– Интуиция, – повторил он про себя. – Схожу-ка я к Лону за советом.
Он двигался по блестящим камням, он собирал мультики из пейзажных слайдов. Он пытался подготовиться к встрече – выкинуть из себя катаклизм или о нём не думать, но в Паредем это было противоестественно – не думать. И вот уже деревья стали на него странно смотреть, и расставлял паутины-слова возмущённый паук, однако стратег старался не обращать на такое внимания, насколько это было возможно (практически невозможно).
Наконец он добрался до нужного места – это был дом почти открытый, очень светлый, более круглый, чем все другие, почти что синяя тыква, но только не тыква, а из деревьев; потому что, во-первых, синие тыквы тут почитались как универсальный символ, а во-вторых, деревья для домов лучше подходили, тут же атмосфера была важна, а древесные как раз умели не преувеличить своей роли, но при этом стать во главе угла или круга – в зависимости от склонностей владельца.
– Fortius ; мистер Лок! – поздоровался он сначала с домом, потом с хозяином.
Послышалось шевеление, и раздался голос:
– Сэвен, иди сюда, я в саду!
Лон был занят поливом цветочно-травяных сообществ, которые выплёвывал щедро одомашненный лес.
– Здравствуйте, мастер.
– Привет, Сэвен. Не видел там моего хамернапа?.. Он всегда злится, когда я поливаю сам. Им так нравятся все эти бытовые дела, надо же.
– Не видел, сожалею… Они милые такие, мой БомБом тоже очень хозяйственный.
– Да уж, наши хамернапы как постепенные философы: начали с порядка вещей – скоро и к мыслям подберутся…
– А что, я бы взглянул на мир по мотивам носочного дерева, – сказал Сэвен, и они оба посмеялись немного.
Затем Лон вывел фигурную смоляную лейку из режима "дождь", поставил сосуд под маквис (олеандр, дикая фисташка) и повел стратега в приёмную, которая, как было принято у бронов, находилась на свежем воздухе среди канцелярских цикад (хор для деловых бесед).
– Ну что, сломалась? – начал Лон.
– Кажется, сломалась.
– Я слышал, как ты много работаешь. Ну-ка, давай посмотрим… Лон со всей силы толкнул Сэвена в солнечное сплетение.
– Что это вы? – отскочил стратег.
– Да, совсем сломалась, – повторил задумчиво Лон. – Присаживайся на выступ, сейчас расскажу.
Сэвен устроился в проёме между двумя деревьями, которые, как по задумке, выросли волнами, мягким изворотом, так что из соприкосновения промежутков получалось подобие окна, и там вот можно было присесть как раз.
– Извини за резкость, у меня консультации всегда по-разному происходят, знаешь, на эти интуиции одного правила не найдёшь, – начал Лон.
– Просто очень неожиданно.
– Лучшая проверка интуиции – это резкое нападение на её владельца, но сейчас это не очень было и нужно. Знаешь, ты когда вошёл, я сразу понял, в чём дело, ты вошёл – и я сразу подумал: бедолага, не крепится к нему ничего.
– Как вы точно сказали!
– Вот-вот. Но мне подробности нужны, расскажи, что ты чувствуешь, когда там…
– После встречи со злом получше стало, я как будто вылечился от чего-то, от чего – сам не понял. У нас прекрасные отношения с комнатой, но… как бы это выразить… эти маары, которые сейчас… я не уверен, что всё это по-настоящему, что через меня идёт чистая информация, понимаете? Тут же может всё смешиваться с моей жизнью и с тем, какой я…
– Этого не бойся. Твоё человеческое содержание не может перебивать энергию информации, я так думаю… Конечно, мы в этом не уверены, потому что ты первый стратег, который тут есть… Но для бронов это всегда работает – информация сильнее личностных потоков.
