегда сидела справа от меня и все время порывалась руководить совещанием. В большинстве случаев я предоставлял ей свободу действий, поскольку ее соображения, хоть и не всегда верные, в целом были интересны и все соглашались, что в работу станции она привнесла свежую струю.
- Разумеется, - говорила она на одной такой встрече, когда мы обсуждали пятипроцентное падение удельного веса компании в обороте рынка между шестью и семью вечера, - самая большая ваша ошибка - в том, что вы избавились от Тары Моррисон. Она привлекала любителей сисек и задниц.
- Мы от нее не избавлялись, - раздраженно ответил я, заметив, что ей нравится производить впечатление на мужскую аудиторию, изображая своего парня. - Она ушла по своей воле.
- Тара Моррисон была одной из немногих звезд этой станции.
- Есть еще Билли Бой Дэвис, - вполне предсказуемо выдал Алан. - Малыш.
- О, прошу вас, - сказала она, - да моя бабушка моложе его. Конечно же, он - имя и, в каком–то смысле, часть истории, но это больше не работает. Нам нужно новое, свежее дарование. Сырое дарование. Если бы нам удалось залучить Тару обратно… - тихо добавила она. Я покачал головой.
- Не думаю, - ответил я. - Кажется, она вполне счастлива на "Би–би–си". Роджер? - Я посмотрел на Роджера Табори, главу нашего новостного отдела - он походил на члена семьи Майкла Корлеоне, смуглолицый, с зализанными назад темными волосами.
- Я кое–что слышал, - сказал он, слегка пожав плечами. - Она не в экстазе от того, что там происходит, но у нее контракт, так что…
- Здесь у нее тоже был контракт, - перебила Кэролайн.
- Нет, - решительно сказал я: меня раздражала ее манера рассуждать о том, в чем она мало смыслит. - Ее контракт закончился. Она решила не продлять его, поскольку ей сделали более выгодное предложение.
- Тогда вы должны были дать ей больше денег, разве не так? - снисходительно спросила она. Я посмотрел на нее, и улыбка сползла с моего лица.
- По–видимому, она хотела шестичасовой выпуск, - продолжил Роджер, слегка разряжая ситуацию. - Но они ей не хотели его отдавать, потому что хлопнула бы дверью Мег. Тогда она попросила часовой выпуск, и они сказали нет. Не знаю, почему, - она вполне бы с этим справилась. Они хотят поставить ее на "ТВ за завтраком", а она, естественно, отказывается. Ей подыскали несколько документальных вещичек, типа "Знаменитости на кухне" и тому подобное. Но ничего постоянного.
- Значит, ей следовало бы выяснить это до того, как она ушла от нас, верно? - пробормотал я, улыбнувшись Кэролайн. - Как знать, может она уйдет от них и вернется сюда, поджав хвост.
- Сомневаюсь, - сказала Кэролайн. По правде сказать, я тоже сомневался, хотя уже понял, что немного скучаю по Таре - с ней всегда было, как минимум, приятно общаться. Как и с Джеймсом. Но один мертв, а другая работает на конкурентов. - Но как бы там ни было, нам нужно обсудить еще один вопрос. Мы должны избавиться от Мартина Райса–Стэнфорда. И побыстрее.
Когда она это произнесла, все в комнате перестали дышать, а я откинулся на спинку и тихонько постучал карандашом по столу. Мартин Райс–Стэнфорд был тем человеком, который жил на верхнем этаже моего дома. При режиме миссис Тэтчер он был министром и потерял работу, когда встал не на ту сторону во время дебатов о будущем угольных шахт. Мартин считал, что следует закрыть их все, и к черту последствия. Миссис Т. придерживалась того же мнения, но знала, что делать это опасно; лучше заявить о закрытии ряда шахт, затем, после неизбежных протестов немного уступить и оставить некоторые открытыми, под шумок закрыв те, от которых ей хотелось избавиться в первую очередь. Любопытно, что несмотря на свою собственную позицию, Мартин посчитал это высшим проявлением политического цинизма и в один прекрасный день представил едкий отчет о планах миссис Тэтчер в "Вечерних новостях". Еще не пробило полночь, а она уже позвонила ему, уволила и пригрозила кастрировать, после чего в оставшиеся годы ее правления он стал для нее чем–то вроде bête noir. Он был одним из тех, кто помог Джону Мейджору прийти к власти в 1990 году, хотя они друг друга терпеть не могли, и надеялся, что эта помощь принесет ему место в Палате лордов. К несчастью для него, помощь не всегда вознаграждается, и поэтому Мартину пришлось заняться сочинительством язвительных политических статей во все газеты, которые были готовы его печатать. Неожиданно он оказался талантливым карикатуристом и начал иллюстрировать свои статьи изображениями министров в виде различных гибридов - тела животных, человеческие лица. Так сам Джон Мейджор шлепал вперевалку походкой утенка, Майкл Портилло разводил руками, демонстрируя павлиний хвост, Джиллиан Шепард носилась по газетной странице в образе маленького ротвейлера. Но в итоге стало ясно, что писания Мартина несколько односторонни - он критиковал абсолютно все, независимо от того, насколько это хорошо или плохо. Он всегда говорил "нет". Его стали считать политически нездравым, крайне пристрастным и до нелепого предубежденным против любого человека, находящегося у власти. Кое–кто даже полагал, что он не в своем уме. Так что, естественно, он дозрел для работы на телевидении.
Переехав в квартиру на Пиккадилли, я довольно близко сошелся с Мартином. Время от времени он приглашал меня отобедать с ним и его молодой вздорной женой Полли, и какую партнершу на вечер я бы ни привел с собой, наши встречи всегда получались до смешного шумными. Его правые убеждения стали такими крайними, что могли считаться претенциозностью. Ему доставляло удовольствие выводить людей из себя; Полли почти не слушала его. Мне казалось, что я вижу его насквозь, и я не поддавался на его игры, но какую бы даму я ни пригласил, она в итоге принималась беситься все больше и либо выскакивала из дому, либо нападала на него - ужасная faux pas: он наслаждался, провоцируя подобную реакцию.
После создания станции мне пришло в голову, что было бы забавно перенести безумие и провокации этих обеденных разговоров на телеэкран, и я пригласил Мартина вести собственное политическое ток–шоу три раза в неделю. Формат бы прост: получасовая передача, двадцать четыре минуты, не считая рекламы и титров, по два гостя в каждом выпуске. Как правило - политическая фигура и Разгневанный Либерал. Политическая фигура должна была говорить правильные вещи - во имя своей карьеры. Разгневанный Либерал - обычно актер, певец, писатель или кто–нибудь в этом роде - придерживался политкорректной линии. А Мартин демонстрировал свой дурной вкус, чтобы вывести из себя обоих. По мере развития программы становилось ясно, что политик будет делать все, чтобы защитить партийную линию, но никогда не зайдет слишком далеко и не станет порицать заведомую чушь, которую несет Мартин. И в то же время Разгневанный Либерал будет все более и более приходить в бешенство, говорить "меня от всего этого тошнит", или "господи, мужик, как ты можешь по–прежнему так думать?" - и всегда была вероятность, что Р.Л. запустит своим стаканом с диетической–негазированной–водой–без–льда–и–лимона в монструозную фигуру, сидящую перед ним. Это оказалось одной из моих лучших идей - прекрасное развлечение.