ГЛАВА 4.
Поль идет лесной дорогой, загребая ногами рыжие прелые листья, руки в карманах пальто, воротник поднят. Первые несколько минут после расставания с Трюффо, ему было грустно, потом на него подействовала красота и спокойствие осенней природы, Мулен приободряется и даже начинает легкомысленно насвистывать. Конечно, никакой "Марсельезы", только венские вальсы. Душа у него трепещет в предвкушении приключения - о том, что его авантюра может закончиться в одну минуту, если кто-нибудь заподозрит в нем французского шпиона, он как-то не думает. В его мире нет и не может быть ничего плохого. Если о неприятностях не думать, они просто не произойдут. После вальсов он переходит на "Женитьбу Фигаро" Моцарта. Во время исполнения песенки Керубино им овладевает чувство, которое можно было бы назвать "веселой наглостью", он даже делает несколько танцевальных па и чуть не сваливается в канаву. Он отламывает сухую веточку и начинает дирижировать невидимым, но, как ему кажется, очень слаженным и сыгранным оркестром. Моцарт гремит в пронизанном лучами утреннего солнца лесу - скрипки здесь, фаготы там, а теперь вступают виолончели, просто божественно! Еще аккорд, и еще, и еще!
Резкая фальшивая нота автомобильного клаксона срезает его, что называется, на лету - Мулен, страдальчески сморщившись, зажимает ладонями уши и зажмуривается. Он так и стоит, пока авто - небольшой грузовик - осторожно объезжает его по обочине и останавливается в нескольких метрах. Потом Поль приоткрывает один глаз.
- Извините, если напугал вас, мой господин! - кричит шофер, перегнувшись через низенькую боковую дверцу. - Мне показалось, что вы нас не заметили.
Мулен улыбается ему и машет примирительно рукой. Ничего страшного, он почти и не испугался. Он рассматривает бородача шофера и его колымагу - оба крестьянские на вид, оба трудяги. В кузове под легким брезентовым тентом на дощатых лавках сидят пять или шесть деревенских парней с котомками, таращатся на Поля во все глаза, не иначе - мобилизованные, значит, должен быть и какой-нибудь сопровождающий ефрейтор с ними. Действительно, а вот и он, с планшетом в руках и с очками в проволочной оправе на носу, появляется из-за правого борта, правда, не ефрейтор, а подпоручик, наверняка, из запаса. Он тоже дружелюбно улыбается, вероятно, вспоминает, как он тут дирижировал - размахивал руками, как дурак.
- Доброе утро, - говорит офицер. - Если вам в город, то мы вас с удовольствием подвезем. Мы едем на вокзал, возможно, нам по дороге?
- Доброе утро, - отвечает Мулен, невольно копируя произношение. - Нет, мне не в город. Однако, спасибо за ваше любезное предложение.
Произнеся это, он понимает, что говорил на хорошем, гладком, правильном немецком. Рычажок в его голове сработал незаметно, сам собой, теперь он не Поль, а Пауль, а кругом - Германия, Дойчланд, его родная страна.
- По этой дороге можно попасть только в город, - говорит офицер. - Куда же вам, в таком случае? В Гарзебах? Тогда мы можем высадить вас у развилки.
Нет, господину дирижеру не надо в Гарзебах, ему нужно в деревню Майберг, но он, не иначе как заблудился - идет уже несколько часов, а никакого Майберга все нет.
- Да, похоже на то, - соглашается военный. - Где-то вы крепко сбились с дороги. До Майберга километров тридцать и совсем в другую сторону. Эдак, вам шагать и шагать. Давайте, я покажу вам на карте.
Он достает из планшета карту. Вот здесь мы, а вот здесь Майберг. Видите, написано - Оберкрумбах, это и есть Майберг, в прошлом году переименовали. Вот здесь вам нужно будет свернуть налево, пройдете Цвейфельсхайм, Хоххаузен и Сассенберг и через пять километров попадете куда надо. Можно, конечно, дойти до железнодорожной линии, а дальше держаться проводов, но мост через Ванбах закрыт, там ремонтируют. Бревно подгнило, знаете ли.
