Когда он через четверть часа заканчивает завтракать, он уже не так пессимистично настроен. Толстенный ломоть свежего хлеба с мясным паштетом, вареное яйцо и огромных размеров глиняная кружка с обжигающим ячменным кофе способны поднять настроение кому угодно. Да еще желтый кусковый сахар в неограниченном количестве в деревянной миске, а в миске белая салфетка, а салфетка с бахромой и вышита крестиком! Кофе прогоняет головную боль, смягчает голосовые связки и жизнь делается вполне терпимой. Вдобавок, Хайнц угощает Пауля яблоком. Пауль грызет ледяное яблоко и с интересом осматривается. Вчера, в темноте, он пропустил много занимательного. Фотографии в рамочках на стенах, открытки, рекламки всяческих "поставщиков его величества", на подоконниках - букетики засушенных цветов и полевых трав, садовые и столярные инструменты, какие-то деревянные резные фигурки. В углу - лакированная тачка, полная сухих колосьев и сена, очень живописная. А под потолком, почему-то - тележное колесо, на цепях, плашмя. Что это, местная люстра? Авангардизм какой-то. Слева от двери в простенке - большой темный портрет военного вида господина, морда надменная, усы лихие, как у кавалергарда, на плечах - толстенные эполеты. Мазня явно любительская. Эта персона кажется Паулю смутно знакомой, он показывает на портрет огрызком яблока и спрашивает Хайнца:
- Это кто, Господин Граф?
- Господь с вами, - отвечает Хайнц, с удивлением уставившись на Пауля. - Вы поосторожнее шутите-то! Знаете, донесет кто-нибудь - попадете под закон об оскорблении величества.
- А что? - переспрашивает Пауль, хлопая глазами и чувствуя, что сказал что-то лишнее.
- Ничего, только меня загребут к черту вместе с вами, а мне на каторгу неохота.
Некоторое время Хайнц яростно трет тарелки мокрым полотенцем.
- Доказывай потом, что никто не имел в виду ничего плохого, называя нашего молодого императора графом, - бурчит он.
- Император? Боже правый, а я его не узнал! - ерзает на скамейке Пауль. - Портрет какой-то… непохожий.
Он чувствует, что ситуация скверная, подозрительная, но, после сытного завтрака, в опасность как-то не очень верится. Он улыбается Хайнцу, стараясь выглядеть поглупее. Но Хайнц уже успокоился - свидетелей не было, а господин землемер будет и сам помалкивать.
- Да, портрет неудачный, - говорит Хайнц. - Один из господ чиновников нарисовал по открытке. Принес мне, дескать, повесь его получше. А что, к черту, сделаешь, отказать-то нельзя. Кайзер все-таки. Ну, я и повесил господина императора… то есть, а черт!.. я говорю, повесил портрет. Ну да, портрет, что же еще!.. Знаете что, оставим лучше эту тему! Так и до беды недалеко.
- Конечно, конечно! - поспешно соглашается Пауль. - Могу я попросить у вас ключ от туалета?
Пауль получает ключ и ретируется, радуясь, что все обошлось, и его ошибка не стоила ему головы. Надо быть осторожнее, зарекается он, надо меньше говорить. Придерживать надо язычок-то!
В туалете, оказывается, есть окошко, а он и не знал! Ночью шел дождь, створка окна была откинута, и на пол натекла немаленькая лужа. Неприятно. Конечно, это всего лишь дождевая вода, но - лужа в туалете… Это неприятно. Пауль опускает на стульчак сидение и оглядывается в поисках клозетной бумаги, чтобы - на всякий случай - это сидение протереть. Ага, вот стопочка рваных газет на полочке в углу. Еще и почитаем. Нет, погодите, а это что тут такое?!
Вперемешку со старыми газетами лежат и листочки нотной бумаги, такие же рыхлые и мятые. На первый взгляд - обычная музыкальная нотация, партитура чего-то мощного, фуги или хорала. Вон, какие аккорды - так и громоздятся… Похожие на головастиков ноты густо пересыпаны цифрами, стрелочками и неразборчивыми пометками. Очень сложная вещь, наверное, для органа. Вместо скрипичного ключа нотный стан открывает знак параграфа.
