Смородини, заметив меня, просто кивнул, а что касается цветчика, он учтиво поприветствовал меня: "Эдвард".
- Мэтью, - ответил я, чем, очевидно, впечатлил префекта.
- Да, так вот, - сказала Джейн, когда они удалились, - о поэзии. Что там у тебя за киска?
Я глубоко вздохнул.
- Киску, как ты невежливо ее называешь, зовут Марена, Констанс Марена. Ее отец владеет веревочными фабриками в Нефрите. Мы встречаемся уже несколько лет, и более того…
- Думаешь, мне интересно?
- Не думаю.
- Правильно. Выслушивать в подробностях о твоих отчаянных попытках принести свою личность в жертву хроматическому улучшению для меня так же занимательно, как снимать слизняков с одежды детей. Вы любите друг друга?
- Уверен, что со временем мы станем относиться друг к другу с…
- То есть не любите.
- Верно, - вздохнул я. - Ей нужен красный, а моей семье - социальное положение.
- Чудовищно романтично! Ты ей говорил обо всем этом? Тогда между вами все пойдет на деловой лад. Можно сэкономить на цветах, шоколадках и стихах.
- Она все знает. Это лишь игра. Кроме того, у Роджера Каштана больше шансов, хотя ему не хватает красного цвета, ума, обаяния и внешней привлекательности. Вот это, - я протянул ей письмо, которое набросал, - можно использовать как черновик.
- Какой бред, - сказала Джейн, быстро просматривая мое послание. - И ты действительно собирался это отправить?
- Кусок про Караваджо вышел неплохо, - глупо ответил я, - и, пожалуй, важно упомянуть про систему очередей. Может, вычеркнуть абзац про кролика?
- Тут вообще нет никакого смысла, - отрезала она и начала писать на обороте листка бумаги, прямо на ходу, зачеркивая и начиная снова, точно художник, стремящийся поймать сходство.
Она выглядела просто прелестно, и не только из-за носа. Волосы, не завязанные в хвостик, время от времени падали ей на глаза, и она откидывала их за ухо, секунд на двадцать, - затем все повторялось. Я смотрел на Джейн, горячо надеясь, что она сочиняет медленно и мы обойдем город несколько раз. Увы, это оказалось не так.
- Вот, - сказала она через минуту, вручая мне готовый продукт.
Любимая, ты всех румянее и краше,
Алее, чем любой закат.
Да не порвется нить судьбы взаимной нашей,
Да будет прочной, как канат.
- Это… прекрасно, - пробормотал я.
Вероятно, не каждый мог оценить этот стих с первого раза, но, казалось, все слова подобраны правильно. К тому же они звучали умно, и метафоры имели отношение к веревкам, что не могло не понравиться матери Констанс. Еще важнее было то, что я так написать не мог.
- А где это поместить - в начале или в конце письма?
- Это и есть письмо, дубина. Поставь в конце "Тим", "Питер", или как тебя там, - и все. Никаких "целую", никаких "Мое сердце истосковалось по тебе, пупсик".
- Медвежонок.
- Не поняла.
- Неважно. Сколько я тебе должен?
- Можешь натравить на меня Констанс. Мне нужна от тебя услуга.
Я искоса поглядел на нее.
- Чувствую, речь не о том, чтобы почесать тебе спину или повесить пару полок.
- Нет. Что ты знаешь о Мэтью Глянце?
- О его цветейшестве? Немного.
- Но он твой родственник, живет в вашем доме, ты называешь его Мэтью при всех. Значит, он тебе это позволяет.
- Мы неплохо ладим, - согласился я.
- Мне надо знать, зачем он здесь.
- Ликвидирует утечку мадженты из трубы, он сам мне говорил.
- Я это слышала. Но мы не подключены к сети. Его пригласили, чтобы провести тест Исихары, но это не занимает три дня. Я хочу знать, зачем он здесь на самом деле.
- Ты хочешь, чтобы я шпионил за сотрудником НСЦ? За цветейшим?
- Надо же, сразу дошло. Я-то думала, придется объяснять куда дольше.
