- Задумывались ли вы, в чем разница между Германской империей и всем остальным миром, между немцем и французом, между немецким мировоззрением и взглядами какого-нибудь зулуса? Можете не отвечать. Разница есть, она очевидна, но далеко не всякий возьмется сформулировать это различие. Не каждый философ… Да, что там философ… Впрочем, я не буду вас томить, я скажу вам просто и ясно, без философствований. Мы несем миру порядок. И это надо понимать. Мир веками пребывал, и сейчас еще, большей частью, пребывает в хаосе. Мир - вся эта Англия, Франция, Россия, прочая периферия - бьется в тисках этого самого хаоса. Про какой-нибудь Китай я и не говорю. Человечество стонет. Стонет и взывает. Но, слава Богу, есть Германия. Слава Богу, есть мы, немцы, скажу даже больше, германцы - великая нация с прекрасной и богатой историей, нация поэтов и мыслителей. И мы несем миру порядок, в этом наша тяжелая миссия. Бремя белого сверхчеловека. Вы читали Киплинга? Нет? Почитайте. Хоть он и англичанин. Да, итак! Порядок. Стабильность. Предсказуемость. Запомните это ключевое слово. Предсказуемость всего - природы, человека, социального устройства. Только в предсказуемом мире человек свободен, только в таком мире он в безопасности.
Акцентируя свои слова, Зайденшпиннер ритмично стучит по столешнице тонким, пергаментно-желтым пальцем. Ногти у него идеально ухожены.
- Мы с огромным трудом построили маленький островок стабильности и порядка здесь, в Германии, на нашей дорогой родине, - продолжает Зайденшпиннер. - А что окружает нас? Хаос! Франция с ее революциями, лихорадка правителей на час, Наполеон, пролезший из солдат в императоры, эти его жалкие потуги в Африке… Что это? Какое название можно этому дать, какое другое слово подобрать, если не хаос? Чувствует ли обычный житель себя в безопасности в такой стране? Счастлив ли он? Нет. Человеку нужна уверенность в завтрашнем дне, твердые цены и обеспеченная старость. И никаких случайностей. Хорошо, это на западе. Что же на востоке? Необозримые и гибельные просторы России и Сибири. Царство случайности. Никто не может предсказать, как завтра повернется дело, куда качнется лодка. Начнет русский царь снова рубить подданным головы и сажать на кол, или введет указом просвещение и изобилие? Как можно торговать с такой страной, как можно вообще иметь с ней дело? Даже если какой-нибудь сумасшедший и рискнет вложить немецкие капиталы в российское производство, то он неминуемо падет жертвой русской непредсказуемости. Да, возможно, что его русский компаньон - какой-нибудь купец с бородой до колен и в пальто из медвежьей шкуры - построит на эти деньги современную фабрику с машинами и прочим, наймет умного управляющего, и будет давать прибыль. Но не менее возможно, что этот купец внезапно пропьет все деньги, проиграет их в какую-нибудь русскую рулетку, раздаст нищим или отольет для любимого монастыря свечу в сто килограммов весом и в миллион марок стоимости. Понимаете, о чем я говорю? В этих странах возможно все - даже невозможное. Двести лет назад наши послы писали нашим монархам из всяких казаней и петербургов, что там медведи ходят по улицам. Представляете картину? О чем это говорит? О дикости среды, о близости неустроенной натуры к обывателю? Нет, молодой человек, нет и еще раз нет. Это говорит нам, людям с пониманием, что в странах этих властвует слепой случай. Можно выйти из дома и встретить кого угодно - медведя, монгола или мамонта. Или даже существо с Марса. Это ужасно, поистине ужасно.
Чтобы справиться с ужасом, Зайденшпиннер отпивает воды из стакана.
- Но как же тогда жить в таких условиях?! Ведь невозможно никакое осмысленное планирование даже на короткий срок - все равно придет медведь и планам не суждено будет сбыться. Прогресс останавливается, немыслимо всякое улучшение условий. Если нельзя предусмотреть, то остается лишь плыть по течению, созерцать, не вмешиваться. Стать, если хотите, фаталистом. Поэтому народы, вынужденные жить в таких местностях, и отличаются столь удивительной нам покорностью судьбе. А вместе с тем - и ненадежностью, безответственностью, неорганизованностью.