Странные ноты, очень странные.
Листы бумаги изначально были обычного письменного формата, затем их разорвали на четвертушки. Пауль находит четыре подходящих обрывка и составляет их вместе. Ага, вот и новое открытие - сбоку мелко приписаны пояснения, черт, карандаш почти стерся, ага, вот: "слой 216", "разбивка", "каскад 12а". Очень понятно. Нет, это не для клавесина, это уже ясно. Тогда что же? Опять авангардная графика? Или секретный приказ для полковой музкоманды? На полочке в туалете? Нет, не смешите меня.
Пауль переворачивает листочек с пометкой "каскад 12а" - на обороте что-то проставлено красным. Ого! Это резолюция какого-то начальника: "Передать в отдел геодезии" и кучерявая нечитаемая подпись. Какая ирония! Документ попал к адресату, но как! И где!
Ладно, нужно заканчивать. Пауль спускает воду, собирает все до единого рукописные листочки и складывает добычу в карман пальто. Зачем ему это "богатство", он не знает, но - не бросать же! Возможно, это ключ ко всему, кто знает?!
Напоследок Пауль наклоняется к куску мыла и с сомнением нюхает его. Воняет гадостно. Лучше я вымою руки в бочке с дождевой водой, думает он. Поджав губы, он возвращается в обеденный зал. Хайнц уже куда-то делся. Пауль бросает ключ от туалета на буфетную стойку и смотрит на настенные часы - без пяти восемь утра. Феликс обещал появиться к десяти, время пока есть, можно устроить прогулку для моциона и немного оглядеться. Если повезет, то найдем парикмахера - хоть побреемся перед визитом в канцелярию… А вдруг, начальник канцелярии Мюллер - и в самом деле, его отец?.. Вот будет ситуация!..
На улице ничуть не потеплело. Наоборот, при взгляде на нависшие тучи думается уже не о дожде, а о снеге. Пожалуй, два часа для прогулки будет многовато, можно и замерзнуть. Пауль поднимает воротник пальто и с сожалением вспоминает теплый летчицкий картуз Трюффо. Пауль выходит за калитку, поворачивает направо, от ветра, и поспешает вдоль заборчиков, стараясь запомнить обратную дорогу. Это, похоже, не будет сложным, так как на каждом перекрестке обязательно находится столбик с указателями - "Улица павших сынов", "Площадь принца-регента", "Переулок 1870-го года". Как патриотично! Минут через пять Пауль, так и не встретив ни единого прохожего, сворачивает на "Бульвар народного единения" и тут, внезапно, видит Замок.
Ничего величественного. Просто группа двух-трехэтажных домов, соединенных невысокими стенами, с однотипными окнами, закрытыми зелеными деревянными ставнями, несколько крайне неказистых башенок с черепичными крышами, флюгера на спицах, и снулый флаг над воротами. Сейчас Пауль стоит на одном холме - на том, где деревня - замок же расположен на другом, повыше, до него не более полукилометра по прямой. Конечно, если идти через деревню, по улицам, вниз и снова вверх, к замковым воротам, выйдет подальше, хотя и не намного. Ворота закрыты. Их створки - полосатые, грязно-желтый перемежается с линяло-черным. Вдоль стен буйно разросся терновник, его жесткие, лишенные листьев, стебли придают всей композиции особую безжизненность. У Пауля создается впечатление, что господин Граф съехал из этого замка минимум лет триста назад.
Словом, замок настолько рядовой и невидный, что интерес к нему угасает у Пауля уже через пару минут. Хмыкнув, Пауль отправляется дальше по "Бульвару народного единения". Булыжник кончился, поэтому Пауль идет осторожно, стараясь не наступить в грязь. Когда, метров через триста, он снова поднимает глаза, он замечает, что вышел на окраину деревни. Дорога исчезла, далее - до близкого горизонта - только мрачные поля и редкие деревья. Пауль поворачивает назад, решив вернуться к Хайнцу каким-нибудь другим путем, просто для разнообразия.