- Я не могу шпионить за своим родственником в четвертом колене!
- Нет, ты можешь. И будешь.
- Как-то ты слишком уверена.
Она склонилась ко мне.
- Ты сделаешь это для меня, красный. Несмотря на Констанс, ты влюблен в меня.
Так и было. Она произнесла это. Если я хотел опровергнуть сказанное, у меня было полсекунды. Но я сделал слишком длинную паузу, и вся надежда на то, что мои слова прозвучат правдоподобно, исчезла.
- Ну конечно, - начал я неубедительным тоном, - я полуобручен с девушкой из семейства Марена - и вдруг влюбляюсь в серую, которая меня презирает и к тому же через несколько дней отправится на перезагрузку. Как по-твоему, это хоть сколько-то разумно?
- А любовь неразумна, красный. Вот в чем, по-моему, дело.
Я запустил пятерню в волосы и крепко задумался.
- Ты хочешь знать, зачем здесь цветчик?
Джейн кивнула.
- Ладно, посмотрим, что удастся сделать. Но только перестань угрожать мне убийством, давать мне в глаз и все такое.
- Я буду совсем другой, - сказала она и вновь улыбнулась мне.
Меня использовали, но какая разница? К тому же я мог и не выполнять ее просьбу - все равно в течение недели ее ждет перезагрузка.
Мы завернули за угол и оказались на главной площади. Перед ратушей собралась небольшая толпа. Похоже, здесь проходила церемония присуждения кода, и мы подошли ближе, чтобы должным образом выразить свои наилучшие пожелания.
Мне присудили код в девять лет, а до того я носил другой, ни о чем не говорящий, БСЗ - из набора временных кодов, имевшихся у префектов. Поскольку значение семьи и наследства возрастало, придумали уловку, чтобы обеспечить передачу кода от какого-нибудь родственника младшему из членов семейства. Код РГ6 7ГД, который красовался на моей груди, принадлежал моему деду. Я бы хотел передать кому-либо из своих детей код моей матери, но его отдали некоему Холланду Кларету, за что я его не любил. У Марена было множество старших родственников, так что каждый ребенок Констанс почти гарантированно получал СВЗ - код передавался из поколения в поколение.
Перед нами стояло с полсотни человек. Церемонию проводил де Мальва. Видимо, юная Пенелопа Гуммигут получала код в последний разрешенный для этого день - ей исполнялось двенадцать. Итак, праздник был двойным. Старик Маджента считал присуждение кода пустой формальностью, каковой оно и было, но де Мальва изображал торжественность. Все Гуммигуты - восемь человек, насколько я мог видеть, - лучились от счастья и порой даже пускали слезу: никогда не замечал такого за желтыми.
- Замечательно, - прошептала Джейн. - Новая жизнь старого почтового кода. Связь с прошлым и будущим.
- Иногда твой голос звучит исключительно издевательски.
- Не "иногда", а намного чаще.
- Как ты добралась до Ржавого Холма сегодня утром?
Вопрос был дерзкий, но ведь Джейн обещала не наносить мне увечий. Ответ ее звучал прозаично и загадочно в то же время:
- Шоссе повинуется моим желаниям.
- Как это?
Но она не стала рассказывать, а церемония меж тем закончилась.
- Ты не хочешь сделать пожертвование?
Я не собирался, но сказал, что сделаю, не желая показаться скрягой. Я опустил самую мелкую монетку, которая нашлась, в кувшин с надписью ПЕНЕЛОПА НАРЦИССА ГУММИГУТ, ТО3 4РФ. Кувшин уже наполовину был полон монет невысокого достоинства, лежало там и несколько пуговиц.
- Ну что, счастлива? - спросил я.
Но оказалось, я разговариваю сам с собой: Джейн исчезла в толпе, сделав свое дело. Я снова поглядел на стихотворение - лучшее из всех, что я видел. Как я хотел бы, чтобы оно было написано для меня, а не за меня!
