Мы обе навалились грудью на стол и дергали книгу каждая к себе, туда-сюда, туда-сюда, но я оказалась сильнее, рванула как могла, и сокровище очутилось у меня в руках. Противница от неожиданности пошатнулась и свалилась со стула, и я в ужасе увидела, как голова ее со зловещим треском стукнулась об пол, и старуха рухнула, будто пыльное платье с вешалки. Я вскочила, кинулась к ней, упала на колени - посмотреть, жива ли она еще.
- "Я… предпочитал… стричь овец… по воскресеньям", - прошипела старуха мне в лицо и испустила последний вздох, от которого стекла моих очков на миг запотели.
- Боже милосердный, - пробормотала я. - Что же мне теперь делать?
Редко бывает, чтобы покупатель скончался прямо в лавке, тем более в книжной, и я понятия не имела, что полагается предпринять в подобном случае. И пока я мешкала, некий голос, который мог принадлежать только Сатане, принялся нашептывать мне на ухо.
"Возьми книгу, - твердил он, - бери же скорее книгу! Никто не узнает!"
О, как бы мне хотелось сейчас сказать, что я возражала, что боролась с искушением, что попыталась противостоять этому бесчестному предложению, но… не буду лгать. Я сдалась мгновенно, схватила книгу, валявшуюся на полу рядом с трупом старухи, и поспешно сунула ее на самую верхнюю полку у себя над столом, спрятав за томом Гиббона "Упадок и разрушение". Потом обернулась и чуть не упала со стула, на который вскарабкалась, чтобы дотянуться до полки.
На пороге стоял Иеремия Гадсон. Давно ли он появился и успел ли стать свидетелем случившегося, я не ведала.
- Дорогая Периджи, чем это вы тут заняты, позвольте узнать? - спросил он.
- Она рухнула замертво, умерла у меня на глазах! - слезая со стула, прохныкала я.
- Вижу-вижу, мертвее мертвой, - откликнулся Гадсон.
Послали за доктором Моргсом, но Иеремия не ушел, а уселся в угол и оттуда наблюдал, что будет дальше. От его присутствия мне было не по себе.
- Сердечный приступ, - провозгласил доктор, осмотрев тело.
Гадсон громко фыркнул, как то было ему свойственно, а доктор сложил свой саквояж и ушел. К моему величайшему облегчению, вскоре пришли из похоронной конторы, тело старухи унесли, и Гадсон наконец ушел.
В ту ночь у меня созрел план. Я хотела продать книгу, но понимала, что действовать надо предельно осторожно. Ведь я не знала, кому еще было известно о том, какая редкость хранилась у старухи. У меня имелся на примете некий книголюб из Города, готовый заплатить за книгу с опечаткой кругленькую сумму, - он наверняка будет держать язык за зубами. Разумеется, о славе мне теперь не приходилось и мечтать, сделку нужно будет совершить тайно, но жертва невелика в сравнении с суммой, которую я надеялась выручить за книгу.
Была уже глубокая ночь, и я рассчитала, что, если пущусь в путь прямо сейчас, не медля, то моего отъезда не заметят и так будет лучше. Спрятав книгу за пазуху, я заперла лавку и вышла на улицу, где нос к носу столкнулась с Иеремией Гадсоном.
- Дорогая Периджи, - начал он, противно растягивая слова, - куда это вы собрались в такой глухой час?
- Это мое дело, - отрезала я, - а теперь соблаговолите уйти с дороги.
Но Иеремия не шелохнулся.
- Я все думаю о сегодняшнем происшествии, - продолжал он. - Странной смертью умерла эта старуха, да и книга редкая…
- Книга?
- У любого секрета есть цена, - многозначительно заметил Гадсон.
Его слова испугали меня.
- К чему вы клоните? - спросила я.
- Думаю, вы собирались поехать в Город и продать книгу там - ту самую редкую книгу, которую украли нынче днем у старухи, - и продать задорого, а деньгами ни с кем не делиться, раз старуха мертва.
- О чем это вы? Нет никакой книги, - пролепетала я.
- Ах вот как? Нет? Тогда у нас возникает небольшая сложность, - протянул Иеремия. - Если вы не найдете книгу, а она, уверен, у вас, я вынужден буду доложить магистрату, что собственными глазами видел, как старуха погибла от вашей руки. За убийство, как вы знаете, вешают.
- За убийство?
- Я все видел, - самодовольно заявил Гадсон. - Вы напали на старуху, толкнули ее, она упала, и вы вырвали книгу из рук умирающей.
- Все было вовсе не так! - возмутилась я, но подлец лишь расхохотался в ответ.
- Обдумайте мои слова, миссис Лист, обдумайте как следует, - посоветовал он. - Уверен, вы согласитесь, что я прав.