– Было бы лучше, если так. Знаете, я вчера почувствовал сильную слабость и подумал: ладно то, что я меняю информацию, это ещё спорно. Но то, что информация меняет меня, – это же очевидно, и мне страшно: не стану ли я чем-то, чем не смогу сам изнутри управлять? Я сначала подумал, что бубнильщики из меня через комнату все ушли, ну а вдруг их только больше? Не отрицаю, что сам их сюда притащил, но тут я мало виноват. Вы же знаете, как люди в людей старательно запихивают бубнильщиков, с детства начинают запихивать, а потом не выгонишь.
– О бубнильщиках не волнуйся, они уйдут тогда, когда ты попадёшь в абсолют (это спасительная штука). По поводу информации: нам надо подождать какого-то перелома в опыте, какой-то результативности, что ли, или просто изменения. Трансформация человека казалась всегда бронам вполне прогнозируемой, но теперь, общаясь с тобой, я вижу, что мы можем узнать много нового. Ты только не сдавайся.
– Я не сдамся, но вы могли бы что-то сделать с моей интуицией?!
Лон пробегал пальцами по пальцам – пять на пять, раздумывал. Он не суетился, не корчил, не кидал каури и не махал мёртвыми курами, как это бывает на подобных приемах, даже не резал буквы на спине, не начитывал на огонь, а вот так спокойно и уравновешенно всматривался, а потом как скажет:
– Тебе нужен стержень.
Сэвен даже привстал.
– Вы хотите сказать, что во мне стержня нет?!
– В тебе есть стержень стратега, но нужен другой – более крепкий. Вот почему на тебе не крепится – такого стержня нет. Тебе нужен нормальный жизненный стержень. И тогда из тебя и страхи исчезнут, и дыра твоя зарастёт. Иди и разыщи его.
– Я найду, – сказал Сэвен со всей ответственностью.
И скоро он этот стержень действительно нашёл.
ПРОРОКИ ЧЕРЧЕНИЯ Теория промежутков
Всё скомкано, ужато, всё рассовано по воображаемым вагонам, площадям, квадратам, всё потеет, преет и куксится. Сэвен сидит около термитника и давит заблудших Муравьёв, изображая Баба.
– Эй, приятель, а отведи меня куда-нибудь, чтобы отвлечься. В хорошее место с понятной функцией, – просит он у хамернапа.
– Хорошо, хозяин.
Сначала никаких перемен во внешнем облике природы, а потом что-то выделилось с изнанки: творческая студия – сначала так показалось и почти совпало с предположением. Это была чертёжная на открытом воздухе. Там броны сидели перед большими полупрозрачными листами и что-то там чертили на планшетах, вырисовывали.
– БомБом, это же чертёжная?
– Да, хозяин. Тут находятся броны, которые изучают промежутки, то есть то, что между предметами, между материей. Люди пока не занимаются этим, но броны вовсю; разработана даже теория организованных промежутков. Броны вообще-то считают, что все промежутки организованны, что там есть свои законы и вероятности, к которым не подходят методы, применимые к материи. Вот они и рисуют на кипарисовой бумаге то, что образуется между предметами и между существами, а потом анализируют это. Такие промежутки они называют видимыми. А есть ещё те, которые можно констатировать, к примеру, промежутки между событиями, можно подумать, что этим они заново изобретают человеческое время, но нет, они не время конструируют.
– Как интересно.
– И это только первый уровень знания, а есть и второй, там пытаются наиболее интересные промежутки облечь в формы. Броны говорят, что раньше все мы были промежутками, а потом поймали собой пространство и стали вот тем, что мы есть. То есть это очень важно – изначально наловить собой побольше пространства, чтобы существо смогло полностью воплотиться. Для этого в мире людей оканчивают университеты, учат разные языки, развивают бытовые способности, рожают детей (дают своей части самостоятельно ловить собой пространство). Так люди воплощаются. Броны же ловят собой идеи и делают их выпуклыми, они создают новые объекты мира, сокращая этим и увеличивая число промежутков. Это такой мир, который не убывает и не растёт, просто меняется, в этом его отличительная особенность.