Пауль тоже заинтересовано возит пальцем по карте, попутно примечая географические координаты поселка. Офицер достает блокнот, линейку и аккуратно отрывает ровно полстранички. Он записывает для Пауля ориентиры, названия деревень, рисует приблизительную схему пути и помечает, где надо будет свернуть, а где идти прямо. Листочек вручается Паулю.
- Разрешите полюбопытствовать, - говорит подпоручик, - какие интересы у господина в Майберге? Возможно, торговые?
- Нет, мне предложили там работу, я, видите ли, дипломированный геодезист и надеюсь, что…
- Вот как? - перебивает офицер. - Тогда вам очень повезло, господин геодезист. Тем, кто работает у графа, я слышал, полагается весьма приличное жалование.
- Но за это, я думаю, требуют стопроцентной ответственности и прилежания?
- В наше время без этого нельзя, мой дорогой господин. Не забывайте, вся Европа ополчилась на нас. Отчизне должен послужить каждый, даже вот эта деревенщина, - он кивает на парней в кузове, те растерянно хлопают глазами. - И все же, господин геодезист, хоть нам и не совсем по пути, но мы вас можем подвезти до Хоххаузена. Это добрые пятнадцать километров, вы сэкономите часа четыре. А то вам никак не попасть в Майберг до темноты. Эй вы, остолопы, ну-ка, подвиньтесь и освободите местечко господину инженеру. Извините, что не могу пригласить вас в кабину, господин геодезист. Обязан показывать шоферу дорогу, а места там только для одного.
- Нет-нет, что вы, я прекрасно тут устроюсь, большое спасибо! - Пауль еще лишь ставит ногу на рессору, а сверху уже протягиваются три или четыре крепкие руки, миг - и он уже в кузове.
- И смотрите мне, папуасы, своих блох держать при себе! - напутствует новобранцев офицер. - Господину инженеру пустой болтовней не докучать, сидеть смирно. Поехали, заводи, - это он уже шоферу.
Авто судорожно трясется, затем трогается, стреляя выхлопом. Не успевший толком сесть Пауль чуть не вываливается через задний борт, но его вовремя подхватывают. Наконец, он устраивается на деревянной лавке и благодарно кивает своим попутчикам. Хорошие ребята, думает он, простые неиспорченные деревенские парни, в городе таких не встретишь. Поселиться бы на природе, среди крестьян, по утрам пить молоко, рыбачить ходить вместе, или еще что. Что они там, в деревне делают? Коров гонять на луга, например. Вот с этим, русоволосым. Какой у него взгляд открытый - мечта!
Предмет мечтаний, тем временем, достает из-под лавки свой мешок, развязывает тесемки и вынимает завернутые в чистую тряпочку хлеб и копченую домашнюю колбасу. В мешке находится так же и кухонный ножик, обернутый в бумагу. Русоволосый отрезает толстый шмат хлеба, добавляет к нему шайбу колбасы и дружелюбно протягивает все это Паулю. Тот вдруг соображает, что ничего не ел со вчерашнего утра и страшно голоден. Он, не чинясь, принимает этот дар богов и буквально впивается зубами в бутерброд. Колбаса великолепно прокопчена и невыразимо вкусна, хлеб мягкий и душистый. Пауль почти счастлив.
- Разрешите спросить, господин инженер? - несмело говорит один из парней, от почтения он даже снимает с головы кепку. Пауль кивает, не переставая жевать. - Вы ведь строитель, как я понял?
- Нет, я геодезист, - отвечает Пауль, проглотив очередной здоровенный кусок. - Ну, геодезист; знаете, что это? Как же вам объяснить… Мы делаем измерения на местности, составляем карты, потом по этим картам строят дороги, или каналы для судоходства, или еще что… "Гео" - это значит "земля", а мы измеряем.
- Землемер, - говорит кто-то. - А, так вы, получается, землемер!
Пауль улыбается и кивает. Парни тоже довольны, загадка разрешилась, господин городской геодезист оказался своим братом - деревенским землемером. В знак того, что он принят в компанию, Пауль получает еще один кусок хлеба, теперь с окороком.