Теперь он идет по "Улице молодых дарований". Совершенно закономерно он выходит к местной школе - приземистому кирпичному сараю, унылому как барак, с десятком окон по фасаду и крыльцом посередине. Пауль слышит веселые детские голоса и смех - на ступеньках стоит учитель, окруженный ребятишками, дети что-то оживленно рассказывают учителю, смеются, тот бледно улыбается и гладит одного из них по голове. Потом учитель поворачивается и улыбка словно замерзает у него на губах - он встречается взглядом с Паулем. Не отводя глаз, учитель нащупывает и достает из кармана колокольчик на ручке, принимается яростно звонить, будто зовя на помощь. Дети, с разочарованными возгласами, тянутся в класс. Учитель остается стоять один на крыльце, ветер треплет его длинные жидкие волосы. Пауль подходит поближе и возможно приветливее говорит:
- Доброе утро! Какие у вас милые дети!
- Дети? - переспрашивает учитель. - Какие дети?
- Ваши дети, - говорит Пауль, вежливо улыбаясь. - Ведь это же школа, не так ли?
- Ах, дети… - спохватывается учитель. - Да, дети. Конечно, - продолжает он, принимаясь яростно моргать, будто песок запорошил ему глаза. - Эти дети…
И вдруг он быстро и отчетливо произносит по-французски:
- Будьте особенно осторожны в присутствии невинных детей!
- Что, извините? - растерянно бормочет Пауль. К счастью, он говорит это по-немецки, хотя тот самый рычажок в его голове едва-едва не соскочил.
- Вы ведь француз, не так ли? У вас французский прононс. Не притворяйтесь, вы все отлично поняли! Вы шпион, признавайтесь. Можете меня не бояться, я вас не выдам! Ну же, говорите!..
- Я… - начинает Пауль, почти сломленный этим напором, но тут же спохватывается. - Какого черта!.. Вы с ума сошли! Кто дал вам право меня оскорблять?! Почему я непременно должен быть французом?!..
- Тогда, кто вы? Лорд Нельсон? - учитель вытягивает вперед худую руку и буквально упирается Паулю в грудь костлявым пальцем. Пауль отступает на шаг. - Вы ведь не здешний, я всех тут знаю! Это закрытая зона. Кто вы такой?!
- Меня зовут Людвиг Штайн, я новый графский геодезист. И я только вчера приехал, - говорит Пауль со всем возможным достоинством.
Учитель разом теряет весь свой апломб.
- Геодезист? - бормочет он, пряча взгляд. - Вот как? Штайн? Очень приятно.
- Не могу сказать того же, - холодно говорит Пауль и собирается идти дальше.
- Вынужден перед вами извиниться, господин Штайн. Мое имя Леопольд Зоммерфельд, - подавлено говорит учитель, протягивая руку. Ему и в самом деле неловко, это видно. Однако, Пауль, напуганный произошедшим, не собирается его прощать.
- Возвращайтесь к вашим молодым дарованиям, господин учитель, - говорит Пауль, глядя на окна школы и на детей, корчащих ему за стеклами обезьяньи рожи. - Если не ошибаюсь, они уже подожгли вашу кафедру.
Учитель, в растерянности, оборачивается, замечает своих гримасничающих подопечных и, спотыкаясь, устремляется к входной двери. Дети мгновенно исчезают из окон, слышен стук крышек парт и бешеный треск учительской линейки по кафедре. Хорошо, если не по детским головам! - думает Пауль.
Раздосадованный, он бредет дальше. Право, эти попытки поймать его на пустяках начинают надоедать. Сегодня учитель, вчера - этот Феликс. Только он успевает подумать о Феликсе…
- Доброе утро, Людвиг! - вот и Феликс, собственной персоной, спешит навстречу. Улыбается, машет рукой. Приятный он, все-таки, малый.