Я отправился на телеграф, чтобы отправить Констанс послание со стихами Джейн. Госпожа Алокрово сильно впечатлилась и похвалила меня за прекрасный стиль.
- Вы умнее, чем кажетесь, молодой человек. Не буду заходить слишком далеко и утверждать, что ваша Констанс - счастливая женщина, но ей могло бы повезти куда меньше.
- Очень тронут, - ответил я. - Надо было только поймать вдохновение.
И, несмотря на совет Джейн, все же приписал после стихотворения: "В это воскресенье я прохожу тест Исихары. Всего наилучшего, Эдвард".
- Вот, сказал я, протягивая заполненный бланк и отыскивая монеты. - Роджер Каштан устранен, раз и навсегда.
В соседнем доме располагалась бакалейная лавка. Я зашел туда за рисовым пудингом и увидел, как Томмо за стойкой отвешивает чечевицу Карлосу Фанданго.
- Привет, Эдвард, - поздоровался смотритель, ставя на стойку жестянку для крема-концентрата, чтобы Томмо ее наполнил. - Как тебе досье на Имогену?
- Очень впечатляюще, особенно что касается унициклов.
- Так ты свяжешься со своим другом?
- Это первое дело в моем списке.
- Отлично!
Он повернулся к Томмо.
- Запиши на мой счет, ладно, ложечник?
Томмо обещал записать, и, как только Карлос ушел, Томмо открыл свою книгу с записями и достал из-за уха карандаш.
- Одна банка крема-концентрата… сто двадцать фунтов сала… нога ягненка… две лакричные палочки… - Он захлопнул книгу, протянул мне одну лакричную палочку, а другую взял себе. - Надо будет разобраться с ним. Сколько он тебе предложил комиссии? Один процент?
- Два.
- Ты, должно быть, ему понравился. Если бы Северус был по-прежнему сиреневым и имел шесть кусков, все могло бы закончиться хорошо. Но он - серый с тридцатью баллами, и все закончится плохо. У тебя есть конкретный пурпурный на примете для Имогены?
- Только Берти Маджента у нас в Нефрите.
- Парень, который изображал слона?
- Именно. Но я не собираюсь помогать Фанданго. Он намекнул, что потенциальный покупатель сможет поиметь Имогену на складе шерсти - или что-то в этом духе.
- На что только не идут люди, чтобы продать товар, - восхищенно сказал Томмо. - Когда я слышу такое, то радуюсь, что занят в торговле.
- А я думаю, это просто гнусно. Ты бы хотел этого для своей дочери?
- Строго говоря, она не его дочь. Если бы я двадцать лет воспитывал дочь постороннего человека, то, пожалуй, захотел бы получить что-то в обмен на свои вложения.
Я понял, что спорить с Томмо по этому вопросу бессмысленно.
- Все равно это неправильно.
- Что правильно, а что неправильно, выясняется только из Книги правил. Хочешь банан?
- Нет.
- Не спеши с ответом, сейчас увидишь.
Он порылся за стойкой и вытащил банан обычного вида - но прелестного темно-желтого оттенка, восхитительно нестандартного. То был один из тех хроматически независимых бананов, рекламу которых я видел в гранатском магазине красок.
- О-о. Где взял?
- Получил от региональной плодоовощной ассоциации за одну услугу. Я сначала хотел оставить его себе, но потом решил продать какому-нибудь чурбану, который разинет рот при виде него.
- Вроде меня?
- Вроде тебя.
Я стал рассматривать фрукт под разными углами, подумал, а не послать ли его Констанс в знак любви, но тут же отмел эту идею: посылка банана юной леди могла означать только одно и обычно каралась пощечиной. В случае Констанс - шестью.
- Сколько?
- Для тебя - тридцать.
- Ты что? Бесцветный стоит пять.
- Это исключительно из моего к тебе расположения. Для остальных - сорок.
- Пятнадцать.
- Идет.
Звякнул дверной колокольчик, и в лавку вошла Виолетта де Мальва. Мы оба невольно согнулись в почтительном поклоне, она же чуть заметно наклонила голову.