Грузовичок катится себе по петляющей грунтовке, среди полей, голых и ждущих снега, мимо покосившихся сарайчиков, мимо коричневых стогов сена, мимо придорожных распятий и изгородей. Пейзаж кажется Паулю каким-то спокойно-обреченным, смирившимся с надвигающейся зимой, с холодами, с войной. Машина выбегает на пригорок и внизу, среди соломенных крыш неизвестного селения, Пауль замечает высокую деревянную башню, одну из тех будок на ногах-сваях, о которых рассказывал ему сто лет назад полковник Юбер. Значит, это и есть гелиограф? Башня отнюдь не выглядит чужеродной, она совершенно органично вписывается в ландшафт - просто увеличенная копия охотничьей будки, в которой егерям так удобно поджидать кабана или косулю. Тоже три бревна, скрепленные досками, сбоку лестница из жердей и обрубков толстых сучьев, наверху дощатая коробка с окнами, обитая потемневшей от дождей фанерой, и односкатная крыша, просто крашеная зеленым жесть. Да это два дровосека за день могут такую сколотить и даже не вспотеют. Дешево и прочно.
Но вот и Хоххаузен. Пауль прощается со своими попутчиками, он пожимает руку офицеру, новобранцы машут ему кепками, а бородач шофер жмет клаксон и хохочет - видимо, снова вспомнил, как напугал Пауля в лесу. Машина оставляет после себя облако сизого дыма, Пауль кашляет и отходит в сторону. Ближайший дом оказывается отделением почты, что ж, очень кстати. Пауль поднимается по ступенькам крыльца, толкает дверь и входит, звякает колокольчик. Внутри натоплено и очень уютно. На стенах развешаны календари на пестрых широких картонках, портреты господ в военной форме, фотографии лошадей и автомобилей и прочая подобная всячина. Сбоку стоит конторка с чернильницей и желтыми телеграфными бланками. За широким деревянным барьером сидит почтовый служащий, и что-то пишет в гроссбухе, вот он поднимает голову и приветливо смотрит на Пауля, а Пауль смотрит на него. Секундная пауза. Идиллическая картина.
- Добрый день. - говорит служащий. - Чем могу служить?
- Добрый день, - кашлянув, отвечает Пауль. - Я хотел бы отправить карточку в Цюрих, это возможно?
- Да, конечно. Швейцария - нейтральная страна. Если бы ваш адресат проживал во Франции или в России, тогда сноситься с ним было бы затруднительно. А Цюрих - это будет стоить десять пфеннигов вместе с карточкой. Вы можете выбрать понравившийся мотив и назвать мне номер.
- Спасибо. - Пауль отходит к фанерному стенду и рассматривает почтовые карточки. В изобилии представлены ландшафты отчизны, виды Кельна с его собором, портреты членов августейшей фамилии, сцены морских и воздушных боев. Вот немецкий моноплан почти в упор расстреливает из пулемета хрупкую авиетку - видно, как перегнулся за борт раненый летчик. "Альбатрос и Фарман: французская ворона получает по заслугам", читает Пауль подпись под снимком и вздыхает - хорошо, что они не встретили такого Альбатроса во время своего безумного полета. Вот две обнаженные дамы на фоне автомобиля "Мерседес-Бенц", одна томно полулежит на переднем крыле, а вторая обнимает подругу за плечи и доверительно заглядывает ей в глаза. Пауль хмыкает. Однако, надо же на чем-то и остановиться. Он снова оборачивается к почтовому служащему.
- Я возьму номер В7.
- С позволения сказать, мой господин, это был патриотичный выбор. - Служащий отходит к шкафчику с карточками и снова возвращается с одной. Это карикатура на правителей России, Британии и Франции - кинжалы в руках, пушки на колесиках у ног, оскаленные физиономии, сверху ироническая надпись: "Голуби мира. Следующие кандидаты на Нобелевскую премию".
- Поймут они там, в Швейцарии, наш юмор, как вы думаете? - спрашивает Пауль, принимая карточку и отходя к конторке.