Сэвен подошёл к чертежам и увидел, как там и вправду рождались из обычных расстояний между предметами знакомые силуэты, это как будто был особый мир там, мир со своими законами и радостями, а ведь он никогда его не замечал, этот мир, даже не пытался заметить.
– Интересно, а дыра во мне – это какой промежуток?
– Спросите у них.
Стратег приблизился к одному из рисовальщиков, у которого были самые "живые" чертежи, казалось, вот-вот сбегут и организуют где-нибудь свою "промежутковую реальность".
– Простите, кажется, во мне дыра растёт, но я не могу выявить её природу и не могу её сократить в связи с этим или вообще от неё избавиться.
– Нет ничего проще, чем избавиться от любого промежутка в себе, – заявил деловито чертёжник. – Надо стать цельным.
– Вот бы понять как.
– Попробуйте констатировать пустоту, когда вы поймёте, что такое пустота, вы сможете и обратное создавать – полноту. Полноту ощущений, полноту жизни. Так что самое главное – понять, в чём для вас пустота.
– Спасибо за совет. Можно? – он указал глазами на планшет.
– Конечно.
Сэвен взял один из листов, рассмотрел подробно на свет и увидел там целые миры из промежутков. Деревья выпуклые соседствовали с промежутковыми деревьями, ветки разбегались от явных вкраплений пустоты, цветы прогибались под карго свободного пространства, находя истинные центры тяжести. Даже гул символических арок из запутавшихся между собой веток кустарников можно было выразить в виде промежутка. Стоило только усилить эффект многомерности, и статичный пейзаж превращался в густонаселенный. Там проявляли себя новые и новые существа, которые хоть и зависели напрямую от материальных объектов, хоть и жили меньше, чем те, но тоже не сдавались и множили друг друга разными способами.
– Ну и шустрые! – сказал Сэвен, сравнив глазами рисунок с реальным изображением.
Брон кивнул, принял листок обратно, водрузил его точно в то место, где он до этого располагался, и продолжил рисовать.
КОНСТАТАЦИЯ ПУСТОТЫ Музей дыр
…Некто чиркнул, и что-то зашелестело вокруг, такое праздничное, но никаких подарков, а вместо подарков – это мысль росла.
Вади Рам слышал всегда как растут мысли – они опухали и такой шелест шёл: газеты, листовки, написания. Он точно не понимал, что это, но будто ощущал приближение мысли (большущей): она толкалась в него, как чужой ребенок, чужая мысль – сначала, а потом ему казалось, что он сам её придумал.
Отбросив это размышление, Вади Рам постарался выйти из себя, и только свобода начала вербовать его, только картинки зашевелились в голове, он почувствовал, как его кто-то трясёт, – открыл глаза и увидел, что это мужчина над ним стоит, стандартный бежевый интеллигент с удивлённым лицом.
Мало того что лицо его подробно рассматривалось, до эмоции (значит, он был не из сновиденческой серии), так мужчина ещё и разговаривал:
– Почему это вы решили отдыхать прямо посреди галереи?
– Галереи? – промямлил Вади Рам.
– Пройдите в соседний зал, экскурсия начинается.
– Какая ещё…
– Так вы идёте?!
Бежевый отстранился и вычертил руками по воздуху что-то, видимо, обозначая вопросительный знак.
Вади Рам тоже хотел было удивиться (цепная реакция), потом хотел было спать, но решил, что всё равно уже не сможет тут хорошо отдохнуть, и пошёл в соседний зал, где слушатели уже успели аккуратной верёвочкой расположиться вдоль стен.
– А какая тема? – спросил он, пока проходил мимо одного из слушателей.
– Дырявость как эволюционная концепция бытия, – ответил тот.