Зайденшпиннер скорбно качает головой в такт своим словам, видно, что он неподдельно огорчен. Но через секунду чело его проясняется.
- И тут на историческую сцену приходим мы, - провозглашает он. - Мы, немцы - народ, славный своим рациональным и осмысленным подходом ко всему, народ инженеров и философов, народ, ставящий во главу угла порядок и - как закономерное следствие этого - процветание. В кратчайшие сроки мы организуем и упорядочиваем нашу страну. Как часы, как скрипку настраиваем тончайший механизм экономической жизни империи, подчиняем все здравому смыслу и лучшему функционированию. Мы опутываем наш рейх новой нервной сетью и сигналы в этой сети текут бесперебойно. Новейшее изобретение наших современных гауссов и кеплеров - рукотворный мозг - непрерывно и безошибочно производит сложнейшие расчеты, организуя и упорядочивая, сегодня - транспортные потоки, а завтра - неизбежно - финансовые, военные, товарные, новостные и даже социальные. Рост благосостояния не замечает только слепой. Все расцветает на глазах. Прогресс. Но народы окружающие нас - по-прежнему во власти случая, во власти непредсказуемости, хаоса. Правительства этих стран не в состоянии помочь своим подданным, они только делают вид, что управляют - на самом деле они такие же рабы случая, как и все. Помощь может поступить только извне. Только от нас. В этом наша историческая миссия. Придти, организовать, направить и тем - спасти.
Но больной не всегда осознает, что он болен. Кокаинист обычно считает себя здоровым и только врачу очевидно, что неотложно требуется лечение. Часто пациент отказывается добровольно принять необходимое, но, возможно, горькое лекарство. Если не применить некоторую разумную силу, больного не спасти. Бинты, веревки, ну, вы понимаете… Когда речь идет о странах и государствах, это означает поддержку организующего начала силой оружия, смену косного и продажного правительства новым, логично устроенным по оправдавшему себя образцу и отлично функционирующим. Порядок должен распространяться дальше, на все новые и новые земли, тесня хаос и принося процветание. Либо порядок, либо непорядок. Если мы не победим хаос, если мы не освободим все народы мира, то хаос победит нас и снова придет прискорбное средневековье.
Зайденшпиннер делает, наконец, паузу в своем монологе и сокрушенно качает головой. Нежелание других народов принимать прописанную доктором Зайденшпиннером микстуру вызывает у него явное сожаление. Впрочем, разумная твердость - вот что всех спасет. Он поплотнее закутывается в шерстяную кофту.
- Разумная твердость, молодой человек, только разумная твердость. Дисциплина. Если бы косность не сопротивлялась прогрессу, не нужны были бы пушки и снаряды. Война - дело вынужденное и временное. Какая замечательная, поистине императорская идея - поставить на службу армии рукотворный разум, доверить ему тактику и стратегию современной войны, заставить его с точностью до секунды координировать взаимодействие сил, подавлять врага безошибочностью решений! Это не может не принести блистательнейшие плоды в самые кратчайшие сроки. Молниеносная война - вот наш новый лозунг. Превосходно спланированная, идеально организованная, безупречно выполненная - против такого не устоит ни один враг, только так будет побежден случай, только так будет установлен порядок.
Зайденшпиннер стукает по столу кулачком и ушибает себе пальцы. Крышки чернильниц издают тихий хрустальный стон.
- Теперь вы понимаете, - тихо говорит Зайденшпиннер, - на каком ответственном участке фронта вы будете сражаться? Сегодня все поставлено на карту, мы или они, порядок или безумие. Не думайте, что ваша работа не так важна, скучна или может выполняться небрежно. Ваши товарищи трудятся с полной отдачей, приносят себя на алтарь… э-э-э… на алтарь знания. Принесите себя и вы. Работайте так, чтобы вам не в чем было себя упрекнуть, тогда вы встретите наше полное понимание. Отдел геодезии в последние несколько недель лишен руководства, персонал охладел к работе, и его требуется приструнить… подтянуть. Это все. Если у вас нет вопросов, можете приступать.