- Куда же вы ушли, Людвиг, мы же договорились ровно в десять встретиться! И Хайнц не заметил вашего ухода, не мог ничего сказать. А я принес вам шоколадный порошок, мне показалось вчера, что вы, вроде, простужены. Оставил у Хайнца. Вот попьете горячего шоколада, и все как рукой снимет! Это мой дед всегда так лечился, дай бог ему здоровья. Называл напиток "каколадом", ну, из-за цвета, это у него юмор такой. Все еще весел и бодр, ему скоро стукнет девяносто пять. В кампанию семидесятого года он даже пытался уйти добровольцем. Такой был крепкий. И вот что, Людвиг: вам не стоит гулять в вашем тоненьком пальто. Если у вас - извините, что спрашиваю - нет другого, то я вам с удовольствием одолжу теплую куртку. Она сама суконная, толстое зеленое сукно, а рукава у нее вязаные, из настоящей альпийской шерсти. Что скажете? Не вздумайте благодарить, мы же свои люди! Пойдемте, нам вот сюда. Можно идти по улице, а можно вот тут, тропинкой вдоль ручья, так значительно короче. Только не поскользнитесь. Я сегодня специально обул горные ботинки, в них и тепло и остойчиво. Вот вам моя рука, спускайтесь. Какой ветер сегодня! Вы можете подумать - вот какой пустой человек, болтает о погоде, как на светском рауте, словно не знает ничего другого. Помните, у Бернарда Шоу, в его "Пигмалионе" - продавщицу фиалок обучили говорить на две темы, о погоде и еще о чем-то. О шляпках, кажется. Я уверен, что потом она смогла стать лидером суфражисток. Ну, как же, в модных фасонах мы разбираемся, можно и в парламент. Да? Что вы так улыбаетесь?
Феликс и сам смеется своей незамысловатой шутке. Болтая о пустяках, они идут вдоль стылого ручья, мимо лесопилки и дровяных складов, тропинка петляет между кустов. Говорит, в основном, Феликс. Пауль лишь изредка отвечает и почти его не слушает. Похоже, Эберту просто нравится разглагольствовать.
- Вы читали свежий номер "Академического вестника"? Нет? Я вам обязательно дам почитать! Большой скандал у них там, в научных высях. Какой-то еврей из Швейцарии издал за свой счет брошюрку с новой физической теорией. Идея-то совершенно бредовая, но этот прохиндей доказал ее математически и никто не может найти в расчетах ошибку. Он всем разослал по экземпляру, в Берлин, в Лондон, всем. Это уже год назад было, и, представьте, никто за целый год не смог разбить его построений! Как же, вы не слышали? Они просто не знают, что с этим делать. Формулы совершенно корректны, но из них следует очевидная чепуха, которой просто не может быть. Например, чем быстрее двигаешься, тем больше уменьшаешься. Если мчаться очень быстро, со скоростью света, например, или даже еще быстрее, то станешь совсем маленьким. Почему?! Это совершенно непонятно, но так следует из его формул. В обыденной жизни мы этого не замечаем, поскольку двигаемся, якобы, недостаточно быстро. Каково? Гоночное авто может делать больше ста километров в час, отлично, на сколько же оно уменьшится? На толщину волоса. Какое это имеет значение - толщина волоса?! Кого это интересует?! Какая в этом польза для отечества?! Что вы хотите от еврея?! И как это проверить, что, измерить линейкой? Так ведь и это не выйдет! Представьте себе, если я, с рулеткой в руках, сяду на другое гоночное авто, и буду мчаться рядом с первым, то никакого изменения размеров я не зафиксирую! Для меня первое авто будет по-прежнему большим, как и раньше! Но не для вас, если вы стоите на обочине и тоже с линейкой. Для вас оба, понимаете, оба наших авто уменьшатся на толщину волоса, если вы как-то ухитритесь это измерить! Представляете?! Первое авто будет одновременно и длинным, и коротким! И это доказано расчетами! Я уважаю математику, в нашем с вами деле без математики нельзя, но эти физики! Мне кажется, им просто заняться нечем!
- Лучше бы они занимались "лучами смерти". Больше было бы пользы для отечества! - смеясь, говорит Пауль.
- Вот именно, Людвиг, вот именно! В самую точку! - Эберт хохочет и чуть не падает. Заметил ли он сарказм в словах Пауля? - Только "лучей смерти" нам и не хватает для полного счастья!
Сколько ему лет? - думает Пауль. - Двадцать пять? Двадцать восемь? Из-за его бороды возраст совершенно не определяется. Ведет себя как мальчишка.
- Скажите лучше, долго ли нам еще идти? - спрашивает Пауль.