Он почувствовал, как у него рот сам собой распахнулся, и теперь предпринимал отчаянные попытки запахнуть его, но это не так-то просто было…
– Раззинуть – это правильный навык, – шепнула ему одна из верёвочных женщин.
Пока он силился познать, что это за дурдом тут выдался, от общей человеческой цепи отделился знакомый нам интеллигентный мужчина и шёл строго вдоль стенки, пока не достиг некоего известного изваяния: поющей дыры. Тогда он настроился на эту тональность, сначала издал пробный звук, потом другой и, наконец, завёл свой экскурсный монолог:
– Итак, сегодня мы с вами пришли в этот Всеобщий Музей Дыр, чтобы поговорить об эпохе, которую некоторая часть человечества определила как принесшую основополагающее знание о природе вещей и событий. Напомню, что, согласно этой концепции, люди умеют создавать эволюционные дыры. Этот период характеризовался стремлением людей к производству, копированию и расширению дыр…
Экскурсовод не без труда абстрагировался от поющего отверстия и обратил внимание присутствующих на экран, где, как в чашке отражения, шли вогнутые фильмы:
– Вот бытовые формы проявления этой веры: огромные дыры в ушах особей переходного периода как символ божественной дыры-матери… На этой проекции можно наблюдать жестикуляцию, которая характеризовалась тягой к философскому очерчиванию пустоты: люди размахивают руками, создавая гигантские дыры… Люди стали изучать всевозможные дыры в космосе и даже создали на земле макет своей собственной чёрной дыры, которая имела все шансы играть роль нового грааля, пока не пришла в негодность, затравленная непотребными заказами.
Мужчина перемещался от кадра к кадру, не оставляя своей объёмной манеры говорить.
– Вот здесь вы можете видеть людей того времени, в целях расширения общечеловеческой дыры люди становились вогнутыми, а не выпуклыми, резко худели. Люди вдруг ощутили неимоверную тягу к выталкиванию пространства и созданию большой общей дыры, как я сказал уже, история назовет её "дырой эволюции", потому что её создание было обусловлено верой человека в магические свойства дыр. И действительно, у них были причины строить такую систему выводов. Вспомним, как выглядело пространство в эпоху, предшествующую эпохе дыр. Это было сплошное загромождение, люди выстраивали себе по нескольку жилищ, они возводили объёмные сооружения, разрушая стройную систему компактности, предложенную самой природой. Они заполняли пространство всем чем попало, не задумываясь о последствиях.
Это нерациональное видоизменение среды привело к тому, что люди захотели свободы от этих загромождений, захотели пространств пустых, захотели воздуха, существа и бога. И тогда они стали распространять дыры, потому что каждая дыра являлась маленьким шажком к возвращению туда, в гармоничный просторный мир (в каждой дыре бог сидеть мог, в конце концов).
Люди знали, что чёрная дыра – область пространства, в которой гравитационное притяжение настолько сильно, что ни вещество, ни излучение не могут эту область покинуть. Они надеялись обрести бессмертие, создав единую чёрную дыру, но настолько увлеклись актом дыропроизводства, что не смогли воскопироваться, так как деторождение также считалось актом загромождения…
Тут экскурсовод как-то расстроился, что ли, приуныл, то ли потому, что пространство словами захломил, то ли вспомнил что, но потом он взял себя в руки и вернулся к теме:
– Чёрная дыра не сразу таковой стала, сначала это был обычный агрегат – вроде тех, что используют для производства облачности, но вскоре результат эксперимента начал сам собой распоряжаться.
На стене появился новый фильм: улицы городов, движение, машины-машины, и тут что-то такое приключилось, что-то непонятное с первого взгляда – экран начал разрастаться, Вади Рам почувствовал, как его рот снова распахивается и подумал, что это всё-таки какой-то рефлекс, потому что это же необычно совсем, чтобы рот сам собой распахивался, без команды. Остальные люди вжались в стену, кто-то закрыл глаза, и он тоже закрыл, только не глаза, а рот, потому что выяснилось, что вся подушка мокрая от слюны, и он в кровати, конечно, но там не утро, там ночь везде вокруг.