Зайденшпиннер опять делает осторожный царственный жест рукой, как бы посылая нового бойца на пулеметы противника. Аудиенция окончена. Даже если бы у Пауля были вопросы, никто не стал бы на них отвечать. В лучшем случае он получил бы еще одну порцию риторики. Пауль, не зная, как попрощаться, неудачно пытается щелкнуть каблуками. Зайденшпиннер не реагирует, он словно впал в летаргию - неподвижно сидит в своем кресле и смотрит на противоположную стену, на огромную карту Европы. Германская империя на этой карте плотно утыкана булавками, между ними натянуты цветные нити, словно герр Зайденшпиннер собрался ткать ковер, но еще не определился с узором. Пауль представляет, с каким удовольствием старина Шпиннер затянул бы такой же паутиной Францию, Испанию, а потом и весь остальной мир, страну за страной, континент за континентом.
- Разрешите идти? - спрашивает Пауль, борясь с тошнотой.
- Разрешаю, - говорит Зайденшпиннер, не пошевелившись, и, похоже, даже не открыв рта.
Пауль поворачивается и бредет к выходу. У двери он секунду медлит, вспомнив о талонах на питание, смотрит на Зайденшпиннера, но тот совсем окаменел в своем кресле, непонятно даже, дышит он вообще или нет. Совершенно подавленный, Пауль выходит в приемную.
- Господин поручик, - окликает его ординарец майора, пухлый малый в очках. Он протягивает Паулю толстый пакет серой бумаги. - Ваша почта.
- Почта?
- Копии последних приказов, несколько циркуляров и свежий номер журнала. Я не мог отдать пакет вашим помощникам, у них низкий уровень допуска.
- Да-да, - говорит Пауль, ничего пока не понимая. Требуется известное время, чтобы свыкнуться с услышанным, вся эта борьба порядка и хаоса, искусственный мозг, паутина над Европой, теперь вот какие-то помощники… - Скажите, я слышал… я насчет талонов на питание…
- Все необходимое ожидает вас в вашем кабинете на столе.
- В моем кабинете? А где…
- Восьмой блок. Табличку на двери уже сменили. Вы увидите, мы тут времени зря не теряем.
Да, времени они тут не теряют. Пауль смотрит на стенные часы - разговор с Зайденшпиннером занял пятьдесят минут, уже почти полдень. В желудке - словно камень лежит. Надо найти восьмой блок, надо найти свой кабинет, найти талоны и, наконец, надо найти место, где эти талоны обменивают на еду. Одному не справиться, а Феликс давно уже ушел. Пауль поворачивается к толстому ординарцу и говорит возможно более непререкаемым тоном:
- Телефонируйте в мой отдел и передайте моим помощникам приказ срочно явиться сюда. У них пять минут. Сейчас я проверю, действительно ли вы тут умеете ценить время.
Парень каменеет лицом, но без возражений принимается крутить ручку телефонного аппарата. Пока он бубнит в трубку, Пауль выходит во двор и в который уже раз сожалеет, что не курит - сигарета сейчас очень бы не помешала. Возможно, голова бы и прояснилась. На улице свежо, ветер шевелит бурые листья на мостовой. Посреди улицы скачет черный жирный ворон и каркает, как заводной, его крик болью отдается в голове. Пауль, все же, старается сосредоточиться.