- Уже пришли, - становится серьезным Феликс. Тропинка последний раз петляет и упирается в некрашеную дверцу в кирпичной стене. Феликс откидывает щеколду, и они проходят внутрь, в маленький, совершенно пустой дворик. Еще одна дверь, коридор, снова выход на улицу - и в трех шагах Пауль видит большую вывеску, масляной краской по стеклу:
"Полевая канцелярия четвертого особого полка, группа WW"
- Я уже телефонировал, - говорит Феликс, тихонько подпихивая Пауля в спину. - Майор Зайденшпиннер здесь и примет сразу. Не забудь получить талоны на питание.
- Зайденшпиннер? - переспрашивает Пауль. - Я полагал, это будет господин Мюллер…
- Полковник вызван в Берлин, уже неделю как. Высочайшая аудиенция. Должен вот-вот вернуться, но пока… Словом, старик Шпиннер тебя ждет. Смотри, кстати, не назови его случайно Шпиннером, он тебя съест и не поперхнется, в гневе он ужасен.
ГЛАВА 7.
Зайденшпиннер, великий и ужасный, оказывается совершенно безобидным на вид старичком, с пушистыми седыми бакенбардами в стиле Франца-Иозефа, совиными глазами за круглыми стеклами очков, в шерстяной кофте, накинутой поверх майорского мундира. Этакий плешивый и добрый дедушка. Но сесть он Паулю не предлагает. Итак, Пауль остается стоять, Шпиннер без интереса пробегает глазами предъявленные письмо и паспорт, возвращает Паулю его бумаги, затем, открыв какой-то гроссбух, делает в нем пару пометок, закрывает и снова прячет книгу в ящик стола. Потом фокусирует на Пауле свои бесцветные глаза:
- Ну-с, молодой человек, что вы обо всем этом думаете?
- О чем, простите? - теряется Пауль.
- Обо всем этом, - Зайденшпиннер осторожно делает широкий жест рукой, как бы обнимая все подотчетное ему пространство. При этом вязаная кофта сползает у него с одного плеча и ее приходится водворять на место. - О политической ситуации, о вашей работе у нас, о проблемах, с которыми мы столкнулись. Скажите, что вы думаете. Хороший начальник - а я, надеюсь, принадлежу к таковым - должен знать все, что думают его подчиненные, быть в курсе их проблем и чаяний. Как капитан на корабле обязан знать душу каждого матроса. Поскольку только так капитан может привести свое судно в порт назначения и не потопить его по дороге.
Пауль не уверен, что капитаны так уж и знают душу каждого матроса. Но он держит свое сомнение при себе.
- Я не большой мастак рассуждать о политической ситуации, господин майор, - произносит он осторожно. - Я думаю, что командование, безусловно, поступает единственно правильным образом.
Зайденшпиннер приторно улыбается.
- Обер-лейтенант Эберт в телефонной беседе характеризовал вас, как умного и спокойного молодого человека. Я думаю, что он не ошибся.
Ого, Феликс, оказывается, обер-лейтенант. В каком же чине он, геодезист Штайн? Спросить об этом представляется совершенно невозможным, остается ожидать, что все прояснится само собой.
- Но все же, молодой человек, как вы думаете, в чем ваша задача? Ваша, если можно так выразиться, максимальная задача, сверхцель? Вы задумывались об этом?
- Я полагаю, если я буду с полной отдачей сил трудиться на благо отчизны…
- Это непременно, тут мы даже не сомневаемся. Трудится или воевать, каждый на своем месте, во имя нашего Кайзера, э-э… на благо империи. Правильно. Но это тактика. Так сказать, решение повседневных задач. А знаете ли вы логику нашего развития, понимаете ли стратегию? Вы будете сражаться на передовой линии современной науки, вашими товарищами станут талантливейшие инженеры и техники, и вы должны видеть дальше прочих, понимать, так сказать, общую картину боя… Вижу, что придется объяснить вам это. Что поделаешь, мудрость приходит с годами, вы молоды, но это поправимо, да, к сожалению, поправимо… Считайте мое брюзжание этакой вводной беседой, я ведь должен с вами побеседовать, успеете еще к своим устройствам…
Пауль слегка подается вперед и наклоняет голову, изображая вежливое внимание. Сейчас старик, под видом инструктажа, прочитает ему мораль столетней давности.