- Поймут. Что же тут не понять, дорогой господин? Если у них сохранилась хоть капля разума… - служащий умолкает, видя, что посетитель уже надписывает адрес. Через минуту на карточку наклеивается две почтовые марки, Пауль получает горсть мелких монет в качестве сдачи, кивает на прощанье и, довольный, снова выходит на деревенскую улицу. Итак, одна часть задания выполнена, доверенное лицо в Цюрихе перешлет текст сообщения полковнику Юберу и тот сможет нанести на свою карту местоположение деревни Майберг, секрет перестал быть таковым.
К сожалению, он ошибается. Вся почта с самого начала войны перлюстрируется и подозрительные отправления попадают прямиком в так называемое Нахрихтенбюро при германском Генеральном Штабе. Не избежала этой судьбы и открытка нашего героя, уж больно неестественным показался почтовому работнику следующий невинный текст "Дорогой дядюшка, я доехал благополучно, остановлюсь у знакомого. Надеюсь тут немного отдохнуть и порисовать. Пиши мне в Оберкрумбах, пансион "Гортензия", твоему любящему племяннику Вольфгангу." Представляете? Отдохнуть и порисовать! И это - когда страна воюет! Нет-нет, очень подозрительная беззаботность!
Но тревогу забьют только через неделю, а пока Пауль, еще раз сверившись с планом и прикинув где север, а где юг, сворачивает с главной улицы поселка и по тропинке, петляющей среди пустых огородов, мимо низеньких крестьянских домиков, серых от набравшей влагу известки, оскальзываясь поминутно на раскисшей земле, спускается к ручью. Полоса воды неширока, но мостика поблизости нет никакого. Что ж, попробуем с разбега. Конечно, из этого ничего хорошего не получается - не допрыгнув добрых полметра до противоположного берега, он приземляется прямо в ледяную воду и ему приходится выбираться чуть ли не на четвереньках, хватаясь руками за траву и проклиная все на свете. Результат плачевный - ботинки, носки и брючины мокры насквозь, продолжать путь невозможно. Кое-как Пауль преодолевает двадцать метров до ближайшего сарая, тот - о чудо! - полон сухого сена. Пауль садится на бревно, снимает мокрую обувь и набивает ее ломкими стеблями. Сырые носки выжимаются и тоже закапываются в сено. Не менее получаса он сидит и ждет, пока все высохнет. Пальцы ног приходится растирать ладонями, и все равно они не согреваются. Пауль раздосадован и чуть не плачет. В довершение всего он принимается чихать и чихает раз десять подряд. Проклятье, не хватало только заболеть!
Все же, выход из положения находится. Пауль снимает пальто и выдирает подкладку из одного рукава. Если разорвать ее на две части, получится пара заменителей носков. Ботинки, конечно, разбухли и отяжелели, но он запихивает внутрь несколько страниц, вырванных из "Справочника оператора-геодезиста", натягивает ботинки на ноги и пытается сделать шаг-другой. Неприятно, но не смертельно, идти можно. Набитые сеном носки он понесет в руках, будет сушить их на воздухе. Уже чуть не полдень, а еще идти и идти.
Через полчаса интенсивной ходьбы ноги немного согреваются, а носки высыхают настолько, что их становится возможным снова надеть. С честью отслужившая свое рукавная подкладка теперь может использоваться как носовой платок, поскольку чихание не отпускает. Видимо, он все же простудился. Пауль поднимает воротник, засовывает руки поглубже в карманы и прибавляет шагу. Наверное, у него уже поднялась температура, нос-то уж точно забит и голова как в тумане. Он словно видит себя со стороны - маленькая черная сутулая фигурка, на проселочной дороге, среди голых деревьев и стылых полей, одинокая и потерянная на бескрайней равнине чужой страны, задавленная между свинцовым небом и ледяной землей. По левую руку, невидимый глазу, далекий и одновременно близкий как возмездие, Кельнский собор, словно неотвязный спутник, будто кукловод, опутавший несчастного странника паутиной неразрываемых нитей, трепещущих, как обнаженные нервы, контролирующих каждый шаг, тянущих в пропасть. Справа, в сотнях километров, громоздятся до самого подножия божьего трона Альпы, молчащие, каменные, мертвые. Они стеной ограничивают этот мир, за ними - ничто, мрак и вечность. Теплое море, город на его берегу, смех и шампанское - все это морок и сон. Нет ничего, только чужая земля, мертвецы, неподвижно сидящие на лавках в своих омшелых домах, гранитная плита неба и красный трепетный огонь впереди, поначалу крохотный, но все более растущий и близящийся, наливающийся кровью и злой уверенной волей - конечный пункт его путешествия, Майберг.