Итак, судя по выспреннему бреду старика Шпиннера, существует некий рукотворный мозг, искусственный разум, который и руководит транспортными потоками в масштабах империи. Пауль даже представить себе не может, что за природа может быть у этого мозга, как он выглядит - слоновьих размеров медуза в цистерне с формалином? Отрезанная и гальванизированная голова циклопа Полифема? Что бы это ни было, оно существует и мыслит, строит планы, рассчитывает и организует. Судя по всему, с делом оно справляется. Воодушевленное успехом, высшее германское руководство решило применить его способности в военной науке, и с этим мозг тоже совладал, так как орды гуннов почти мгновенно оказались у стен Парижа. Но насколько Пауль понимает, месяц назад что-то разладилось. Здесь рухнула конфигурация, а там захлебнулось наступление. Немцы все еще топчутся на прежних позициях, даже не пытаясь идти на приступ почти незащищенной столицы. Вероятно, эти два события - падение конфигурации и провал на фронте - как-то взаимосвязаны. Понять бы еще, как? Но одно уже ясно: на события во Франции можно влиять отсюда, на расстоянии. Если уронить конфигурацию вторично, да посильнее, не разобьется ли она при падении окончательно? Тогда силы Франции и Германии уравняются, и они снова будут воевать по-старинке. Тогда появится и шанс победить. А пока боем руководит Полифем - такого шанса нет. Против Полифема любой бессилен. Хотя… Помнится, хитроумный Одиссей как-то же справился…
Ворон с пронзительным криком снимается и улетает - его кто-то спугнул? Да, по улице приближаются двое, парни лет двадцати, какие-то оба похожие друг на друга - темные курчавые волосы, маленькие бородки, черные костюмы, худые шеи торчат из тугих воротничков. Лица открытые, веселые, шагают парни бодро, с удовольствием, словно нет ничего лучшего в это хмурое утро, чем пройтись вот так, с другом, перешучиваясь и посмеиваясь, радуясь мелкому дождичку и легкому ветру. Они бы еще за руки взялись, думает Пауль, милая вышла бы парочка.
- Господин поручик Штайн? - спрашивает один из парней. Пауль кивает. - Мы ваши помощники.
- Представьтесь по форме, - холодно цедит Пауль, сомневаясь, не переигрывает ли он. Парни вытягиваются во фрунт.
- Помощник геодезиста старший писарь Краузе! - выпаливает один.
- Младший помощник геодезиста писарь Юнг! - вторит другой. - Ожидаем приказаний, господин поручик!
Ах, да, приказаний… Что бы им приказать такое?.. Как вообще немцы отдают приказания, есть какие-то особые формулы, или что?
- Так! - Пауль прокашливается. - Гм… Сверим часы.
Хорошая идея, немцы пунктуальны, он тоже пунктуален, ergo - он немец, и никакой не француз. Нет, плохая идея, просто катастрофа, у него ведь нет часов, что сверять-то?! Вот положение!
В это мгновенье Пауль слышит тихий мелодичный перезвон, словно ангельские колокольчики играют первые такты моцартовской серенады, нежно и удивительно оптимистично. Звук исходит из области живота старшего писаря Краузе. Часы, понимает Пауль. Краузе таращит глаза и поджимает губы, чтобы не рассмеяться, но не двигается, продолжая стоять по стойке смирно.
- Осмелюсь доложить, точное время на текущий момент составляет: двенадцать часов дня, ноль-ноль минут пополудни, - рапортует старший писарь, когда затихает последняя нота репетиции. Пауль хмыкает - а они, похоже, клоуны. Или из него делают коверного дурака.
- Обед, господин поручик, - словно извиняясь, говорит младший помощник Юнг. - Мы принесли вам ваши талоны.
- Было бы неплохо отправиться в кантину сразу, господин поручик, - подхватывает Краузе. - Ведь количество обеденных мест в зале ограничено. Опоздавшие будут вынуждены сидеть на веранде, а при такой погоде это очень неуютно.
- Мясо быстро остывает, - жалобно добавляет Юнг и сглатывает слюну. Ах ты, бедненький, думает Пауль, набегался во дворе, устал, теперь хочет к мамочке - обедать.
- Кстати, вольно, - говорит Пауль. - Где же ваша кантина?
- Пожалуйста, сюда, господин поручик, в эту улицу.
Пауль идет первым, он здесь командир и лидер. Какая странная жизнь, думает он, еще позавчера я был за сотни километров отсюда, был художником-одиночкой, а сегодня я в тылу врага, у меня двое подчиненных и я веду их обедать. Мы будем есть мясо и пить пиво, а платить за все будет германский кайзер. Бред сумасшедшего, если вдуматься…
- Разрешите понести ваш пакет, господин поручик, - говорит между тем Краузе и уже протягивает руку.