Мне ничего не оставалось, как признать свое поражения, хотя мысленно я и проклинала негодяя последними словами.
- Каковы ваши условия, мистер Гадсон? - обессиленно спросила я.
- Проще некуда, дорогая моя Периджи. Я буду в любое время забирать у вас любые книги по своему усмотрению… и прибавим к этому умеренный еженедельный взнос, который будет с вас причитаться, скажем, пять шиллингов.
- А книга?
Гадсон притворился, что взвешивает варианты.
- Что ж, я мог бы, конечно, отвезти ее в Город, но, пожалуй, не стану спешить. Быть может, через несколько лет она вырастет в цене и я выручу за нее полную стоимость. А пока будьте так любезны, подайте-ка книгу сюда, я возьму ее на хранение, - нагло сказал он.
Бессердечный, жестокий мучитель, он не оставил мне выбора, и я приняла его кабальные условия. Я знала, Гадсон не остановится и перед доносом в магистрат и еще подкупит судейских, чтобы придать своей кляузе веса. И болтаться мне тогда в петле за убийство!
- В пятницу зайду за деньгами, - бросил Иеремия и удалился, унося под мышкой бесценный том.
Стоит ли говорить о том, что свое слово он сдержал? С тех пор каждую пятницу Гадсон берет с меня пять шиллингов и уносит из лавки все, что ему приглянется, - и не по одной книге. Что касается "Одинокого пастуха", каждую ночь я в сотый раз проклинаю себя за алчность и глупость. А Гадсон тем временем разоряет меня.
Изменить прошлое не в моей власти, мистер Заббиду, и я глубоко сожалею о содеянном. Единственное, чего я стражду, - это покоя и забвения. Я хочу уснуть мирным сном.
Толпа загудела, все заговорили одновременно, перебивая друг друга. Лишь сейчас жители деревни осознали, что едва ли не каждый из них был в числе ночных посетителей ростовщика, что почти у всех за душой были страшные тайны, которые эти люди приходили продать, когда било полночь. И каждый из побывавших у Джо чувствовал себя оскорбленным, ибо полагал, что такое доверие оказано было ему одному. О да, Джо Заббиду был обходителен, и каждый его клиент считал себя особенным. А те немногие, кто не ходил к Джо исповедоваться, тоже обиделись, поскольку решили, что ими пренебрегли как существами неинтересными. Так или иначе, но толпа забурлила, и вот уже те же самые люди, которые еще минуту назад хохотали над Иеремией, надвинулись на Джо Заббиду и устремили на него самые враждебные взгляды. Я обвел глазами эти озлобленные и обветренные лица и покрылся холодным потом от страха. Да они вот-вот нас растерзают!
Впереди всех стоял, сложив на груди могучие руки, кузнец Джоб. Поскольку других добровольцев не сыскалось, он по собственному почину взял на себя роль вождя.
- Ну так что вы нам на это скажете, мистер Заббиду? - прогудел он.
Гул толпы мгновенно стих. Наступила тишина, и чем больше она тянулась, тем ощутимее было напряжение в воздухе. Казалось, вот-вот разразится гроза. На лице у Джо ходуном заходили желваки, и он проговорил сквозь зубы:
- Повторяю, я ничего подобного не обещал. Вы извратили мои слова - слова утешения.
- А что ж вы тогда говорили в точности? - язвительно спросил кузнец.
- Я призвал вас набраться терпения, подождать. - Джо оглядел толпу, и взгляд его остановился на сбившихся в кучку Горацио, Периджи и Обадию. - Так или не так?
Сначала никто не отвечал.
Потом мясник побагровел еще больше, теперь уже от стыда, и кивнул.
- Да, вроде п-п-про терпение говорили… - еле слышно, запинаясь, выдавил он.
Периджи и Обадия тоже покраснели и закивали, но кузнеца было не так-то просто сбить с толку.
- Что вы крутите? - зарычал он, шмякая кулаком в ладонь. - Сначала наобещали помочь, а теперь, как мы пришли за помощью, так на попятный и в кусты? Да вы ничуть не лучше Гадсона, вот что я вам скажу, господин хороший. Вы даже и похуже. Он-то хоть и подлец из подлецов, а слову своему верен!
Кузнец повернулся к толпе - его слушали как зачарованные, ловили каждое его слово; о таких слушателях преподобному Стерлингу Левиафанту впору было только мечтать. Я глазам своим не верил - кузнеца было не узнать. Джоб ведь тоже побывал у нас как-то ночью, подобно большинству односельчан, и исповедался, и получил деньги, и ушел с легким сердцем, но теперь, похоже, он открыто настраивал деревню против нас.