- А! - сказала она. - Новые бананы! Я как раз за ними и пришла.
И Виолетта открыла кошелек.
- Сколько? И, Томмо, если ты сдерешь с меня лишнего, я ткну тебя в глаз, очень больно!
- Извините, госпожа Виолетта, - сказал Томмо, наслаждаясь возможностью досадить ей, - но я только что продал его мастеру Эдварду.
- Ну, тогда, - она повернулась ко мне, - я куплю его у тебя. Я готова проявить щедрость и накинуть два цент-балла сверх того, что запросил Томмо.
- Он не продается, - сказал я.
Томмо отошел в сторону, изображая, что он занят.
- Как смешно! - воскликнула Виолетта, часто моргая. - Мне послышалось было, что ты сказал: "Он не продается". Так сколько?
- Простите, госпожа Виолетта, но я оставлю его себе.
Лицо ее приняло недоверчивое выражение, потом она улыбнулась - через одну-две секунды.
- Это опять твои шуточки? Как за ланчем? - Она прижала ладонь к моей щеке. - Ты такой сладкий… но я страшно тороплюсь, и если я не вернусь сейчас же, папа - главный префект - может рассердиться. Хочешь, чтобы главный префект рассердился?
- Вообще-то нет.
- Правильный ответ. Так сколько?
- Он не…
- Томмо! - сказала она, подзывая его рукой - так подзывают продавца в чайном магазине, желая сообщить ему, что в заварочном чайнике найдена мертвая мышь. - С Бурым что-то не так? Кажется, он не понимает.
Томмо не двинулся с места, замерев у стенда с открытками.
- Такие уж они, Бурые, госпожа Виолетта, - донесся его голос, - упрямцы.
- Полбалла, - сказал я.
- Что?
- То, что слышали.
Она снова уставилась на меня, достала из кошелька полубалльную монетку, сунула мне в руку и с разгневанным видом покинула лавку. Я стоял в прежней позе, пока она не вернулась, не схватила банан и не вышла снова.
- Надо же, - произнес Томмо, показываясь из-за стенда. - Ты мне нравишься. Позже она тебе отплатит, но всякий, кто пытается насолить де Мальва, - мой друг. Чем могу служить?
- Полфунта рисового пудинга, - сказал я, - персиков, крем для обуви, одну айву, один большой турнепс, банку сардин и пакет обсыпки.
Томмо взял блокнот и стал записывать.
- Что-то не так?
- Все в порядке, - ответил он, - но если ты берешь такой набор, я никогда не сяду обедать с тобой вместе.
Я направился домой через площадь, намереваясь приготовить пудинг, принять ванну и привести себя в порядок к заседанию Дискуссионного клуба. Заглянув в ванную, я отметил, что занавеска снова отдернута, - от таинственного жильца не осталось и следа. Хотя нет: на моей кровати лежал доявленческий "снежный шар" - из тех, что можно выменять на сотни баллов. Я потряс его: белые крупинки закружились над высокими зданиями и женщиной, держащей в руке факел. Шар был не мой, и я раньше не видел его. Но я был уверен, что его сюда не ветром занесло.
- Вы украли мой снежный шар! - послышался голос из коридора.
Я обернулся и увидел, что на меня смотрит апокрифик.
- Ничего подобного! - возмущенно заявил я. - Я нашел его на своей кровати.
Апокрифик несколько мгновений молча взирал на меня. Когда он заговорил снова, голос его был проникнут печалью:
- Вы ведь понимаете, что это значит? - Я отрицательно покачал головой. - Это значит, что я - не невидимка!
Три вопроса
1.6.02.13.056: В принципе, нагота и естественный вид тела поощряются. Одежду необходимо носить, когда того требуют обстоятельства (см. Приложение XVI).
- Получается, - сказал апокрифик, когда я объяснил ему, что его не замечают лишь в силу некоего заумного правила, - я ходил обнаженным по улицам все это время и люди меня видели?
- Примерно так. Но формально вы не существуете, и стесняться нет причины.
- Что ж, - в голосе его звучало облегчение, - и на том спасибо.