– Вряд ли сон, – подумал он.
Вади Рам подтянул одеяло и только хотел перелечь на другой бок, как его ошеломило (волна дошла), поразило до самой глубины.
– Меня никто не любит, я никого не люблю! Это и есть дыра – моё одиночество.
…Сэвен выпал из маара – человеческой истории – и уткнулся в стенку лицом, кусая себе губы до крови. Теперь он понял природу своей пустоты и давил себе грудь что есть силы, надеясь вытащить эту пустоту, хоть кровью, но заполнить. Это его третий самый главный страх вскрылся – боязнь одиночества… Так часто бывает – беда и хаос как знак перед встречей с чем-то действительно важным.
ШИ Совмещение резкости
Птица надрывается четвёртым именем земли: "си-дих, си-дих", а он смотрит через глаза на погоду, он видит мир, как эйфорию, подобную той, что возникает в отдаленнейших глубинах кожи. Бело-синий воздух сверху, а внизу голубой, короны мигают из скал, а вверху дискотека на солнце.
Сэвен в это утро проснулся в магическом настроении, энергично поучаствовал в мадругаде, выпил корневина три кружки, сделал дыхательное упражнение, потрепал БомБома по редким волосам, и они пошли на прогулку. Правда, по дороге хамернап куда-то исчез, и Сэвен продолжал путешествие один; он шёл по камням, озирался вокруг, дразнил тукана туканом, подгонял бабочек, а вокруг него плавно нарастал момент, готовился к своему воплощению.
В нём созревало предчувствие; ведомый им, он погружался в мякоть особого дня, когда всё может остановиться в один миг, так остановиться, что ты почувствуешь сразу эту загадочную длительность жизни, в миру – абсолют.
Такое сложно было пропустить, как сложно пропустить собственное рождение: рано или поздно ты понимаешь, что открыл глаза и фиксируешь собой всё происходящее, тут сложно ошибиться – ты родился. Так же и теперь – момент не перепутать ни с чем (конечно, на большой земле он постоянно перепутывал, но здесь вот случилось – и как отрезало).
Покинув лес, Сэвен шёл по берегу, вот так совершенно привычным шагом шёл и никакие обряды не заказывал, шёл себе, шёл, и всё бы как всегда, но тут что-то метнулось, что-то скрипнуло вовне. Что-то где-то сцепилось, что-то перевернулось, прокрутилось, проросло. И тут он встретил Ши.
Он не увидел никого, просто почувствовал, что сейчас начнётся и вправду. Вдруг в воздухе возникло такое уплотение, вдруг задребезжали растения, как слова на стеблях, выругался в голове гром – и из-за дерева появилась половина целого, которая вполне походила бы на целое, если бы не была половиной. Впрочем, Сэвен не отрицал возможности искажения приёма через себя, поэтому поспешил обращаться с существом этим в точности, как с любым другим, и ничем не намекать, что оно в приятном смысле незавершённое.
– Эй, простите уж! – только это он и сумел выжать из себя, чтобы не расплескать потрясение.
Она услышала и теперь двигалась к нему ленточными такими шагами – не шла, но восходила. И когда существо это разместилось в пространстве совсем близко к нему, он почувствовал, как у них мурашки на руках потянулись друг к другу, но их не хотелось совмещать так сразу, хотелось выйти из собственной сути, но не резким таким эпизодом. Хотелось бы постепенно плавиться, возникать медленно, как возникает причина звезды, как появляется роса на спинке пустынного жука, как продёргивается сквозь слово смысл. И он сказал однородно:
– Иди сюда.
Она ничего не ответила, а вместо этого обвила его телом, как коричневая древесная змея, окутала его ощущением плотно, как фермерская сигара, и заполнила собой его не изъяны, но изгибы.