В тринадцать часов сорок минут Пауль стоит перед придорожным распятием и неотрывно смотрит в закрытые глаза Спасителя. Постепенно ему начинает казаться, что человек на кресте нарочно не открывает глаз, он не хочет уже помочь, утешить и спасти. Он просто с тысячелетним терпением ждет, что настырный бродяга, наконец, отчается и уйдет прочь, и снова воцарятся одиночество и покой. Открыть глаза означает - прозреть, увидеть весь окружающий ужас, снова принять на себя ответственность за изломанную судьбу этого мира, опять содрогнуться от отвращения и бессилия что-либо изменить. Нет уж, если осталась в вас хоть капля сострадания, уйдите, оставьте этот потрескавшийся крашеный кусок дерева висеть там, где вы его сами же и повесили - среди полей, возле канавы, на трех ржавых гвоздях…
Пауль наклоняется к подножию креста и поднимает с земли крохотный белый клочок - это брошка невесты, лилия из ткани, проволоки и кружев, искра давно догоревшей крестьянской свадьбы. Зажав цветок в кулаке, Пауль поворачивается и уходит дальше по дороге, все вперед и вперед, пока, наконец, не перестает слышать у себя за спиной молчание бога.
В восемь часов вечера, уже в сплошной темноте, он стоит на мостике через ручей на окраине Майберга. Деревня лежит перед ним черная и чужая, не слышно ни мычания коров, ни лая собак, вообще ничего, только стыло булькает ручей где-то внизу, под ногами. Пауль чувствует, что следующий шаг, если он его все же сделает, разделит его путь на две части, на до и после, на жизнь и на смерть. Сейчас он стоит точно посередине, этот мост - вне времени и пространства, секунды здесь остановились и загустели в патоку вечности. Можно стоять так столетиями и ничего не произойдет, не хрустнет ветка, не хлопнет ставня, но стоит сделать еще один крохотный шаг - и снова начнет разматываться пружина времен, произойдет сотня событий разом, тысячи жизней возникнут из ниоткуда и канут в никуда. Но что бы ни случилось, и как бы не повернулась его судьба, ему не суждено будет снова пройти через этот мост в обратном направлении, из Майберга назад, в божий мир.
Он чувствует боль в ладони, и эта боль возвращает его к реальности. Заколка проволочной лилии впилась в пальцы - так он стиснул кулаки. Пауль секунду смотрит на белый цветок и вдруг, неожиданно для себя, бросает его через плечо назад, как невеста свой букет на свадьбе. Этим жестом он словно отшвыривает и свой страх. Он нарочито громко, даже с вызовом, прокашливается и кричит замершей в темноте деревне:
- Эй, вы! Всем встать! Землемер идет!
ГЛАВА 5.
Майберг притворяется спящим, маленькие домики прячутся во тьме, щетинятся зубами штакетника, следят за ним черными провалами окон. Изредка в каком-нибудь стекле отразится блик луны и тогда кажется, что… Сложно сказать, что именно - то ли вспышка пистолетного выстрела, то ли блеск глаз голодного волка - рассудком Пауль понимает, что все это лишь его пустые страхи, но вот только всякий раз вздрагивает и сбивается с шага. Знать бы еще, куда я иду, думает Пауль, возможно, прямо в лапы военному патрулю. Раз-два, предъявите бумаги, три-четыре, становитесь к стенке. Паф-паф, комедия закончена, Пьеро истекает слезами и кровью, злой Арлекин хохочет, занавес падает и больше никогда не поднимется. Публика рыдает и… Да смотри ж ты под ноги, черт! Пауль спотыкается о торчащий из земли корень и чуть не падает.