Я взглянул на него. Апокрифическими могли быть и осязаемые вещи - например, неклассифицированная длинношеяя птица, вдвое больше страуса, - и абстрактные понятия: запрещенная идея или табуированный вопрос. Но никогда прежде я не встречал апокрифического человека. Он ничем не отличался от нас, кроме сильно выскобленного почтового кода - НС-Б4 над ключицей. Я чуть было не спросил, зачем так делать, но решил, что это будет грубо. К тому же апокрифик заговорил первым:
- Суп вчера вечером был превосходным.
- Верю вам на слово.
- А что было на десерт?
- Маринованный лук и крем. Можно задать вам вопрос?
- Смотря по обстоятельствам.
- По каким именно?
- Есть у вас джем или нет?
- У нас полно джема, - сообщил я, обрадовавшись, что апокрифика так легко подкупить.
- Не просто джем, - сказал он с озорной ухмылкой. - Мне нужен джем из логановых ягод!
Это полностью меняло дело. Джем стоил дорого, но достать его было можно. Что же касается джема из логановых ягод, то он напоминал цвета, стоящие вне гаммы: в принципе существует, но увидеть почти нереально. Он приберегался для фиолетовых, а производство его строго контролировалось. Апокрифик, увидев мою вытянутую физиономию, хихикнул.
- Да-да, джем из логановых ягод. Я отвечаю на три вопроса за одну банку. Выгодное дело.
- Пять вопросов за банку, - предложил я.
Он изменился в лице.
- У вас есть такой джем?
- Возможно.
- Тогда два вопроса и банка.
- Вы только что сказали "три".
- Я думал, у вас этого джема вообще нет.
- Четыре.
- Уважаю тех, кто способен торговаться, - одобрил он. - Три вопроса, вкусная история и немного мудрости. Последнее предложение.
- По рукам.
- Я так понимаю, у вас есть джем из логановых ягод?
У меня он случайно был. Банка досталась мне много лет назад - сразу после того, как мама умерла от плесени. Я вынул ее из чемодана и вручил апокрифику. Тот взял с благодарностью и принялся есть джем грязными пальцами, самым неприятным образом. Я в смятении наблюдал, как он за считаные минуты пожрал то, чего мне бы хватило минимум на полгода. Не говоря ни слова, я стоял, пока апокрифик не выскреб банку дочиста и не облизал пальцы - теперь они стали намного чище.
- Хорошо, - с удовлетворением заметил он, возвращая пустую банку. - Первый вопрос?
Я на секунду задумался. Его полууничтоженный код занимал меня, но были вопросы и поважнее.
- Почему вы апокрифик?
- Вообще-то я историк. Главная контора считала, что изучать общество удобнее невидимкам, а потому меня официально игнорировали. Это длится уже какое-то время, и у меня, наверное, помрачился бы рассудок. Но во время одного из бесчисленных скачков назад историю отменили, и вот я здесь - сапожник в мире, где больше нет ног.
- А почему отменили историю?
- Логическое следствие Дефактирования, - вздохнул он, - там, где поклоняются Стабильности, нет нужды в истории. В конце концов, эта неделя ничем принципиально не отличается от прошлой, или будущей, или от той, которая была на моей памяти тридцать семь лет назад. Хотя подождите, на той неделе я женился. Нет, на предыдущей.
- Тридцать семь лет назад меня еще не было, так что для меня различия существенны.
- Как звали вашего деда?
- Эдди, как и меня.
- А какой у него был код?
- Такой же, как у меня. Я вижу, куда вы клоните. Но мой дед не был мной.
- Но мог бы быть. Во всеобщем порядке вещей нет ощутимой разницы. Для Коллектива уж точно нет, а тем более для Главной конторы.
Я поразмыслил над его словами. Мой дед пользовался той же мебелью, что и я, жил в том же доме. Вероятно, он знал те же факты и имел те же жизненные устремления. Он и выглядел как я. Разница лишь в том, что он видел меньше красного. Я сообщил этот последний факт историку.