- Отставить! - испуганно рявкает Пауль, прижимая пакет к груди. Боже, что же он кричит-то на этих детей?
- У вас низкий уровень допуска, - уже спокойнее поясняет Пауль. Сойдет это за объяснение его резкости? Пусть думают, что он беспокоится из-за секретности бумаг. Краузе надувает губы и сутулится, он обижен.
- Да-а, Макс, пальцы прочь от секретного журнала! - поддакивает младший писарь. - Вдруг там композиции, которые тебе знать не положено!
Старший писарь скептически хмыкает.
- Лишнее знать вообще опасно, - через плечо роняет Пауль, перепрыгивая через лужу. Помощники, потоптавшись, шлепают вброд. - Сколько у вас смертей было за последний месяц? Это война, а не игра в серсо. Я берегу ваши жизни, понимаете, вы?
- Так точно, господин поручик, понимаем…
- Как не понять…
Остаток пути они проделывают в молчании.
Кантина - большой бревенчатый дом в два этажа с широким и длинным балконом на беленых столбах - встречает их разноголосым шумом, запахами кухни из приоткрытых из-за духоты окон и навоза от крытой коновязи. Несколько военных курят во дворе, развлекаясь киданием зажженных спичек в облезлого петуха, нервно фланирующего в отдалении.
- Привет, Максик, - кричит один из курильщиков и машет рукой старшему писарю Краузе. - Я слышал, вам выписали нового начальника? Так что, конец безделью?!
Краузе делает страшные глаза и украдкой показывает на Пауля пальцем.
- Вот дерьмо, - бормочет спросивший и с серьезным видом козыряет Паулю. Тот ограничивается прохладным кивком. Если его будут считать задавакой, то меньше будут лезть с разговорами.
- Господин поручик, ждем вас вечером на партию в карты, - говорит другой офицер, тот, что со спичками. - Пожалуйста, сегодня в семь прямо здесь, у нас запросто. Девочки тоже будут!
Вот ведь влип, думает Пауль. Девочки. Еще девочек не хватало.
- Спасибо, господа, очень сожалею, но я должен разобрать бумаги моего предшественника. Вынужден отказаться.
- Тогда завтра. Ефрейтор Клее будет показывать карточные фокусы, очень занимательно! Рекомендуем!
- Благодарю за приглашение, - Пауль медлит перед обитой непромокаемой фанерой входной дверью кантины, Юнг мышью проскальзывает вперед, открывает и придерживает створку. Они проходят темным коридором, минуя увешанные шинелями и фуражками гардеробные стойки. В подставки для зонтиков воткнуты сабли, из угла слышится хлюпанье и чавканье - чей-то денщик, сидя на картонном ящике с консервами, хлебает суп из котелка, на бороде его нависла капуста. Пауля передергивает от отвращения.
- Найдите место поспокойнее, - приказывает он Юнгу. - По возможности, без соседей.
Младший писарь исчезает и тут же возвращается.
- В офицерской зале все занято. Есть четыре места в зале для технического персонала - в углу, возле механолы. Но надо поторопиться, а то займут. Сюда, пожалуйста.
Через две комнаты, полные обедающих, они проходят в угловую залу, протискиваются между стульями, задевая чужие спины и колени, стараясь не толкнуть никого под локоть. На них недовольно косятся, но не протестуют. В помещении душно и накурено, Пауль спохватывается вдруг, что забыл снять пальто. Проклятье! Извиваясь в тесноте ужом, он выпутывается из рукавов (одна пуговица при этом отрывается и закатывается под чужой стол) и, не найдя лучшего места, кладет пальто на крышку механического пианино. Они садятся, вернее, занимают места только Пауль и Краузе, а младший писарь отправляется на кухню за едой. Пауль намеренно устраивается спиной к остальной публике, лишних расспросов он боится.
- Что же механола? - спрашивает Пауль, помолчав. - Она играет?